уставился на полосу планшетов.
-- Это нам столько ехать?! Му байна! (плохо).-- Профессор
старался говорить по-монгольски, нещадно коверкая слова и
произношение.
-- Посмотрите, Иван Антонович,-- позвал меня Данзан,-- я
начертил маршрут, как вы сказали...
Красная линия пересекла несколько планшетов карты,
постепенно изгибаясь к северу и назад, на восток. Получилась
гигантская петля в полторы тысячи километров длины, огибавшая
хребет Нэмэгэту с юга, запада и севера и подходившая к впадине
Ширэгин-Гашун ("Столовый горький"), где в 1932 году географ Б.
М. Чудинов нашел множество костей огромных динозавров. Эту
впадину мы нанесли на карту наугад, без точных данных.
Что ожидало нас там, впереди, за Тремя Прекрасными, какие
испытания скрывала за собой эта линия маршрута, отражавшая
сотни и тысячи километров реальной пустынной земли?
* * *
Широкая дверь кабины защелкнулась, хрипнула передача,
машина двинулась. Я помахал рукой оставшимся на базе, чувствуя
вину за огорчение, выразившееся на всех трех лицах. Лукьянову и
двух рабочих пришлось оставить, поручив им "заведование" и
охрану базы. Каждый лишний человек в таком долгом маршруте --
это около десяти пудов груза, вместе с его продовольствием,
запасом воды, посудой и постелью. Резерва в полтонны не было,
тем более, что на обратном пути мы рассчитывали везти тяжелые
коллекции ископаемых костей.
Три машины направились по хорошему автомобильному накату
на запад от аймака. Впереди полуторка с Орловым в кабине,
наверху проводник, Данзан и Эглон. Водитель -- стремительный,
бесшабашный и грубоватый Андреев. Вторая полуторка с
продуктами, поваром и двумя рабочими, с водителем Прониным,
осторожным и чувствительным любителем природы, впоследствии
ставшим превосходным "охотником за черепами".
Замыкали колонну мы с Андросовым на трехтонке, до отказа
загруженной бензином, с двумя рабочими, ворчавшими на "ссылку",
так как в машине у грозного Андросова не покуришь. Старший
шофер не баловал нашу рабочую молодежь, называл их "боярами" за
их необъятные штаны с множеством складок по местной, пришедшей
из Забайкалья моде и при случае отчитывал нерасторопных.
Все наши рабочие были допризывниками -- восемнадцатилетней
молодежью из Алтан-Булака и соседних поселков севера
республики.
С нами ехал Володя Иванов -- высокий, белобрысый и
добродушный парень, прозванный "батарейцем" за огромный рост и
силу, по-мальчишечьи еще неуклюжий, восторженный и легковерный.
Кроме Иванова, все другие были смешанного русско-китайского
происхождения. Небольшого роста, подвижные и ловкие, они были
больше похожи на китайцев, чем на русских, хотя говорили
по-русски, как природные русаки, и все носили русские имена и
фамилии. Среди них Илья Жилкин выделялся хорошими музыкальными
способностями, знал множество песен и не расставался с гитарой.
Павлик Чуваев -- самый способный и самый сердитый -- стал
постоянным помощником Эглона, обнаружив выдающиеся способности
в раскопочном деле. Наш требовательный, презиравший лентяев Ян
привязался к Павлику, прозванному "ассистентом", не без зависти
со стороны остальных: маленького и старательного Климова --
красивого и тихого малого, и особенно Вани Сизова, отчаянно
соперничавшего с Павликом на раскопках и сейчас составлявшего
компанию "батарейцу" на неудобной бензиновозной машине.
Равнина к западу и северо-западу от аймака была
удивительно ровная и твердая. Здесь можно было ехать не только
по накатанной дороге, но в любом направлении, так как щебень
был повсюду, а редкие кустики растительности не были серьезным
препятствием для автомобильных колес. Именно это место назвали
американцы "стомильным теннисным кортом", когда проехали через
него к лучшему из своих местонахождений -- Баин-Дзаку
(Шабарак-Усу) двадцать три года назад. Наш путь лежал не туда.
Скоро машины повернули налево и стали приближаться к громадному
бэлю Гурбан-Сайхана.
Щебень становился все крупнее, мы въезжали в зону горных
конусов выноса. Обширная котловина у подножия хребта,
простиравшаяся на сотню километров на север, была заполнена
рыхлыми отложениями, прикрытыми щебневым панцирем. Это совсем
не походило на беспредельную равнину, которую я проехал недавно
в районе Холод сомона ( "Лосось" ), на пути в Далан-Дзадагад.
Там была типичная хаммада -- каменистая пустыня, но
хаммада ископаемая, уже заросшая и задернованная. Только тонкий
слой элювиальной дресвы прикрывал каменные гряды или просто
скалистое основание, выступавшее в дне котловины, но
растительность указывала, что в настоящий момент климат
сделался более влажным, чем во время образования хаммады, в
период максимального высыхания.
Такие же заросшие, задернованные хаммады с еще более
густой растительностью я наблюдал и в восьмидесяти километрах
севернее Дунду-Гоби, что указывало на прежнее, более обширное и
более северное распространение пустынь Монголии.
К югу за хаммадами лежали уже настоящие гоби -- плоские
впадины, засыпанные щебнем, с очень редкой Травой. Я видел там
огромные ямы выдувания до 6 метров в глубину.
Но и здесь общий тон Гоби от серого щебня казался голубым
и дорога стелилась синей лентой.
Круче и круче становился бэль, мы едва ползли, но тут
пятнадцатикилометровый подъем внезапно окончился, и мы въехали
на песок сухого русла.
Еще небольшой подъем, поворот -- и мы попали в глубокое
скалистое ущелье. Темно-серые утесы и обрывы нависли над
машинами. Правее, по спуску сухого русла, из грубого песка
возникал небольшой родник, дальше становившийся заметным
ручейком. Свежая зелень, показавшаяся необычайно яркой, ютилась
по сторонам родника у подножия грозных скал. Мы остановились
остудить моторы и запастись чистейшей свежей водой. Орлов
забрался на низкий обрыв левой стороны ущелья и водрузил там
маленькое обо. Его четкий профиль с орлиным носом, высоким лбом
и тяжелым, выступающим подбородком картинно обрисовался на
грани горы и неба. Профессор очень полюбил этот монгольский
обычай и повсюду немедленно воздвигал обо, тем самым пытаясь
увековечить места, посещенные экспедицией.
Громов стал было карабкаться на отвесную трехсотметровую
стену, но я с трудом отговорил его, пообещав стащить вниз за
ногу. Громов поднял очки на вспотевший лоб, посмотрел на меня с
обычной искрой насмешки в бесстрашных светлых глазах, понял,
что я не шучу, и сдался.
-- Крепкие метаморфические кварциты,-- сказал он, ударяя
молотком по свежему излому скалы.
Мельчайшие осколки камня с силой брызнули вместе с искрами
от резкого удара. Я поспешно прикрыл глаза рукой...
-- Мы, собственно, только сейчас вступили в сквозную
долину,-- продолжал Громов, справившись с непокорным
образцом,-- видите, этот каньон, несомненно, эпигенетический
участок!
-- Правильно.-- Я показал вперед в глубину ущелья: --
Видите висячие долинки? Здесь, безусловно, очень молодые
сбросы...
-- Висячие долины я и раньше видел, у первого поворота,--
усмехнулся Громов.
-- Поехали, Иван Антонович,-- крикнул мне Андросов,-- все
готово!
Гулким эхом разнесся по ущелью шум заведенных моторов.
Большая птица взлетела откуда-то с края нависших круч и
взвилась в высокое небо. Галька и песок сухого русла были
плотно укатаны проходившими здесь машинами, и, несмотря на
подъем, мы шли легко. Ущелье понизилось и сузилось, склоны
вверху разошлись широко и полого. Стало светлее. Дорога петляла
между выступами скал. Наконец мы выбрались со дна ущелья, и
дорога повела нас по широким косогорам, покрытым низкой ровной
травой альпийской зоны, сейчас уже пожелтевшей. Тормозя на
опасных разворотах, машины теряли скорость и медленно лезли на
подъем. Два обо из светлых камней возвестили вершину перевала.
Мы пересекли широкое русло, спадавшее на другую сторону
хребта, вышли на крутой склон долины и очутились на широкой и
ровной желтой плоскости, скатывавшейся далеко на юг. После
тесных и темных ущелий здесь показалось необычайно светло и
просторно. Залитая солнцем гладкая желтая равнина, чистое
голубое небо, поодаль две полосы легких облаков... Несколько
юрт стояло справа, а внизу вдали едва виднелись нерезкими
белыми пятнами домики Баин-Далай ("Богатый необозримый")
сомона, до которого было еще не менее 25 километров, и только
горный воздух Монголии мог позволить нам различить маленькие
строения простым глазом. Я застегнул ватник -- холодный ветерок
остро чувствовался на разгоряченном от жары кабины теле. Мы
перевалили Гурбан-Сайхан и сейчас находились в той самой
таинственной стране, за стеной Трех Прекрасных.
На этом скате мы пообедали холодной бараниной и чаем,
предусмотрительно запасенным Андросовым в чистой жестянке, и
пошли на спуск.
Превосходная дорога, ровная и прямая, позволила набрать
большую скорость. Машина, плавно покачиваясь, неслась вниз, а я
предался размышлениям. Думать было над чем. В одном и том же
хребте находились две различные формации гор. Северный склон
Гурбан-Сайхана сразу же над высоким бэлем состоял из гряды
очень молодой, пересеченной огромными сбросами с крутыми
склонами и острыми зубчатыми вершинами. Висячие долины
свидетельствовали, что это поднятие было геологически совсем
недавним, и водные потоки, спадая с поднявшихся круч, еще не
успели выработать нормальный спад своих русел, нормальную
кривую эрозии, как говорят геологи. Более того, эти висячие
долины говорили о том, что хребет продолжает расти и делаться
все выше.
Южная сторона Гурбан-Сайхана была образована плоскими
горами с округлыми сглаженными формами и пологими склонами. Эта
гряда округлых, похожих на хангайские, гор была вплотную
прижата к острой северной гряде, однако водораздел находился на
южной гряде. Все речки, вернее временные потоки, спадали на
север с южной гряды, прорезая высокую северную гряду глубокими
ущельями. Значит, когда-то, несколько десятков тысяч лет назад,
а может быть и еще меньше, здешние равнины пересекала гряда
округлых, старых, как в южном Хангае ( "Сытый, обильный" ),
гор. Потом северная сторона этой гряды начала постепенно
подниматься, а стекавшие с вершины старой гряды речки
прорезывали новое поднятие насквозь своими долинами. Наконец
новая горная цепь стала выше старой, а истоки речек по-прежнему
остались на старой гряде, потому что новая уже оказалась
пропиленной глубокими ущельями. Понятно, что и высшая
перевальная точка находилась на старой гряде. Мы добрались до
нее по дну сквозной долины.
Короткий осенний день кончался. Мы приблизились к сомону,
но делать там нам было нечего, и мы решили заночевать в
разрушенном монастыре Цаган-Дерисуни-хурал ("Монастырь белого
дериса"), где была устроена станция для проходящих автомобилей.
Андросов заметно устал после трудного пересечения
перевала, и я сменил его за рулем, пока шла хорошая дорога. Она
незаметно поднималась к зубчатым черным горам за широкой
желто-серой равниной. Щебень стал мелким, редкие пучки сухого
ковылька золотились пятнышками в низких лучах солнца. Машина
шла прямо на запад. Пришлось поднять лобовое стекло, чтобы
сколько-нибудь видеть дорогу.
Солнце ударяло прямо в хмурые зубцы Гурбан-Сайхана,
оставшиеся позади и медленно уходившие за увалистые светлые
вершины южного склона. Незаметно все большее количество песка
затопляло дорогу. Машина содрогалась и подпрыгивала на
