плоскогорья обладают поразительно сходным геологическим строением. Там
и здесь на поверхность прорвались колоссальные извержения тяжелых
глубинных пород. Сергей Яковлевич считает, что извержения были
одновременными у нас и в Южной Африке, где они закончились мощными
взрывами скопившихся на громадной глубине газов. Эти взрывы пробили в
толще пород множество узких труб, являющихся месторождением алмазов.
На пространстве от Капа до Конго известны сотни таких труб, и,
несомненно, огромное их количество еще скрыто под песками пустыни
Калахари. Алмазов хватило бы на весь мир. А вы знаете, как необходимы
они в промышленности и для нашего дела - в бурении. Крупные компании
скупили все месторождения. Из десятка богатых труб разрабатываются
только пять, остальные обнесены проводами высокого напряжения и
охраняются часовыми. Оно и понятно: пустить в разработку все
месторождения - значит резко удешевить алмазы. В Советском Союзе не
обнаружено до сих пор сколько-нибудь значительных месторождений, и
если нам удастся отыскать подобные трубы, сами понимаете, как это
важно! Здесь все удивительно сходно, кроме алмазов, с Южной Африкой -
и платина, и железо, и никель, и хром; на этом Средне-Сибирском
плоскогорье один и тот же тип минерализации. Сергей Яковлевич
подметил, что те районы в Южной Африке, в которых обнаружены
алмазоносные трубы, отличаются положительными аномалиями силы тяжести.
Она больше нормальной, потому что из глубин к поверхности поднимаются
массы тяжелых, плотных пород - перидотитов[Перидотиты - глубинные
изверженные породы, состоящие преимущественно из оливина
(ультраосновные).] и грикваитов. Аномалии доходят до ста двадцати
единиц. Здесь в первый же год работы с маятником мы сразу уловили
аномалии от сорока до сотни, и теперь... теперь вот обнаружились
аномалии до трехсот единиц. Значит, здесь мы имеем большие скопления
тяжелых пород. Но до решения нашего вопроса еще далеко. Маятник
подтвердил нам еще одну черту сходства с Южной Африкой и дал косвенные
указания на районы, в которых могут быть обнаружены месторождения
алмазов. Я говорю "могут быть", но ведь столько же шансов, что и не
будут обнаружены. В Южной Африке легко искать - там сухие степи, почти
без растительного покрова, с энергичным размывом. Первые алмазы и были
найдены в реках. А у нас здесь - море лесов, болота, вечная мерзлота,
ослабляющая размыв. Все закрыто. И пока за три года работы мы имеем то
же, с чего начали: только таинственный кусок грикваита, найденный в
гальке реки Мойеро! Эта порода из смеси граната, оливина и диопсида
встречается только в алмазных трубах в виде округлых кусков в голубой
земле, содержащей алмазы. И вот мы прошли всю верхнюю Мойеро,
обследовали множество ключей и речек бассейна...
У потухавшего костра наступило молчание. Собеседники расходились
один за другим. Чурилин сидел, глубоко задумавшись. Последние вспышки
пламени бросали красные отблески на его сухое индейское лицо. Против
Чурилина сидел, облокотившись на вьючную суму и спокойно посасывая
трубку, чернобородый, похожий на цыгана его помощник Султанов.
Ковш Большой Медведицы перекосился в черном небе - подступало
глухое время ночи.
"До окончания полевого сезона осталось не больше месяца, - думал
Чурилин, - еще один короткий маршрут... И если вернуться опять с
неудачей, наверное, работы будут прекращены. В этих необъятных
залесенных горах нужны десятки партий, десятки лет исследования. Но,
во всяком случае, необходимо задержать экспедицию как можно дольше,
нужно разбить ее на маленькие группы, чтобы успеть выполнить побольше
маршрутов".
На южном склоне посыпались мелкие камни. Чурилин и его помощник
насторожились. Неясный шум приближался. Затем в световой круг костра
из темноты просунулась собачья морда с острыми, торчащими ушами.
Послышалось тяжелое дыхание верхового оленя. К костру подъехал эвенк с
пальмой[Пальма - тяжелый нож-секач на длинной рукояти.] в руке.
Опираясь на нее, он легко спрыгнул с оленя, и олень сейчас же лег.
Круглое лицо эвенка улыбалось.
Он осведомился, где начальник, и протянул Чурилину конверт с
огромной сургучной печатью.
Чурилин поблагодарил вестника, пригласил поесть и обещал два
кирпича чая. Разворошив костер, Чурилин вскрыл конверт и, развернув
листок голубой бумаги, прочитал. Глаза его сузились и заблестели
недобрым огоньком.
Султанов внимательно посмотрел на него и вполголоса спросил:
- Плохие вести, Максим Михайлович?
Вместо ответа Чурилин протянул ему листок. Султанов прочитал и
закашлялся, поперхнувшись слишком глубокой затяжкой. Оба они молчали.
Потом Султанов тихо сказал, глядя поверх костра в ночь:
- Что ж, это конец...
- Посмотрим! - ответил Чурилин. - Только молчание, Арсений
Павлович.
Чурилин взял телеграмму и бросил в костер. Затем они уселись у
костра. Султанов достал листок бумаги и начал покрывать его
вычислениями. Заготовленные к утру дрова кончились, когда Чурилин и
Султанов ушли от угасавшего костра.
* * *
На рассвете следующего дня Чурилин поднял всех затемно. Два
каравана разошлись в разные стороны. Один, в двадцать восемь лошадей,
растянулся длинной цепочкой между елями в долине Никуорака,
направляясь с веселыми песнями на юг, домой. Оставшиеся четыре
человека - Чурилин, Султанов, рабочий Петр и проводник Николай - с
пятью лошадьми, навьюченными до предела, дали два прощальных залпа,
поглядели несколько минут вслед уходящим и стали спускаться с холма в
противоположную сторону. Там, за рядами однообразно расплывчатых гор,
чернели кедровники высокого плато в вершине Люлюктакана...
* * *
Движение вьючного каравана сквозь тайгу, поход через
неисследованные области, "белые пятна" географических карт... Казалось
бы, что может быть романтичнее покорения неизвестных пространств! На
самом же деле только тщательная организация и твердая дисциплина могут
обеспечить успех подобного предприятия. А это значит, что обычно не
случается ничего непредвиденного: день за днем тянется размеренная,
однообразная тяжелая работа, рассчитанная далеко вперед по часам. Один
день отличается от другого чаще всего числом преодоленных препятствий
и количеством пройденных километров. В тяжелом походе душа спит,
впечатления новых мест скользят мимо, едва задевая чувства, и
механически отмечаются памятью. Потом, в более легкие дни или после
вечернего отдыха, а еще вернее - после окончания похода, в памяти
возникает вереница воспринятых впечатлений. Пережитая близость с
природой, обогащая исследователя, заставляет его быстро забыть все
невзгоды и снова манит, зовет к себе.
Наступили жаркие дни. Солнце поливало тяжелым, густым зноем
мягкую, мшистую поверхность болот. Его свет казался мутным от влажных
испарений перегнившего мха. Резкий запах багульника походил на запах
перебродившего пряного вина. Зной не обманывал: обостренные длительным
общением с природой чувства угадывали приближение короткой северной
осени. Едва уловимый отпечаток ее лежал на всем: на слегка побуревшей
хвое лиственниц, горестно опущенных ветках берез и рябин, шляпках
древесных грибов, потерявших свою бархатистую свежесть...
Комары почти исчезли. Зато мошка, словно предчувствуя грядущую
гибель, неистовствовала, сбиваясь в мерцающие рыжевато-серые облака.
Маленький караван Чурилина уже давно шел через обширные болота
Хорпичекана.
В сердце тайги царит душная неподвижность. Ветер, отгоняющий
назойливого гнуса, здесь редкий и желанный гость. На ходу мошка еще не
страшна - она облаком вьется сзади путников. Но стоит остановиться,
чтобы осмотреть породу, записать наблюдения или поднять упавшую
лошадь, и туча мошки мгновенно окутывает вас, липнет к потному лицу,
лезет в глаза, ноздри, уши, за воротник. Мошка забирается и под
одежду, разъедает кожу под поясом, на сгибах колен и щиколотках,
доводит до слез нервных и нетерпеливых людей. Поэтому мошка является
своеобразным "ускорителем", определяющим убыстренный темп работы на
случайных остановках и сводящим к минимуму всякие задержки. И только
во время длительного отдыха, когда разложены дымокуры или поставлена
палатка, появляется возможность неторопливо оглянуться на пройденный
путь.
Чвакали копыта лошадей, поскрипывали ремни и кольца вьюков на
седлах. Громадное болото скрывалось впереди в зеленоватой дымке
испарений. Покосившиеся столбы сухих лиственниц возвышались над
редкими и чахлыми елями. Сосредоточенное молчание, в котором двигался
отряд, иногда прерывалось вялой бранью по адресу того или другого
коня. Впрочем, лошади, хорошо освоившиеся с тайгой за лето, трудились
добросовестно. Понурив головы, они шли цепочкой без всяких поводков.
Эвенк Николай в мягких мокрых олочах, с палкой в руке и берданой за
плечами, как-то особенно расставляя согнутые в коленях ноги, быстро
семенил впереди каравана.
Позади всех шел со съемкой Султанов. На его раскрытую записную
книжку падали капли пота, липли мошки, оставляя на страницах
расплывчатые розоватые пятна крови.
- Далеко до Хорпичекана? - задал Чурилин проводнику обязательный
вечерний вопрос.
Холодная ночь заставляла всех придвигаться поближе к костру,
разложенному на небольшом сухом бугре.
- Не знаю, наша тут не ходи, - ответил проводник. - Я думай, его
шибко далеко нету.
Чурилин с Султановым переглянулись.
- Двадцать дней уже крутимся вокруг Амнунначи, - тихо сказал
Султанов. - Собственно, Хорпичекан - последняя речка.
- Да, - согласился Чурилин, - больше нет никакой зацепки. Все
Амнунначи - сплошная болотина, низенькое, ровное плоскогорье. Если
Хорпичекан ничего не покажет, придется поворачивать ни с чем. И так
без лошадей можем остаться, зимы хватим.
Только на второй день удалось дойти до таинственного Хорпичекана,
ничем не замечательной речки с темной водой, быстро струившейся между
извилистыми берегами. С высоких подмывов почти до воды свисали жесткие
косы густой травы. При ширине не более трех метров речка была глубока.
Дрова из ивняка и черемухи плохо грели, костер шипел и сильно
дымил, разгоняя мошку. Эта неудобная стоянка была решающей. Но что
могла дать глубокая болотистая речка, лишенная всяких обнажений
коренных пород? Даже гальки - показателя состава пород в верховьях
речки - не нащупывалось на вязком, илистом дне.
В этот вечер луна не светила на мрачное болото: приход на
Хорпичекан совпал с переменой погоды. Редкие тусклые звезды загорались
и гасли, показывая передвижение невидимых облаков. К полуночи
молчаливое болото ожило - зашумел ветер. Стал накрапывать редкий
дождь.
Утром холодный туман быстро поднялся вверх: признак ненастья. Без
солнца невеселая местность стала еще угрюмее, рыжеватая площадь болота
посерела, воды Хорпичекана казались совсем черными.
Султанов длинным шестом ткнул в дно:
- Придется нырять!
Нащупав мелкое место, в котором палка сквозь жидкую глину
упиралась в какие-то камни на дне, Чурилин первым разделся и бросился
в ледяную воду.
- Вот вам три камня! - крикнул он, вылезая на берег. - Бегу
одеваться в палатку, а то мошка съест. Бейте, Арсений Павлович!
- Углистый сланец и диабаз[Диабаз - излившаяся глубинная древняя
порода, аналогичная базальтовым лавам.], - сказал Султанов, заглядывая
через несколько минут в палатку. - Все то же самое!
- Нет, не могу я так бросить начатое дело! - Чурилин взглянул на
