назад я отправился в путешествие на корабле далеко на север, и я
составил для него новую карту, основанную на том, что я лично
помнил. Это, казалось, доставило ему огромное удовольствие,
равно как и мое описание тех вод.
-- Кори (так я ему представился), мне бы хотелось отплыть с
тобой куда-нибудь,-- сказал Джоупин.-- Я не понял сразу, что ты
был шкипером.
-- Кто знает,-- ответил я.-- Ведь ты тоже когда-то был
капитаном, верно?
-- Откуда ты знаешь?
Я, действительно, знал, но в ответ обвел рукой вокруг.
-- Все эти вещи, которые ты собираешь, и твоя любовь к
составлению карт, да и ведешь ты себя так, как человек,
привыкший командовать,-- ответил я.
Он улыбнулся.
-- Да,-- сказал он мне,-- это так. Когда-то я командовал...
Лет сто. Но это было так давно... Давай, лучше выпьем.
Я сделал маленький глоток и отставил рюмку в сторону. За те
месяцы, что провел у него, я прибавил в весе фунтов сорок.
Каждый день я ждал, что он признает во мне члена семьи. Может,
когда узнает, он выдаст меня Эрику, а может, и -- нет. Теперь,
когда между нами возникли товарищеские отношения, я чувствовал,
что он не сможет так поступить. Но я не хотел проверять.
Иногда, сидя у огня маяка, я размышлял:
"Долго ли я останусь здесь?"
Недолго,-- решил я, добавляя в лампу каплю жира -- нет, совсем
недолго. Приближается время, когда я отправлюсь в путь и вновь
пойду сквозь Тень.
И однажды я почувствовал давление, мягкое, запрашивающее
поначалу. Я не мог сказать уверенно, кто это был.
В ту же секунду я остановился как вкопанный, закрыл глаза и
заставил разум очиститься, замерзнуть. Прошло по меньшей мере
пять минут, пока давление не прошло. Тогда я принялся ходить и
размышлять, и тут же улыбнулся, глядя КАК я хожу. Я
подсознательно ходил по тому небольшому пространству, которое
мне позволяла камера там, в Янтаре.
Кто-то только что попытался связаться со мной через мой Козырь.
Был ли это Эрик? Стало ли ему, наконец, известно, что я бежал, и
не он ли пытается так обнаружить меня? Я не был уверен. Я
чувствовал, что он боится ментального контакта со мной. Тогда
Джулиэн? Или Джерард? Кэйн? Кто бы это ни был, я закрылся от
него полностью, это я знал. И я откажусь от связи с любым членом
моей семьи. Может, я и пропущу важные новости или чью-нибудь
дружескую помощь, но я не мог рисковать. Попытка контакта и моя
блокировка бросили меня в дрожь, словно от холода. Меня
трясло. Я думал весь день и решил, что пришла пора пускаться в
путь. Мало было хорошего в том, что я оставался так близко от
Янтаря -- ведь я был еще очень уязвим. Я поправился вполне
достаточно для того, чтобы идти сквозь Тени, чтобы найти тот
мир, куда мне следовало прийти, если я хотел, чтобы Янтарь
когда-нибудь стал моим. С помощью старого Джоупина я был убаюкан
покоем. Мне будет тяжело расстаться с ним -- я успел полюбить
старика. Поэтому вечером, после нашей традиционной партии в
шахматы, я сказал ему о намерении уйти.
Он налил нам выпить и поднял свой стакан, сказав:
-- Счастливого тебе пути, Кэвин. Надеюсь, что мы еще когда-нибудь
увидимся.
Я не отреагировал внимания на имя, и он улыбнулся, поскольку
понял, что это от меня не ускользнуло.
-- Мне было хорошо здесь с тобой, Джоупин. Если мне удастся то,
что я задумал, я не забуду, что ты сделал для меня.
-- Мне ничего не нужно,-- он покачал головой.-- Я счастлив тем,
что имею, делая то, что делаю. Я радуюсь, обслуживая этот
проклятый маяк. Это -- вся моя жизнь. И если тебе удастся то,
что ты задумал, нет, не говори мне об этом, пожалуйста! Я ничего
не хочу знать! Я просто буду надеяться, что ты иногда заглянешь
ко мне на огонек сыграть со мной партию-другую в шахматы.
-- Непременно,-- пообещал я.
-- Если хочешь, утром можешь взять "Бабочку".
"Бабочка" -- это его парусное судно.
-- Но прежде чем ты уйдешь, я хочу, чтобы ты взял подзорную
трубу, взобрался на башню и посмотрел назад, на Гарнатскую
Долину.
-- И что я увижу?
-- Об этом лучше судить тебе самому, без помощников,-- пожал он
плечами.
-- Хорошо, я сделаю это,-- кивнул я.
Затем мы долго пили, пока не почувствовали себя совсем хорошо, а
потом принялись устраиваться на ночь. Мне будет не хватать
старика Джоупина. Вместе с Рейном, они оказались теми
немногочисленными друзьями, которых я нашел по возвращении.
Засыпая, я подумал о долине, которая стала огненным котлом в
тот последний день нашего похода. Что необычного может
произойти там сейчас, четыре года спустя?
Я спал, встревоженный снами об оборотнях и шабашах, а над миром
поднималась полная луна.
Когда я встал, только-только начало светать. Джоупин еще спал,
и я был рад этому: не люблю прощаний, и к тому же было у меня
странное предчувствие того, что вижу его в последний раз.
Захватив с собой подзорную трубу, я взобрался на башню, в
комнату, где зажигался огонь маяка. Я подошел к окну,
выходящему на берег, и посмотрел в долину.
Над лесом висел туман. Это был холодный, мокрый туман, который,
казалось, прилипал к вершинам низкорослых кривых деревьев.
Деревья были черными, и ветви их сплетались, как скрюченные
пальцы паралитика. Среди них мелькали какие-то неясные черные
твари, и по их полету я понял, что это -- не птицы. Может,
летучие мыши? Чье-то злобное присутствие чувствовалось в этом
лесу, и вдруг я понял, что это. Это был я.
Все это сделал я своим проклятием. Я превратил мирную Гарнатскую
Долину в то, что я увидел; это был символ моей ненависти к Эрику
и всем тем, кто сражаясь, позволил ему захватить власть,
ослепить меня. Мне не нравилось, как выглядит этот лес, и,
когда я смотрел на него, я понял, во что воплотилась моя
ненависть. Я знал это, это было частью меня.
Я создал новый путь в реальный мир. Гарнат -- стал дорогой
сквозь Тени, Тени мрачные и темные. Только зловещее
могло идти по этой тропинке. Это и было источником тех тварей,
о которых говорил Рейн, тварей, которые беспокоили Эрика.
Хорошо -- в каком-то смысле -- если эта борьба отвлечет его от
всего остального. Но когда я опустил подзорную трубу, я никак не
мог избавиться от чувства, что я освободил что-то мерзкое. В миг
проклятия я не знал, увижу ли когда-нибудь ясное дневное небо.
Но сейчас, когда я видел, я понял, что спустил с привязи
тварь, которого нелегко будет уничтожить. Даже сейчас я видел,
какие странные тела двигались в выжженном лесу. Я сделал то,
чего никто и никогда не делал со времен Оберона: открыл новый
путь в Янтарь. И открыл его только для зла. Придет день, когда
правитель Янтаря -- кем бы он ни был -- столкнется со страшной
задачей, как закрыть путь. Я знал это, вглядываясь туда, все
понимая, потому что это было моим творением, детищем моей боли,
гнева и ненависти. Если когда-нибудь я выиграю битву за Янтарь,
мне придется сразиться с делом рук своих, что всегда дьявольски
трудно. Я вздохнул.
Да будет так,-- решил я. А тем временем Эрику будет чем
заняться, чтобы не страдать бессонницей.
Я быстро перекусил, снарядил, как мог, "Бабочку", поднял паруса,
оттолкнулся от берега и сел за руль. Джоупин обычно вставал к
этому времени, но, может, он тоже не любил долгих прощаний.
Я направил лодку в море, зная, куда иду, но не ведая, как туда
добраться. Я поплыву сквозь Тень и странные воды, но так будет
лучше, чем сухим путем, который моими стараниями рассек
королевство.
Я направил лодку к ближайшей земле, такой же
сияющей, как Янтарь,-- месту почти бессмертному, месту, которого
больше нет. Его пожрал Хаос много веков назад, но где-то все же
должна была остаться Тень от него. Мне требовалось только найти
ее, узнать и снова сделать своей, как это было в давние
времена. Затем, когда со мной будет войско, я сделаю еще
одну вещь, которой не знал Янтарь. Я не знал, как это
сделать, но обещал себе, что в день моего возвращения в
бессмертном городе будет греметь канонада.
Когда я отплыл в Тень, белая птица моей удачи прилетела и
опустилась мне на правое плечо, и я написал записку, привязал к
птичьей лапе и послал птицу в путь. Записка гласила: "Я иду", и
дальше -- моя подпись.
Я не успокоюсь, пока месть и трон не окажутся у меня в руках, и
доброй ночи, милый принц, всему, что стоит между мной
и моей целью.
Солнце висело низко, над моим левым плечом, а ветры надували
паруса и несли меня вперед. Я выругался, а потом засмеялся.
Я был свободен, и я бежал, и пока что мне удавалось все. И у меня
появился тот шанс, о котором я мечтал.
Черная птица моей удачи прилетела и опустилась мне на левое
плечо, и я написал записку, привязал к птичьей лапе и послал
птицу на запад.
Записка гласила:
"Эрик, я вернусь".
И дальше -- моя подпись:
"Кэвин -- повелитель Янтаря".
Демон-ветер нес меня к востоку от солнца.
К О Н Е Ц
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
Любой перевод книги требует решения довольно неприятной, страшно
неоднозначной задачи. Хорошо бы, если слова, события, имена,
сюжеты и цитаты в переведенном тексте несли столько же
информации и вызывали столь же обширные ассоциации для русского
читателя, как,например, и для английского. Но при этом
оставались исключительно словами, событиями, именами, сюжетами и
цитатами англоязычных культур. Фактически в рамках русскоязычной
культуры можно выделить субкультуры других языков, как некоторое
отображение существующих языковых структур. Отображение
естественно неполное, неправильное, вернее, искаженное
примитивными традициями и сглаживающими принципами "серого
перевода". Одной из самых диких традиций, вероятно, является
латинизированная транскрипция непереводимых имен. Здесь царит
полная неразбериха. Если Невтон все-таки стал Ньютоном (хотя
почему-то остался Исааком), то имя астронома Галли по-прежнему
скрывается под псевдонимом "Галлей", а Айнштайн до сих пор --
Эйнштейн. Удивительно, как Бернс не стал Бурнсом, и
непонятно, как возникают дикие метисные сочетания типа "Дип
Перпл". Конечно, хочется произнести словечко или
по-гармоничней, или по-привычней. Действительно, есть смысл в
том, чтобы подкрашивать имена в благозвучные тона русского
языка, но и в этом должно быть чувство меры. Принцип
фонетической транскрипции <естественен и неоскорбителен> для
человека или героя, чье имя перевели на чужой язык.
Непростой проблемой является сленг. Что сочно и очаровательно
по-английски не всегда работает в русском. Верно и обратное. Еще
более неприятны случаи легкого искажения слова в рамках
словесной игры и -- что еще хуже -- выпендрежного
словотворчества. При попытках построения адекватной русской
фразы возникают конструкции, которые валят с ног редакторов и
ввергают в неистовство корректоров. Ужасно, но чтобы пробить
косность нашего восприятия иногда приходилось уровень "легкости
искажения" менять и не в сторону еще большего изящества. Поэтому
некоторые элементы творчества переводчика и изменения
оригинального текста в книге все-таки есть.
История, которую рассказывает принц Кэвин своему сыну Мерлину на
пороге Хаоса, излагается лаконичным рубленым языком без длиннот
и украшений. Юмор принца линейный, граничащий с хамством, хотя и
ограненный придворным воспитанием. Впрочем, то же самое можно
сказать и об остальных манерах и речах героя. Кроме того
повелители теней безудержно смолят "Салем" и общаются на
американском сленге середины шестидесятых. На такую языковую
среду накладывается некоторые мелкие несшитости и несвязности
первой книги цикла, написанной -- как кажется --
бурно, на едином стайерском дыхании, но в три приема (по
структуре, темпу, языку первая книга романа разваливается на три
фрагмента). А значит и русский вариант книги обладает всеми
прелестями и недочетами оригинала. Ну, а что натворил с текстом
переводчик -- судить господину читателю.
Хочеться предупредить напоследок, что, равно как и в книге
Роджера Желязны, все цитаты из Шекспира и Библии приведены без
