Она очнулась от холода, чувствуя боль от впившихся в тело галек.
Пахло овцой, черная вода в бассейне казалась нечистой, волосы пришли в
беспорядок и слиплись от соленого душа. Таис подняла голову и увидела, что
небо утратило бархатную черноту и начинает сереть. Вспомнив приказ
делосца, она собрала шерсть в кучу, растерла занемевшее тело и пошла в
подземелье. Она испытывала голод, рот ее пересох, ей казалось, что она
очень грязная. Таис недоумевала. Неужели в этих столь простых неудобствах
и состоит испытание посвящения? Посвящения во что? Внезапно афинянка
припомнила, что философ ничего не сказал ей об этом. И она ничего не
спросила, проникшись детским доверием к удивительному старику. Раз он
считает необходимым посвятить ее, значит, так нужно! Но неудобства ночи,
после которой ничего не произошло, настроили ее скептически. Она просто
спала, правда, спала на скверном ложе, в мрачном нелепом колодце. Зачем?
Что изменилось в ней?
К своему удивлению, афинянка нашла в подземелье чашу для умывания и
все необходимое для туалета. Умывшись, с трудом расчесав свои густые
волосы, Таис напилась и, несмотря на голод, почувствовала себя гораздо
лучше. Светильник догорел и погас. Наступила полнейшая темнота. Таис
ощупью добралась до ложа, покрытого мягкой тканью, и долго лежала в
глубокой задумчивости, пока сон не овладел ею. Проснувшись от звенящего
медного удара, она направилась к бассейну, расстелила шерсть поудобнее и
улеглась на скрипящей гальке, обратив взгляд в яркозвездное небо.
Выспавшись еще днем, она лежала без сна всю ночь, не отрывая глаз от
звезд. Странное чувство взлета незаметно пришло к ней. Сама земля вместе с
ней устремилась к небу, готовому принять ее в свои объятия. "Радуйся,
матерь богов, о жена многозвездного неба!" - пришли ей на память по-новому
понятые слова древнего гимна. Таис казалось, что она слилась со щедрой,
широкой Геей, ждущей соединения с черной, сверкающей звездами
бесконечностью. Великая тайна мира вот-вот должна была открыться ей. Таис
раскинула руки, все тело ее напряглось, стон мучительного нетерпения
сорвался с губ. А черное покрывало ночи по-прежнему висело над ней
неизмеримой бездной, загадочное мерцание светил не приближалось. Резкий
спад ее порыва не огорчил, а оскорбил афинянку. Она увидела себя со
стороны, жалкую, маленькую, обнаженную, на дне колодца, в безысходном
круге высоких и гладких каменных стен. Ее мнимое слияние с Геей было
дерзким святотатством, непостижимое осталось прежним, будущее не сулило
великого и светлого. Таис захотелось вскочить и убежать прочь, как
самозванке, вторгшейся в запретное и наконец понявшей свое ничтожество.
Что-то, может быть воля делосца, еще удерживало ее на месте.
Постепенно Таис подчинилась покою звездной ночи, и ощущение
уверенности в себе заменило прежнее смятение. Однако, когда она пришла в
пещеру, чтобы забыться тревожным сном, беспокойство вернулось, усиленное
голодом и непониманием, зачем ее заставляют проделывать все это.
Третья ночь наедине со звездами на берегу символического моря
началась по-иному. После двух дней в темноте звезды виделись особенно
яркими. Одна из них приковала внимание Таис. Острый луч ее через глаза
проник в сердце, разлился по телу голубым огнем колдовской силы. Устремив
свой взгляд на звезду, сосредоточившись, она вспомнила волшебные возгласы
ритуальных танцев, что помогают собирать воедино силы и чувства, и стала
повторять: "Гея-Таис, Гея-Таис, Гея-Таис..." Беспорядочный поток мыслей
замедлился, почва под Таис покачнулась, и ее понесло неощутимо, плавно,
подобно кораблю в ночном море.
Наконец-то Таис поняла цель и смысл своего испытания. Конечно, там,
на островах Внутреннего моря, человек, оставленный наедине с морем в
ночной тиши, легче проникался первобытным слиянием с природными силами
Геи, растворяя себя в вечном плеске волн.
Жалкая символика не позволила ей быстро настроить себя на глубокое
чувство, войти в поток времени, подобно Ахелою-Аргиродинесу [река в
древней Спарте, вытекавшая из земли и пропадавшая в земле], катящему
серебряные волны из неизвестности будущего во мрак подземелий прошлого.
Если стремления с самого начала были искренни и сильны, то сосредоточение
и подъем духа могли достигаться и среди этой почти театральной декорации.
Протекла будто совсем короткая ночь, и разноцветье звезд стало
холодеть, серебрясь признаком близкого рассвета. Повинуясь внезапному
желанию, Таис встала и, потянувшись всем телом, бросилась в глубину черной
воды. Удивительным теплом обдало ее, вода, прежде казавшаяся ей застойной,
нечистой, спорила свежестью с морской. Едва ощутимое течение ласковой
рукой гладило, успокаивало раздраженную кожу. Таис перевернулась на спину
и опять устремила взор в небо. Рассвет катился из восточной пустыни, а
Таис не знала, следует ли ей снова удаляться во тьму пещеры или ожидать
знака здесь. Ее недоумение прервалось знакомым медным ударом. На галечной
насыпи появился старый философ.
- Иди ко мне, дочь! Пора приступать к обряду.
Почти одновременно с его словами буйная заря ясного дня взвилась в
высоту сумрачного неба, отразилась от гладкой стены колодца, и Таис
увидела себя в кристально прозрачной воде бассейна из полированного
темного гранита. Перевернувшись, она быстро доплыла до галечной насыпи.
Ослепленная после долгого пребывания в пещере и сумраке ночей, она вышла
из воды и прикрылась мокрыми вьющимися прядями волос.
За спиной делосца появился бородатый поэт с каким-то черным камнем в
руке.
- Ты Должна быть символически поражена громовым ударом и очищена им -
он ударит тебя камнем, упавшим с неба. Откинь назад волосы, склони голову.
Таис безропотно повиновалась - так возросло ее доверие к старому
философу.
Удара не последовало. С шумным вздохом поэт отступил, прикрывая лицо
свободной рукой.
- Что с тобой, митиленец? - повысил голос старик.
- Не могу, отец, столь прекрасно это создание творческих сил Геи.
Взгляни на ее совершенство; я подумал, что оставлю рубец, и рука моя
опустилась.
- Понимаю твои чувства, но обряд следует выполнить. Догадайся, где
рубец менее всего будет заметен.
Видя нерешительность поэта, делосец взял камень сам.
- Заложи руки за голову, - отрывисто приказал он Таис и нанес резкий
удар острой гранью камня по внутренней стороне руки, выше подмышек. Таис
слегка вскрикнула, потекла кровь. Жрец собрал немного крови и размешал в
воде бассейна. Забинтовав руку афинянки полотняной лентой, он
удовлетворенно сказал:
- Видишь, про этот рубец будет знать только она да еще мы двое.
Поэт со склоненной головой подал Таис чашу козьего молока с медом -
напитка, которым вспоила Зевса в пещере Крита божественная коза Амальтея.
Таис осторожно выпила ее до дна и почувствовала, как отступил голод.
- Это знак возрождения к жизни, - сказал философ.
Поэт надел на голову Таис венок из сильно пахнувших белых цветов с
пятью лепестками и поднес светло-синюю столу, по подолу которой вместо
обычной бахромы бежал узор из крючковатых крестов, показавшийся афинянке
зловещим. Делосский философ, как всегда, угадал ее мысли.
- Это знак огненного колеса, пришедший к нам из Индии. Видишь, концы
крестов отогнуты противосолонь. Такое колесо может катиться лишь посолонь
(по вращению солнца), знаменует добро и благосклонность. Но, если ты
увидишь похожие колеса-кресты с концами, загнутыми посолонь так, что
колесо катится лишь против вращения солнца - знай, что имеешь дело с
людьми, избравшими путь зла и несчастья.
- Как танец черного колдовства, который танцуют ночью противосолонь
вокруг того, чему хотят повредить? - спросила Таис, и делосец кивнул
утвердительно.
- Вот три цвета трехликой богини-музы, - сказал поэт, обвязывая Таис
поясом из продольно-полосатой бело-сине-красной ткани. Он отдал афинянке
низкий египетский поклон, коснувшись ладонью своего правого колена, и
безмолвно вышел.
Делосец повел Таис из подземелья через залитый ослепительным светом
дворик в верхний этаж надвратного пилона.
Последовавшие семь дней и ночей заполнили странные упражнения в
сосредоточении и расслаблении, усилиях и блаженном отдыхе, чередовавшемся
с откровениями мудреца о таких вещах, о каких хорошо образованная Таис
никогда и не подозревала. Казалось, в ней произошла большая перемена - к
лучшему или к худшему, она еще не могла оценить. Во всяком случае, из
храма Нейт на волю выйдет другая Таис, более спокойная, мудрая. Она
никогда никому не рассказывала о суровых днях, необыкновенных чувствах,
вспыхнувших подобно пламени, пожиравшему обветшалые одежды детской веры. О
страдании от уходящего очарования успехов, казавшихся столь важными, о
постепенном утверждении новых надежд и целей она могла бы рассказать лишь
дочери, на нее похожей. Жизнь не лежала передней более прихотливыми
извивами дороги, проходящей бесчисленными поворотами от света к тьме, от
рощ к речкам, от холмов до берегов моря. И везде ждет неведомое, новое,
манящее...
Жизненный путь теперь представлялся Таис прямым, как полет стрелы,
рассекающим равнину жизни, вначале широким и ясным, далее становящимся все
более узким, туманящимся и в конце концов исчезающим за горизонтом. Но
удивительно одинаковым на всем протяжении, будто открытая галерея,
обставленная одинаковыми колоннами, протягивалась туда, вдаль, до конца
жизни Таис...
Дейра, "Знающая", как тайно именовалась Персефона, вторглась в душу,
где до сей поры безраздельно властвовали Афродита и ее озорной сын. Это
необыкновенное для юной, полной здоровья женщины чувство не покидало
афинянку во время всего ее пребывания в храме Нейт и странным образом
способствовало остроте восприятия поучений делосского философа. Старик
открыл ей учение орфиков, названных так потому, что они считали возможным
выход из подземного царства Аида, подобно Орфею, спасшему свою Эвридику.
Учение, возникшее в глубине прошлых веков из сочетания мудрости Крита
и Индии, соединило веру в перевоплощение с отрицанием безысходности кругов
жизни и судьбы. Великий принцип "все течет, изменяется и проходит",
отраженный в имени великой критской богини Кибелы-Реи, натолкнулся на
вопрос - будет ли возвращение к прежнему?
- Да, будет всегда! - отвечали мудрецы Сирии и Пифагор - знаменитый
ученик орфиков, пеласг с острова Самоса, который увел орфиков в сторону от
древней мудрости, предавшись игре чисел и знаков под влиянием мудрецов
Ур-Салима.
- Не будет, - говорили философы староорфического толка. - Не Колесо,
вечно совершающее круг за кругом, а Спираль - вот истинное течение
изменяющихся вещей, и в этом спасение от Колеса.
"Боги не создавали Вселенную, она произошла из естественных
физических сил мира, - так учили орфики. - Космос - это прежде всего
порядок. Из Хаоса, Хроноса (Времени) и Этера (пространство эфира)
образовалось яйцо Вселенной. Яйцо стало расширяться, одна его половина
образовала небо, другая - землю, а между ними возникла Биос - жизнь".
Удовлетворяя потребности мыслящих людей своего времени, орфики не
подозревали, конечно, что двадцать шесть веков спустя величайшие умы
гигантски возросшего человечества примут подобную же концепцию
происхождения Космоса, исключив лишь Землю из главенства во Вселенной.
В Газе, критской колонии на сирийском берегу, основанной за
двенадцать веков до Таис, родился миф о Самсоне - ослепленном богатыре,
