красоты. Гости жадно слушали и смотрели, забывая допивать свои чаши.
Эллины считали себя выше варваров, то есть всех чужестранцев, еще и
потому, что чуждались обжорства. Дикими и нелепыми казались грекам обычаи
сирийцев и персов - все время что-нибудь есть или пить, щелкать орехи и
семечки, грязно шутить и болтать, обнимать первых попавшихся женщин вместо
спокойного раздумья, углубления в себя, радостного любования красотой.
Под звон колокольчиков и систр медленно и плавно развертывался
звездный танец египетских девушек: с красными венками в крупновьющихся
волосах, в длинноскладчатых одеждах тончайшего льна, они шли чередой,
тонкие, как стебельки, сосредоточенные и важные. Их строй поворачивал
направо, по солнцу, "строфе", показывая движение звезд. Разрывая ряд,
двигались в "антистрофе" налево более быстрые девушки, все одеяние которых
состояло из пояска разноцветных стеклянных бус. Танцовщицы в белом
склонялись, доставая пол вытянутыми руками, а между ними, подняв сомкнутые
над головами руки, изгибались плавными змеиными движениями смуглые тела.
Тщательно и благоговейно исполнялись древние египетские танцы - ни одного
некрасивого, резкого, даже просто лишнего движения, ничто не нарушало
прелести этих струящихся и клонящихся юных тел. Эллины замерли в немом и
почтительном восхищении.
Но когда под стремительные раскаты струн и удары бубнов на смену
египтянкам ворвались аулетриды и принялись кружиться, извиваться и вертеть
бедрами в движениях апокинниса - любимого гетерами танца эротической
отваги и смелости, сила Эроса воспламенила эллинов. Послышались
восторженные крики, выше поднялись чаши с вином, сплескиваемые на пол в
честь Афродиты.
- Гречанки здесь превосходно танцуют, - воскликнул Эоситей, - но я
жду твоего выступления! - и властно обнял Эгесихору.
Та послушно прильнула к его плечу, возразив:
- Первая будет Таис. И ты ошибаешься, думая, что аулетриды танцуют
хорошо. Смотри, наряду с полными совершенства движениями у них немало
грубых, некрасивых поз, рисунок танца беспорядочен, чересчур разнообразен.
Это не самое высокое искусство, как у египтянок. Те выше похвал.
- Не знаю, - буркнул Эоситей, - я, должно быть, не люблю танца, если
в нем нет Эроса.
- И в тех есть, только не в той форме, какую ты понимаешь, -
вмешалась Таис.
Перед пирующими появились несколько разнообразно одетых юношей и
зрелых мужей. Предстояло выступление поэтов. Эоситей развалился на ложе и
прикрыл рукою глаза. Таис и Эгесихора сошли со своих мест и сели с внешней
стороны стола. Поэты принадлежали к кикликам, посвятившим себя кругу
гомеровских сказаний. Они собрались в круговой хор и пропели поэму о
Навзикае под аккомпанемент двух лир. Уподобляясь Лесху Митиленскому, поэты
строго следили за напевностью гекзаметрической формы и увлекли слушателей
силою стихов о подвигах Одиссея, с детства близких каждому автохтону -
природному эллину. Едва замерли последние слова ритмической декламации,
как вперед выступил веселый молодой человек в серо-голубой одежде и черных
сандалиях с высоким, "женским" переплетом ремней на щиколотках. Он
оказался поэтом-рапсодом, иначе певцом-импровизатором, аккомпанирующим
себе на китаре.
Рапсод приблизился к Таис, склонился, коснувшись ее колен, и важно
выпрямился. Сзади к нему подошел лирник в темном хитоне, со старомодной
густой бородой. Повинуясь кивку юноши, он ударил по струнам. Сильный голос
рапсода разнесся по залу, построенному с учетом законов акустики. Поэма -
воспевание прелестей Таис - вызвала веселое возбуждение гостей. Рапсоду
стали подпевать, а поэты-киклики снова собрались дифирамбическим кругом и
служили голосовым аккомпанементом. Каждый новый эпитет в конце строфы
импровизированного гимна, подхваченный десятками крепких глоток, гремел по
залу. Анаитис - зажигающая, Тарготелея, Анедомаста - дерзкогрудая,
Киклотомерион - круглобедрая, Тельгорион - очаровательница, Панторпа -
дающая величайшее наслаждение, Толмеропис - дерзкоглазая...
Эоситей слушал, хмурился, поглядывая на Эгесихору. Спартанка смеялась
и всплескивала руками от восторга.
- Волосы Таис, - продолжал поэт, - это дека оймон меланос кианойо
(десять полос черно-вороной стали) на доспехах Агамемнона! О сфайропигеон
тельктерион (полная обаяния)! Киклотерезоне...
- О моя Хризокома Эгесихора! - перебил его могучим басом Эоситей. -
Левкополоя - несущаяся на белых конях! О Филетор эвнехис - прекрасноплечая
любимая! Мелибоя - услада жизни.
Гром рукоплесканий, смех и одобрительные выкрики заглушили обоих.
Растерявшийся рапсод замер с раскрытым ртом. Таис вскочила, хохоча и
протягивая обе руки поэту и аккомпаниатору, поцеловала того и другого.
Бородатый лирник задержал ее руку, глазами указывая на кольцо делосского
философа.
- Завтра вечером ты будешь в храме Нейт.
- Откуда ты знаешь?
- Я буду сопровождать тебя. Когда прийти и куда?
- Потом. Сейчас я должна танцевать для всех.
- Нет, не должна! - властно заявил бородатый аккомпаниатор.
- Ты говоришь пустое! Как я могу? Мне надо отблагодарить за рапсодию,
показать поэтам и гостям, что не зря они пели. Все равно заставят...
- Я могу избавить тебя. Никто не попросит и не заставит!
- Хотелось бы мне увидеть невозможное.
- Тогда выйди, будто для того, чтобы переодеться, постой в саду.
Можешь не менять одежду, никто не захочет твоего танца. Я позову тебя...
Настойчивые крики "Таис, Таис!" усиливались. Сгорая от любопытства,
афинянка выбежала в боковой ход, задернутый тяжелой занавесью. Вопреки
совету бородатого она не спустилась на четыре ступени в сад, а осталась
наблюдать, чуть отодвинув плотную ткань.
Бородатый отдал лиру и сделал знак подбежавшим помощникам.
- Пока Таис готовится, я покажу вам чудеса восточных стран, - громко
объявил он.
Вблизи столов поставили два стеклянных шара. Круглые зеркала
отбросили на них пучки лучей от ярких светильников. Загоревшись золотым
светом, шары стали вращаться от ремешков, приводимых в движение
помощниками. Легкие удары по металлическим зеркалам заполнили зал
равномерно вибрирующим долгим звоном, будто доносящимся издалека.
Бородатый распростер руки, и тотчас его помощники поставили две огромные
курильницы справа и слева. Он устремил на гостей блестящие глаза и сказал:
- Кто хочет увидеть Тихе, богиню счастья, и попросить у нее
исполнения желаний, пусть смотрит не отрываясь на любой из шаров и
повторяет ее имя в такт звучанию зеркал.
Вскоре весь зал хором твердил: "Тихе, Тихе!" Шары завертелись
быстрее. Вдруг бородатый сунул обе руки в свой кожаный пояс и высыпал две
горсти курений на угли. Резко пахнущий дым, подхваченный легким током
воздуха, быстро распространился по залу. Бородатый отступил назад, оглядел
толпу пирующих и воскликнул:
- Вот перед вами Тихе в сребротканой одежде, с зубчатой золотой
короной на рыжих волосах! Видите ее?
- Видим!
Мощный хор голосов показал, что в странной игре приняли участие все
гости.
- Так что же: танец Таис или милость Тихе?
- Тихе, Тихе! - столь же дружно заревели гости, протягивая руки к
чему-то невидимому для Таис.
Бородатый снова бросил курения на угли, сделал несколько странных
жестов - и люди оцепенели. Тогда он резко повернулся и шагнул за занавес.
Таис едва успела отшатнуться. Бородатый коротко сказал:
- Идем.
- А они? - тихо спросила она загадочного человека.
- Очнутся скоро. И те, что стояли поодаль, засвидетельствуют, что
тебя отвергли, взывая к Тихе.
- Она на самом деле явилась им?
- Они видели то, что я приказал.
- Где ты овладел искусством так повелевать толпой?
- Сэтеп-са давно знали в Египте, а я побывал еще в Индии, где владеют
этим искусством лучше.
- Кто же ты?
- Друг того, кто ждет тебя завтра после заката солнца. Пойдем, я
доведу тебя домой. Не годится Таис разгуливать по ночам одной.
- Чего мне бояться рядом с таким повелителем людей?
- Вовсе не так, но пока ты не поймешь этого. Моя власть заключена
лишь в развитой леме (воле), а ее можно употребить лишь в подходящий и
подготовленный момент.
- Теперь я понимаю. Твое чародейство - лишь неизвестное нам
искусство. А я подумала, что ты сын Гекаты, богини ночного наваждения.
Бородатый коротко засмеялся. Он молча довел Таис до ее дома и,
условившись о встрече, исчез. Служанки спали, кроме Гесионы, которая
устроилась у светильника с шитьем и ждала госпожу. Она ожидала, что Таис
явится на рассвете, с факелами и шумной толпой провожатых. Услышав ее
голос в ночной тиши, Гесиона в тревоге и недоумении выбежала на крыльцо.
Таис успокоила свою добровольную рабыню, выпила медового напитка и
улеглась в постель. Подозвав к себе Гесиону, она объявила об отъезде на
декаду и дала фиванке распоряжения на время отсутствия. Девушка
попросилась поехать с Таис, и отказ хозяйки поверг Гесиону в отчаяние.
- Ты отвергаешь меня, госпожа, уходишь от меня. У меня нет никого на
свете, кроме тебя, а теперь я тебе не нужна. Что я буду делать, если люблю
тебя больше жизни? Я убью себя!..
До сих пор Гесиона плакала редко. Сдержанная, чуть суровая, она
наотрез отказывалась участвовать в танцах или симпосионах, отвергала
мужские домогательства.
Таис велела Гесионе лечь с нею рядом, гладила по голове и щекам и,
когда рыдания стихли, объяснила фиванке причину, по которой она не могла
ее взять с собою ни в прошлый, ни в этот раз. Гесиона успокоилась, села на
постель, глядя на госпожу с восхищением и некоторым страхом.
- Не бойся, я не изменюсь, - рассмеялась Таис, - и ты будешь со мной,
как и прежде. Но не всегда же - придет твой черед, появится тот, за
которым ты пойдешь куда глаза глядят. Познаешь сладость и горечь мужской
любви.
- Никогда! Я их ненавижу!
- Пусть так, пока ты не излечишься от потрясения войны. Любовь
возьмет свое. Ты здорова и красива, отважна, не может быть, чтобы ты
избежала сетей Афродиты!
- Я буду любить только тебя, госпожа!
Таис, смеясь, поцеловала ее.
- Я не трибада, смятением двойной любви не одарила меня богиня. И
тебя тоже. Поэтому Эрос мужской любви неизбежен для нас обеих. Женщин он
непременно разделит, а судьба разведет. Будь готова к этому! Но наши с
тобой имена означают слуг Исиды. Может быть, нам и суждено быть вместе?
Гесиона соскользнула на пол, упрямо хмуря брови, счастливая
сознанием, что Таис не отвергает ее. А та заснула почти мгновенно, усталая
от впечатлений длинного дня.
В сумерках Таис и вчерашний поэт-чародей сидели на ступенях храма
Нейт над темной рекой, ожидая восхода Стража Неба.
Бородатый поэт сказал, что делосский философ запретил узнавать его
имя. Это великий мудрец, хотя известен лишь тем, кто познал учение
орфиков, пифагорейцев и гимнософистов. Несколько лет он жил на западе
Ливийской пустыни, где обнаружил опустелые развалившиеся древнекритские
святилища. Именно оттуда прошел сквозь все эллинские страны культ тройной
богини Гекаты, змеи-богини Крита и Ливии. Ее прекрасные
жрицы-обольстительницы, или Ламии, в Элладе стали страшными демонами ночи.
Демоном сделалась и богиня-сова, превратившаяся у обитателей Сирии в Лилит
- первую жену первого человека. Сирийская лунная богиня тоже изображалась
с телом змеи, а в Египте иногда с львиной головой. Нейт, в сущности, та же
трехликая змея - богиня Ливии. Главная богиня Аттики - Афина Мудрость -
