сдерживает коней, да и Салмаах пляшет на месте.
- Ты знаешь даже имя лошади?
- Не будь наивной, дитя. Я еще не потерял слуха, а ты раз двадцать
окликала ее.
Покраснев, Таис засмеялась и сказала:
- Я хотела бы увидеть тебя.
- Это необходимо. Приходи в любой день ранним утром, когда слабеет
свирепость Сета. Войдешь под сень портика, хлопни в ладоши три раза - и я
выйду к тебе. Хайре!
Рыжие и белые кони бешено понеслись по бесконечной пальмовой аллее в
северную часть города. Салмаах, облегченная от двойной ноши, весело
скакала рядом. Таис задумчиво смотрела на свинцовую воду великой реки,
чувствуя, что встреча со старым философом будет в ее жизни важной.
Эгесихора полюбопытствовала, чем так заинтересовал подругу слабый и
ничтожный старик. Услышав о намерении Таис вновь "бродить по храмам", как
выразилась спартанка, она заявила, что Таис добьется в конце концов своей
погибели. Пожаловаться Менедему, чтобы он или не пускал ее в храмы, или не
спасал больше, когда ее бросят льву, бегемоту, гигантской гиене или еще
какому нибудь из божественных чудовищ? Но и это средство не поможет:
атлет, несмотря на свой грозный вид, - влажная глина в пальцах своей
красотки!
Эгесихора была права. Встреча с философом разожгла любопытство Таис.
На следующий же день она пришла в храм Нейт, едва загорелось красноватыми
отблесками свинцовое небо.
Философ, или жрец, явился, как только хлопки маленьких ладоней
прозвучали под сенью портика. Философ был одет в прежнее белое льняное
одеяние, какое отличало египтян и особенно египтянок от всех других
чужеземцев. Приход Таис почему-то обрадовал его. Снова пронзив ее своим
копью подобным взглядом, он сделал знак следовать за ним. В глубь стены,
из огромных глыб камня, слева шел проход, освещенный лишь узенькой щелью
сверху. Надоевший свист ветра здесь не был слышен, покой и уединение
сопутствовали Таис. Свет впереди показался ярким. Они вошли в квадратную
комнату с узкими, как щели, оконными проемами. Здесь не чувствовалось
привкуса пыли, как сейчас во всем городе. Высокий потолок, расписанный
темными красками, создавал впечатление ночного неба. Таис, осмотревшись,
сказала:
- Странно строили египтяне!
- Строили давно, - поправил философ, - без совершенства, но
заботились о тайне уединения, загадке молчания и секретах неожиданности.
- Наши храмы, настежь открытые и светлые, во сто крат прекраснее, -
возразила афинянка.
- Ты ошибаешься. Там тоже тайна, только не уходящая во мрак прошлого,
тайна единения с небом. С солнцем - днем, звездами и луной - ночью. Разве
не ощущала ты просветления и радости среди колонн Парфенона, в портиках
Дельф и Коринфа?
- Да, да!
Свитки папируса, пергамента, исчерченные дощечки лежали поверх
массивных ящиков. Середину комнаты занимал большой широкий стол с
пятиконечными звездами и спиралями, ярко-голубыми на фоне серой каменной
столешницы. Делосский философ подвел афинянку к столу и усадил напротив
себя на неудобный египетский табурет. Философ долго молчал, упорно глядя
на Таис. И странное дело, удивительное спокойствие разлилось по всему ее
телу. Таис сделалось так хорошо, что она всем сердцем потянулась к
серьезному, неулыбчивому, скупому на слова старику.
- Ты удивила меня замечанием о зверобогах Египта, - сказал философ, -
что ты знаешь о религии? Тебя посвящали в какие-нибудь таинства?
- Никогда. Я ничего не знаю, - Таис хотелось быть скромной перед этим
человеком, - я гетера с юности и не служила ни в каком храме, кроме
Афродиты Коринфской.
- Откуда же знаешь ты, что боги возвышаются вместе с человеком? Ведь
это означает, что человек изыскивает богов в себе, а за такие убеждения ты
подверглась бы опасности, и очень серьезной.
- Ты напрасно считаешь меня столь умной, мудрец. Просто я...
- Продолжай, дочь моя. Мне, не имевшему потомства, неспроста хочется
назвать тебя так. Это свидетельствует о близости наших душ.
- Я, изучая мифы, увидела, как боги Эллады от древности до наших дней
делались постепенно добрее и лучше. Артемис, охотница и убийца, стала
врачевательницей. Аполлон, ее брат, начал издревле беспощадным карателем,
убийцей, жадным и завистливым, а сейчас это лучезарный бог-жизнедатель,
перед которым радостно склоняются. Моя богиня - Афродита - в древних
храмах стояла с копьем, как Афина. Теперь есть Урания, несущая людям
святую небесную любовь, - щеки Таис вспыхнули.
Жрец-философ посмотрел на нее еще ласковее, и Таис осмелела.
- И я читала Анаксагора. Его учение о "Нус" - мировом разуме, о
вечной борьбе двух противоположных сил: злого и доброго, дружественного и
враждебного. Антифонта, учившего, что люди равны, и предостерегавшего
эллинов от пренебрежения к чужеземным народам... - Таис запнулась,
вспомнив собственные ошибки, за которые чуть не расплатилась жизнью.
Философ догадался.
- А сама не смогла преодолеть этого пренебрежения, - сказал он, - за
что и попала к крокодилам.
- Я не смогла и не смогу принять нелепого поклонения богам в зверином
облике: безобразным бегемотам, мерзким зухосам, глупым коровам,
бессмысленным птицам. Как могут мудрые люди, да любые люди со здравым
умом...
- Ты забыла, скорее, не знаешь, что религия египтян на несколько
тысячелетий старше эллинской. Чем глубже во тьму веков, тем темнее было
вокруг человека и в его душе. Тьма эта отражалась во всех его чувствах и
мыслях. Бесчисленные звери угрожали ему. Находясь во власти случая, он
даже не понимал судьбы, как понимаем ее мы, эллины. Каждый миг мог быть
последним. Нескончаемой чередой шли перед ним ежечасные боги-звери,
деревья, камни, ручьи и реки. Потом одни из них исчезли, другие
сохранились до наших дней. А давно ли мы, эллины, поклонялись рекам, столь
важным в нашей маловодной стране?
- Но не зверям!
- Деревьям и животным тоже.
К удивлению Таис, жрец-философ рассказал ей о культе священных
кипарисов на Крите, связанных с Афродитой. Но более всего поразило ее
древнее поклонение богиням в образе лошадей. Сама Деметра, или Критская
Рея, в святилище Фигалия на реке Неда в Аркадии изображена с лошадиной
головой. Священная кобыла обладала особой властью по ночам и служила
вестницей гибели. Ни философ, ни Таис не могли подозревать, что более двух
тысяч лет после их встречи, в одном из самых распространенных языков мира
страшное ночное видение, кошмар будет по-прежнему называться "ночной
кобылой".
Богиня-кобыла превращалась в трехликую богиню-музу. Ее три лика
соответствовали Размышлению, Памяти и Песне. Лишь впоследствии, когда
женские божества уступили мужским, трехликая Муза стала Гекатой, а
Девы-Музы умножились в числе до девяти и находились в подчинении у
Аполлона - водителя Муз.
- Теперь я понимаю, отчего древние имена нимф и амазонок звучат так:
Левкиппа - белая кобыла, Меланиппа - черная, Никиппа - победоносная,
Айниппа - милосердно убивающая кобыла.
- А позднее, когда животные божества утратили свое значение, имена
переменились, - подтвердил философ. - Уже при Тесее была Ипполита,
Ипподамия - властительница, укротительница лошадей, то есть героини-люди,
а не нимфы с обликом животного. Здесь тоже произошло возвышение религии,
как ты верно заметила.
- Но тогда... - Таис запнулась.
- Говори, мне ты можешь сказать все.
- Тогда почему облик Богини-Матери, Великой Богини, нежен и ласков,
хотя он гораздо древнее мужских богов-убийц?
- Ты опять ошибаешься, принимая ее лишь как богиню любви и
плодородия. Разве не слышала ты о бассаридах - опьяненных священными
листьями полубезумных женщинах Тессалии и Фракии, в своем неистовстве
раздиравших в клочья ягнят, козлят, детей и даже мужчин. Женщины бесились,
размахивая пихтовыми ветвями, обвитыми плющом - знаком Артемис или Гекаты.
То же было и в Афинах на Ленеях - празднестве "диких женщин" в дни зимнего
солнцестояния месяца посидеона. Лик богини-разрушительницы, богини-смерти
противополагался облику матери. Соединительным звеном между ними служил
образ любви - единственный, который ты знаешь.
Таис поднесла пальцы к вискам.
- Слишком мудро для меня. Неужели в далекие темные времена даже
женские богини были столь же свирепы, как позднее мужчины-боги?
- Свирепы - нет. Беспощадны - да, как сама жизнь, ибо чем же они
были, как не отражением жизни, высших сил судьбы, властвующих однозначно и
над богами, и над людьми... Беспощадны и милосердны одновременно.
Таис сидела, смятенная и притихшая. Философ встал и положил большую
теплую ладонь на завитки непокорных волос на ее лбу. Снова необычайное
успокоение разлилось по телу гетеры, доверие и чувство полной безопасности
усиливали остроту восприятия.
- Слушай внимательно, Таис-афинянка. Если поймешь, что я скажу тебе,
станешь моей духовной дочерью... Верить можно во все, что угодно, но вера
становится религией только тогда, когда сплетается с правилами жизни,
оценкой поступков, мудростью поведения, взглядом в будущее. Мы, эллины,
еще очень незрелы - у нас нет морали и понимания людских чувств, как на
далеком Востоке. Никогда не созреет до религии вера египтян, но и у нас
есть философы, ты сама назвала двух, забыв Платона и еще нескольких
мудрецов...
- Платона я не забыла. Но великий мудрец, создавая свой план
идеального государства, забыл о женщинах и их любви. Мне кажется, он
признавал только любовь между мужчинами, и потому я не считаю его
нормальным человеком, хотя он и знаменитый философ, олимпийский борец и
государственный муж. Но ты прав, я забыла Аристотеля, хотя с ним знакома
лично, - загадочно улыбнулась Таис.
Делосец поморщился.
- Нет. Этот знаток явлений природы не менее дик в моральных вопросах,
чем египтяне. Можешь исключить его. Важнее другое: только в начале своего
возникновения любая религия живет и властвует над людьми, включая самых
умных и сильных. Потом вместо веры происходит толкование, вместо праведной
жизни - обряды, и все кончается лицемерием жрецов в их борьбе за сытую и
почетную жизнь.
- Что ты говоришь, отец?!
- То, что ты слышишь, Таис! Не все ли равно - женская богиня или
Аполлон, Артемис или Асклепий? Жизнь на земле без боязни, красивая,
простирающаяся вдоль и вширь, как светлая, устланная мрамором дорога, -
вот что сделалось моей мечтой и заботой.
- И ты пришел с Делоса в Египет...
- Чтобы узнать корни нашей веры, происхождение наших богов, понять,
почему до сих пор эллины живут без понимания обязанностей и целей человека
среди других людей и в окружающей Ойкумене. Ты поняла уже, что в Египте
нечего искать законов морали - их нет в религии древних охотников,
сохранившейся у земледельцев Нила. Но есть другие народы... - философ
умолк, проведя рукой по лбу.
- Ты устал, отец, - Таис поднялась, прикоснулась с поклоном к его
коленям.
- Ты поняла! Силы мои убывают. Я чувствую, что не увижу своего Делоса
и не напишу всего, что узнал в Египте.
- Не утруждай себя, отдохни, ешь здешний розовый виноград и вкусные
плоды колючих пальм, - заботливо сказала гетера, и старик улыбнулся. - Да,
да, я принесу тебе в следующий раз. Когда ты позволишь мне посетить тебя
снова?
Не получив ответа, Таис одиноко пошла по темным проходам, жутковато
напоминавшим ей пережитое в Лабиринте.
Свет и зной полудня ощутимо ударили в нее горячей волной, унылый гул
"пятидесятидневника" показался сначала даже приятным. Но уже к вечеру в
