Останец, к которому мы подъехали, получил имя "Первого",
новой котловине, открытой Эглоном и Громовым, дали имя
"Северо-Западной".
Я пересел на "Смерч", и мы поехали назад, в объезд
крутобережных русел, отделявших останец "Первый" от Главной
котловины. На гребне первой же продольной гряды проводник
остановил машину и объявил, что отсюда ему удобнее пойти домой.
Я предложил Ансалмоо переночевать с нами. Завтра, когда
разгрузим машины, его можно будет отвезти назад. Проводник
покачал головой.
-- Там внизу, в саксаульнике, стоит юрта,-- сказал он.--
Меньше пол-уртона -- я к ночи дойду! Возьму лошадь и поеду
прямо. Машины так не ходят...
Независимый гобиец поразил нас простотой обращения и
полным безразличием к суровым условиям пустыни. Повязанный
белым платком, он стоял высоко подняв голову, на худом,
горбоносом лице играла слабая снисходительная усмешка. Мы не
знали, как отблагодарить этого человека, оказавшего большую
помощь нашей экспедиции. Теперь, когда мы видели, что
представляет собою Нэмэгэтинская котловина, стало ясно: мы
могли долго блуждать по ней в поисках доступного для машины
пути к красному лабиринту. В следующем году выяснилось еще одно
важное обстоятельство: костеносные породы здесь залегали только
в юго-западном углу лабиринта, а вся его обширная восточная
часть не содержала крупных скоплений ископаемых остатков. Без
Ансалмоо мы могли бы подойти с восточной стороны и получить
превратное впечатление о местонахождении, а стало быть, и успех
экспедиции был бы иным. От платы сверх условленной проводник
отказался. Но нам удалось все же уговорить его заночевать,
выспросить, в чем он нуждается, и сделать ему хороший подарок.
Около десяти километров прошли мы в направлении на
юго-восток, прежде чем смогли приблизиться к краю черного
плато, спускавшемуся непосредственно в систему сухих русел
"красного города". Склон плато был покрыт слабо заросшим
песком. Пески с порослью саксаула и эфедры покрывали внизу дно
впадины, изборожденное сухими руслами с галькой. Саксаул обещал
обильное и хорошее топливо. Из расспросов проводника
выяснилось, что колодец находится неподалеку, в пятнадцати
километрах вниз, в Нэмэгэтинской котловине. Договорились, что
проводник завтра проведет туда нашу полуторку. Пока еще мы
располагали двухдневным запасом воды, но раскопки и гипсование
костей сразу потребуют увеличенного ее расхода, который мы
рассчитывали покрыть, используя опорожненные бензобочки для
такой "технической" воды. Подошли остальные две машины, и вся
экспедиция выстроилась в ряд на краю намеченного нами для
спуска склона.
-- Шоферы,-- обратился я к водителям,-- смотрите:
спуститься-то можно, а выберемся ли назад? Особенно ваш
"Дракон", Василий Иванович?
-- Если порожняком, то поднимемся, -- ответил Андросов.
-- Порожние не будем. Наоборот, думаю, что загрузимся до
предела.
-- Тогда не вылезем. Придется объехать там,-- Андросов
показал направо, где поодаль понижался высокий склон,
погружаясь в бугристые пески с чащей саксаула.
Я взвесил мысленно возможности их преодоления, рассчитал,
что в поездках за водой пустая полуторка легко поднимется
напрямик, и сел в кабину "Смерча". Заскрипели тормоза. Андреев
направил машину, где песок был поглубже, чтобы обезопасить
крутой спуск.
Близко, вплотную к машинам, придвинулись отвесные стены с
причудливыми выступами. Я жадно всматривался в них, ища кости,
но ничего не заметил. Извилистый водоток, подмывавший стены,
заставлял проделывать очень крутые пируэты. Наконец с большим
облегчением я увидел, как слева всплыл над нами желтый высокий
мыс, похожий на нос броненосца -- конец западного увала Главной
котловины. Он заслонялся с юга овальным холмом, поэтому мы не
могли его увидеть издалека. Еще один крутой изгиб русла вокруг
этого холма, и мы оказались в Главной котловине. Тотчас же я
послал две пули в обрыв, и громовое эхо возвестило товарищам,
ждавшим на распутье у трех притоков, что они могут идти по
нашему следу.
Я отчетливо представил себе, как будет браниться Андросов,
выписывая все наши повороты своим длинным "Драконом".
Нужно было выбрать место для лагеря. Дно котловины
оказалось изборожденным поперечными промоинами, разделившими
всю площадь между руслом и костеносной стеной на ряд
параллельных нешироких грядок.
Извилистым путем по грядкам мы добрались до третьего
выступа, считая от северного конца котловины. Нашлась широкая
грядка, лучше защищенная от ветра, и глубокая промоина в стене
для укрытия кухни. Мы начали выгружаться. Солнце ужке заходило,
все проголодались, а надо еще успеть приготовить обед и
устроить лагерь.
Подошел "Дзерен", из него вылезли повар и Громов. "Дракон"
остановился поодаль. Озлобившийся и вспотевший от трудной
дороги, Андросов присоединился к нам. Поискав подъезд, мы с ним
поставили "Дракона" в уютную долинку между пятым и шестым
выступами. Здесь бензин при любом ветре находился в
безопасности от искр, которые могли долететь из лагеря.
И вот на черной щебенке с редкими сухими кустиками
караганы выросло временное жилье одиннадцати человек. Две
палатки, фанерные щиты для кухни, стены ящиков с продуктами,
гипсом, гвоздями и другим снаряжением, тюки с бумагой и ватой,
деревянные бочонки с водой, доски для монолитов -- все это
придало неестественно жилой вид мрачному углу безжизненной
котловины. Мы рассчитывали пробыть тут несколько дней и поэтому
устраивались с удобствами. Поставили железные печки в обеих
палатках, прикрепили проволочные подсвечники к палаточным
тестам.
После сытного обеда, вернее ужина, в палатке показалось
жарко. Я набросил ватник и вышел. Последние проблески зари
потухли, в свете ярких звезд непроницаемая стена Нэмэгэту
торчала вверх грубыми зазубринами и внизу неразличимо сливалась
с поверхностью плато. Посреди котловины, точно слоны, зловеще
темнели два останца. Один, в самом центре, получил наименование
"Центрального", другой -- ближе к юго-восточному краю --
назвали "Большим".
Я прошел до конца грядки и остановился над подмывом сухого
русла. Красный огонь костра багрово отсвечивал на окружавших
скалах. Нерхнян часть обрыва тонула в густой тьме. В третьей,
считая от "кухни", промоине неясно громоздился "Дракон".
Андросов что-то делал в кабине, и ее стеклянный домик странно
светился среди диких скал. Еще слабее просвечивали палатки,
сделанные из темной материи, но эти тусклые огоньки вместе с
дымом, поднимавшимся из двух железных труб, создавали
впечатление уюта и жизни здесь, в затерянной котловине, на краю
огромного лабиринта безводных ущелий и безмолвия широкого
простора впадины Нэмэгэту.
Лишь путешественник, подолгу остающийся наедине с
пустыней, может по-настоящему оценить эти крохи человеческой
жизни, жилья, работы, только что возникшие у подножия желтых
стен.
Андросов зачем-то зажег сильные фары "Дракона". Два снопа
света пронеслись над котловиной, задели обрыв "Центрального"
останца и, потускнев, легли на дальние склоны восточного
лабиринта. Электрический свет впервые от сотворения мира
загорелся тут, и я подумал, что при будущих больших раскопках
мы, пожалуй, устроим здесь переносную электростанцию. Фары
потухли, мрак как-то особенно уплотнился, стало очень
холодно... Я вернулся в палатку.
Перед сном Громову и мне пришлось порядком помучиться, как
не раз уже в этом пути, после высоких перевалов или большой
ходьбы по горам. За многолетние путешествия в трудных условиях,
требовавших громадного физического напряжения, у обоих сердца
были изношены. Мы всегда задыхались здесь, на высоте, едва
только вытягивались на постели. С завидной безмятежностью спали
Орлов и Эглон, а поближе к входу, за печной трубой, свернулся
наглухо закупоренный в мешок и два полушубка наш зябкий
Данзан...
Пять последующих дней прошли в беспрерывном лазании по
обрывам и в раскопках костей... После того как мы с Орловым
горевали над рассыпавшимся скелетом гигантского двуногого
хищного ящера -- тираннозавра, нам удалось обнаружить, что
некоторые кости уцелели в необрушенной стенке обрыва. Песчаник
с прослойками конгломерата оказался довольно твердым, но мы
упорно долбили его. Открылся почти полный череп, позвонки,
челюсть и зубы громадного хищника с белыми костями
замечательной сохранности. Этот череп сейчас украшает зал
Палеонтологического музея Академии наук. Но никто из
посетителей музея и не подозревает, какого труда стоила добыча
этого черепа первооткрывателям Нэмэгэту.
Обрубленная со всех сторон глыба серого грубого песчаника
нависала над нашими головами на семиметровом обрыве. Глыба была
так тяжела, что соединенные усилия всего нашего отряда не могли
бы удержать ее от падения, означавшего гибель ценной находки.
Осторожно отбивая маленькими кусочками породу, мы отняли группу
громадных шейных позвонков хищника, левую челюсть и два ребра.
Вес глыбы уменьшился до полутонны, но все же тяжесть осталась
опасно большой.
Эглон, опираясь на наши плечи и подтягиваемый вверх с
уступа обрыва на руках, сумел залить открытые кости черепа
гипсом, обмотал глыбу травой и тряпками. Теперь на эту мягкую
оболочку можно было накрутить веревки, закрепить их за вбитые
вверху ломы и подрубить породу под глыбой. Отделенная от скалы
тяжесть была тихо спущена прямо на мягкую подстилку на дне
крепкого ящика, установленного в специально вырубленной в
глубине промоины выемке. Из соседней промоины была извлечена
полная челюсть травоядного динозавра с утиным носом --
зауролофа, в которой превосходно сохранились все ее пятьсот
зубов.
Побывали мы и в Северо-Западной котловине, где выдолбили
из трехметровой отвалившейся плиты конгломерата таз, позвонки и
задние лапы маленького хищного динозавра. Эглон и Громов
показали мне изогнутый горбом позвоночник крупного ящера,
который выходил из песка в дне одного из многочисленных мелких
оврагов. Вопреки скептицизму Громова мы с Эглоном пришли к
заключению, что ниже в песке должен залегать скелет. Однако на
то, чтобы выкопать его, не было ни времени, ни сил. Отметив
"горбатый позвоночник" на плане обследованной части лабиринта,
мы оставили его в покое. Находки все учащались. Громов,
лазавший по обнажениям с утра до темноты, нашел на крутом
обрыве целую маленькую черепаху. Отважный профессор вывихнул
ногу, но расчистил находку и, отчаянно хромая, привел сюда
Эглона, который заключил черепаху в гипсовый футляр.
Повар Никитин выбыл из числа "охотников" за костями: надо
было кормить вечно голодную компанию. Едва брезжил рассвет, как
в холодных сумерках поздней осени загорался огонек кухонного
костра, спрятанного в глубине овражка. Слышно было, как
закоченевший повар кряхтел и разминался и, отогревшись, начинал
возню. Тянуло аппетитным дымком жарившихся оладий. Через
полчаса повар устраивал побудку: "Научная сила, кончай
ночевать!" В соседней палатке слышалось: "Эй вы, драконы,
дзерены, пироги поспели!" -- и лагерь пробуждался.
Зато Андросов, сначала относившийся к общему
палеонтологическому воодушевлению недоверчиво и с оттенком
презрения, поработав на раскопках, неожиданно пристрастился к
поискам ископаемых. Старший шофер был индивидуалистом и ходил
всегда в одиночку. Удачливость его была анекдотична. Однажды
