такт его движениям. Лицо шамана прикрывала зловеще
ухмыляющаяся маска. У самого костра, в центре людского
полукруга, сидел дикарь с зажатым между колен огромным
барабаном. Он размеренно бил в него кулаком, извлекая из
натянутой кожи тот мерный рокот, который был причиной
моего пробуждения.
Между сидевшими вокруг костра воинами и дергающимся в
танце шаманом стояла еще одна странная фигура - этот
человек, конечно же, не принадлежал ни к одному из племен
пиктов. Он был значительно выше любого из них, ростом
примерно с меня, и кожа его, насколько я мог рассмотреть в
неверном свете костра, казалась светлой. Но одет он был так
же, как окружающие его дикари, в набедренную повязку и
мокасины. Тело размалевано, в волосах - соколиное перо.
Наверное, он был лигурийцем - одним из тех светлокожих
дикарей, что немногочисленными племенами обитают в пиктских
лесах и то воюют с ними, то заключают недолгий мир.
Кожа лигурийцев даже светлее, чем у аквилонцев, да и
самих пиктов вообще-то нельзя назвать чернокожими - просто
они смуглы, черноглазы и черноволосы. Однако народы,
обитающие к востоку от Пустошей Пиктов, не считают белыми
ни тех, ни других - там принято думать, что истинно белым
может называться только тот человек, в чьих жилах течет
хайборийская кровь.
Пока я, затаив дыхание, наблюдал за происходящим у
костра, дикари подтащили к огню еще одного человека -
обнаженного окровавленного пикта, в растрепанные волосы
которого было воткнуто сломанное перо, по которому я
определил, что несчастный принадлежит к племени Ворона,
находившегося в смертельной вражде с племенем Сокола.
Связав пленника по рукам и ногам, воина бросили его на
алтарь. Я видел, как мышцы Ворона напряглись в тщетном
усилии разорвать кожаные путы и опали; ремни были крепки.
Шаман продолжал свой дикий перепляс, одновременно
производя руками затейливые жесты над алтарем с лежащим
на нем обреченным человеком. Барабанщик еще яростнее
заколотил в барабан, впав в настоящий транс. И тут с ветки
стоявшего на краю поляны дерева в освещенный круг упала
огромная змея - из тех, возможная встреча с которыми
приводила меня еще недавно в такой ужас.
Извиваясь, она ползла прямо к алтарю; на ее чешуе
играли отблески костра, холодно посверкивали бусинки глаз,
длинный раздвоенный язык быстро сновал в узкой змеиной
пасти. На сидевших вокруг костра воинов она, казалось, не
обращала никакого внимания, они же оставались совершенно
спокойны, что немало удивило меня, поскольку уж если пикты
и боялись чего-то на этом свете, так только змей.
Добравшись до алтаря, гадина вползла на него, и
замерла, приподняв узкую голову. Движения пиктского колдуна
замедлились - и тут, в такт с ним, затанцевала змея. Шаман
издал жуткий сдавленный вой, напоминающий шум ветра,
проносящегося сквозь заросли бамбука, а змея, поднимаясь
все выше и выше над алтарем, внезапно начала обвиваться
вокруг брошенного на камень пленника - причем размеры ее
были столь велики, что сверкающие кольца полностью скрыли
тело человека. На виду оставалась только его слабо
подергивающаяся голова с переполненными смертельным ужасом
глазами.
Вой шамана сорвался на истерический визг, он сделал
резкое движение рукой и бросил что-то в костер.
Огонь стремительно взметнулся вверх, из пламени
взвилось и заклубилось над жертвенником причудливое облако,
скрывшее на мгновение происходившую на алтаре
отвратительную сцену. Потом очертания каменной глыбы
словно дрогнули, поплыли, и я уже не мог разобрать в этих
непостижимых изменениях, что же было змее, а что -
человеком.
Из груди собравшихся возле костра пиктов вырвался
единый, полный благоговейного ужаса вздох, прозвучавший
как легкое дуновение ветра в ветвях деревьев.
Дым постепенно начал рассеиваться. Змея теперь
неподвижно лежала на алтаре рядом с пленником - почему-то я
посчитал их обоих мертвыми. Шаман с усилием схватил гадину
и сбросил ее на землю, потом стащил с алтаря и тело
человека. Тот безвольно упал рядом со змеей, и колдун
перерезал кожаные ремни, после чего снова задергался в
танце, плетя руками в воздухе причудливые узоры.
И тут пленник начал проявлять признаки жизни. Он
попытался приподняться с земли - и не мог. Голова его
судорожно поддергивалась и безвольно перекатывалась из
стороны в сторону, между полураскрытыми губами то
появлялся, то исчезал язык. Потом - я непроизвольно
вздрогнул от ужаса - он пополз в сторону, извиваясь всем
телом, словно превратился в змею.
Гадина же, лежащая рядом с ним, содрогалась в резких
конвульсиях. Она тоже попыталась приподняться с земли, но
рухнула обратно. Снова и снова она безо всякого успеха
порывалась встать на хвост, напоминая обезноженного
человека, который, не осознавая этого, отчаянно желает
подняться.
Тишину ночного леса разорвал дикий вой пиктов. Меня
колотило от ужаса, к горлу неудержимо подкатывала тошнота.
Теперь-то я до конца понял смысл кошмарного первобытного
обряда, о котором раньше мне приходилось только слышать -
шаман племени Сокола поместил душу врага в тело змеи, а
душу отвратительной гадины - в его тело! Такая месть была
достойна всех демонов преисподней! А сидящие вокруг костра
пикты испытывали истинное наслаждение от этого
омерзительного действа!
Обе жертвы ужасного колдовства - человек и змея -
беспомощно корчились на земле.
Затем в свете костра коротко блеснул зажатый в руке
шамана клинок, и по земле покатились две головы. И - я
не мог поверить своим глазам! - рептилия дернулась и
затихла, тело же человека перевернулось на бок и начало
судорожно извиваться, как будто это на самом деле была
обезглавленная змея.
Глаза мои видели многое, но сейчас на меня накатила
волна слабости; я чуть не потерял сознание. Не удивительно:
какой нормальный человек может вынести столь устрашающее
зрелище кошмарного первобытного колдовства?!
Другое дело пикты: ужасная сцена привела их в такой
дикий восторг, что они показались мне в этот момент не
людьми, а мерзкими порождениями мрака.
Шаман продолжал свой танец. Высоко подпрыгнув, он
остановился перед полукругом воинов, сорвал с лица маску,
запрокинул назад голову и завыл, словно голодный волк.
Красноватый отблеск огня упал на лицо колдуна - и в этот
момент я его узнал! Весь перенесенный только что кошмарный
ужас, все вызывающее тошноту отвращение переродилось в
жгучую ярость - и, одновременно с этим, как туман испарился
мой здравый смысл, все разумные мысли о собственной
безопасности, о моей миссии и долге перед своей страной.
Потому что шаманом был старый Тейанога - давний и заклятый
враг, предавший мучительной смерти множество наших людей. А
кроме того, он сжег живьем на костре моего лучшего друга -
Джота, сына Гальтера.
Всепоглощающая ненависть заставила действовать меня
едва ли не инстинктивно, без участия подсознания. Я вскинул
лук и, наложив стрелу на тетиву, выстрелил, почти не целясь
- все произошло почти мгновенно. Свет костра был обманчив,
но на таком расстоянии промахнуться я не мог - у нас на
Западной Границе жизнь во многом зависит от того, насколько
хорошо ты умеешь натягивать лук.
Тонко свистнула в ночном воздухе стрела, старый
Тейанога взвыл, как гиена, и, зашатавшись, рухнул навзничь.
Из груди шамана торчало оперенное древко стрелы. Моей
стрелы! Пикты завопили от неожиданности, сидящий у костра
светлокожий высокий человек стремительным движением вскочил
на ноги, впервые повернувшись ко мне лицом. И тут - о
Митра! - я понял, что то был хайборией!
На какое-то мгновение я застыл, парализованный шоком, и
это едва не стоило мне жизни. Все пиктские воины, как
дикие кошки, ринулись ко мне, чтобы найти и покарать врага,
выпустившего смертоносную стрелу. Они уже достигли края
поляны, когда я пришел в себя и стремглав бросился в
темноту, огибая стволы деревьев и уклоняясь от хлещущих по
лицу ветвей - причем полагаться приходилось лишь на
инстинкт и милость Светлого Митры, поскольку разглядеть в
таком мраке я не мог ничего. Единственное, что давало мне
надежду на спасение, так то, что выскочившие со света пикты
не могли видеть во тьме оставляемые мной следы и вынуждены
были преследовать меня столь же вслепую, как я пытался от
них убежать. Но я знал, что охотиться за мной они будут
подобно стае волков - до тех пор, пока не настигнут добычу.
Я мчался по ночному лесу, сердце колотилось где-то под
горлом от страха и возбуждения, да еще давали о себе знать
впечатления от той кошмарной сцены, невольным свидетелем
котором я был только что. И этот хайбориец... Его
присутствие во время ритуала потрясло меня самым
невероятным образом - ведь человек белой расы не может
наблюдать ха тайными обрядами пиктов и уйти живым, разве
что ему посчастливилось остаться незамеченным. Но тот, кого
я видел, был вооружен - я заметил на его поясе кинжал и
топор! Это совершенно не укладывалось у меня в голове и
вызывало самые мрачные предчувствия.
При всем моем желании производить как можно меньше
шума, я, разумеется, время от времени все же натыкался на
деревья; в непроглядной тьме и непролазной чаще избежать
этого было невозможно, и мои преследователи ориентировались
на эти звуки, поскольку видеть могли не больше моего. Я
несколько опередил дикарей - сзади уже не слышались их
дикие воинственные вопли, однако я знал, что пиктские воины
с горящими, как у волков, глазами, сейчас растянулись
широкой цепью и тщательно прочесывают лесные заросли. На мой
след они пока еще не напали - если бы дикари почуяли, что
жертва находится в пределах их досягаемости, из их глоток
немедленно бы вырвался обычный боевой клич.
И, тем не менее, я чуть было не попался. Воин,
заметивший меня, явно не был у костра на поляне - слишком
намного он опередил своих собратьев. Скорей всего, он был
послан в дозор и рыскал по лесу, чтобы не допустить
неожиданного появления врагов с севера. Дикарь мгновенно
бросился за мной; видеть его я не мог, но явственно слышал
приближающиеся стремительные шаги босых ног. Еще немного, и
ему удалось настичь меня. Я выхватил кинжал, наугад
взмахнул топором, он ударился о нож пикта... И тут мне
неслыханно повезло - ринувшись вперед, мой соперник
напоролся на выставленный клинок. Предсмертный вопль дикаря
разорвал ночную тишину, и ответом на него был яростный рев
его сородичей совсем неподалеку от места нашей быстротечной
схватки. Теперь пикты завывали, как волки, нагоняющие свою
добычу - они наконец-то догадались, где она.
Мне пришлось совершенно забыть об осторожности. Спасти
меня сейчас могли только быстрые ноги, а разобью я
голову о ближайший ствол или нет, зависело лишь от милости
Митры. Однако мне повезло: лес немного поредел, толстые
деревья почти не попадались. Исчез и подлесок; сквозь ветви
просачивался слабый лунный свет - видимо, ветер разогнал
облака.
Митра, Податель Жизни, не оставил меня - охотничий рев
