палеозойской эры, но в устьях рек уже зеленели первые пятна
наземной растительности, а мхи и лишайники местами прикрывали
первозданную голизну камня. Материки поднимались все выше в
силурийский и девонский периоды, но здесь, в Азии, катились
волны теплого неглубокого моря. переполненного водорослями и
морскими животными. Гигантские пустыни дышали зноем на соседних
материках, а в низменных прибрежных областях уже торчали
громадными щетками первые безлистные леса. Море стало соленым.
В чистой атмосфере солнце сияло, как в настоящее время в горах.
Необозримые моря раскидывали свои сверкающие голубые дали. Еще
более низкими стали материки в каменноугольную эпоху. Почти
стерлась грань между мелким морем и низменной, заболоченной
сушей. Исполинские пространства мрачных болот поросли густыми
лесами. По всей земле началось накопление колоссальных запасов
древесины, превращенной в уголь, и земная атмосфера потеряла
значительную часть своей углекислоты.
Конец каменноугольной эпохи ознаменовался поднятием
материков, совпавшим с разогреванием солнца, усиленное
излучение которого насытило атмосферу водяными парами.
Тысячелетия пасмурных дней привели к тому, что на поднимавшихся
плоскими горбами участках земной коры стал накапливаться лед.
Началось великое оледенение, центры которого, соответственно
положению полюсов того времени, находились недалеко от
современного нам экватора. К концу палеозойской эры -- в
пермском периоде -- оледенение исчезло, хотя поднятие материков
продолжалось. Снова в прозрачной атмосфере сверкало солнце,
сжигавшее высокие плоскогорья материков, походивших по своему
рельефу на современную Африку. В лагунах и отгороженных
барьерными рифами каналах отступивших морей выпаривались
чудовищные массы соли и магнезиальных осадков -- доломитов. На
севере современного Азиатского материка продолжали существовать
огромные низменные пространства, поросшие заболоченными лесами.
Здесь продолжали отлагаться угли.
Высокие материки с окаймлявшими их глубокими океанами
оставались и в начале мезозойской эры -- в триасовую эпоху, от
которой для той области Азии. где в настоящий момент находился
я. не осталось геологических свидетельств. Здесь широко
распространены отложения двух других периодов мезозойской эры
-- юрского и мелового, во время которых опять произошло
опускание материков, частично затопленных мелководными морями.
Жаркий и влажный климат способствовал развитию растительности
на суше и богатству животной жизни в прогреваемых солнцем
соленых морях или прибрежных болотах. Именно тогда появились
гигантские ящеры -- динозавры, за остатками которых мы
пробирались сейчас в котловину Нэмэгэту... Эта мысль вернула
меня к действительности. Нужно было ехать дальше, чтобы
приискать удобное место для ночлега.
История хребта Хана-Хере стала ясной. Уцелевшие зеркала
скольжения, еще не разрушенные выветриванием, свежая
поверхность скал, не покрывшихся "загаром пустыни", прямая, как
ножом срезанная стена хребта -- все говорило об очень молодом
поднятии, крупном сбросе, происшедшем в совсем недавнее время,
вероятно, в раннеисторические времена -- несколько тысячелетий
тому назад... Южные ступени хребта -- исполинские "Три
Чиновника" в их черной броне поднялись раньше, разрезав и
отгородив с юга равнину Нэмэгэту, когда-то простиравшуюся до
самой границы Китая и еще дальше на юг...
Равнина, тянувшаяся вдоль стены, кончилась. Вплотную
подступили крутые обрывы. Нужно было спускаться в сухое русло
-- единственный путь через хребет.
Полуторки пошли довольно легко, но трехоска тяжело огрузла
в песке, заполнявшем русло, и двигалась медленно, оставляя за
собой две глубокие борозды. Рев мотора гулко отражался от
черных скал, низкими уступами теснившихся к бортам русла.
Черные полосы углистых сланцев и пачек угля прорезали серые
склоны сумеречной долины. Мотор перегрелся, в кабине стало
жарко. душный запах горящего масла насытил воздух.
Андросов с трудом выворачивал руль, направляя машину то на
середину русла, где кустики караганы росли гуще. то пытаясь
найти дорогу потверже у самого края скал.
Так мы двигались вниз по руслу около часа, пока не погасли
верхушки угрюмых зубцов Хана-Хере. В левом берегу русла наконец
нашли широкую долину с твердой почвой, на метр возвышавшейся
над песками сухого русла. Эта элементарная предосторожность
была не лишней в Гоби, где внезапные ливни порождают в сухих
руслах потоки, способные перевернуть тяжелую машину.
Едва лишь остановились моторы, как в безмолвии мертвой
долины стал слышен шорох ветра но сухой и жесткой траве. Вместе
с темнотой подступал знобящий холод. Повар разжег костер, и
веселое пламя широко осветило высокие щетки белесого дериса.
Проводник Цедендамба, взобравшись на холм. молча всматривался в
зубцы гор. еще четкие на светлом небе. {вернувшись, он протянул
мне человеческий череп. Я всмотрелся в костяные черты, не
скрывавшие свой монгольский характер, перевернул и посмотрел на
зубы. Не больше двадцати лет... Как погиб здесь этот неведомый
-- от болезни или от жажды в пути?
Подошел согнувшийся от холода Орлов. Неуемная
любознательность ученого светилась в его глубоко запавших
глазах. Мы стали удивляться поразительной безжизненности
местности. Не то что зверя -- ни птицы, ни ящерицы, ни
насекомого. Ни признаков воды. Редкая сухая трава, клочками и
пятнами, как на облезлой шкуре...
Мы стали расспрашивать Данзана, но молодой монгол. будучи
родом из Хангая, совсем не знал гобийских мест. Цедендамба не
понял наших впечатлений. Проводнику казалось, что это место
такое же. как и многие другие в Гоби.-- не лучше, но и не хуже.
Позднее мы сами убедились в этом.
Допоздна толковали геологи о громадной толще песчаников,
углистых сланцев и конгломератов с прослоями углей, слагавшей
"Трех Чиновников" и Хана-Хере. Толща достигала громадной
мощности -- не менее четырех-пяти километров -- и пронизывалась
пластовыми интрузиями и вулканическими конусами порфиритов и
базальтов... Мы еще очень мало знали Монголию и решили условно
отнести толщу к юрскому периоду по сходству с такими же
толщами, описанными прежде в северных районах МНР. Это
заключение оказалось неверным. и нам же самим пришлось его
исправлять при работах следующих лет.
Глава третья. КРАСНЫЙ ЛАБИРИНТ
Хурхурогийн-хура ("Монастырь водопада")
спрятался высоко в горах,
и его стены не отличались
от откосов и обрывов крутых скал.
Но нашедший путь проникнет
в хранилище тайных книг --
источник древней мудрости...
Предание
Утро опять одарило нас блеском ясного неба и легким
морозцем. Уклон сухого русла стал заметнее, плотнее сделался
песок, машины пошли легче. Стены скал по берегам русла стали
высокими, долина превратилась в ущелье. Размытая поверхность
скал образовала скопище притупленных столбов и конусов --
причудливые фигуры выветривания, собранные толпой под сиянием
яркого неба. Внизу, у самого песка русла, в трещинах скал росли
большие хайлясы -- пустынные вязы. Деревья с сильно гнутыми
стволами и широкими кронами, на которых почти не осталось
листьев в это позднее время года, были одинаковой высоты и
лепились к утесам правильными промежутками. Это создавало
странное впечатление посаженной здесь, в недоступном ущелье,
аллеи, которая резко контрастировала с дикими формами гор.
Внезапно за поворотом стены ущелья понизились и широко
разошлись в стороны. Впереди в слабой дымке дали встала крутая
серая и зазубренная стена другого хребта -- центральная часть
хребта Нэмэгэту -- массив Гильбэнту ("Сверкающий" ).
Мы подошли к выходу из ущелья в таинственную котловину
Нэмэгэту, не посещенную ни одним геологом. Только Потанин и
спутники Козлова пересекли котловину по старой караванной
тропе, но не оставили никаких примечательных описаний этой
местности.
Узкая струйка сверкающей чистой воды змеилась по песку
сухого русла. Она внезапно возникала где-то под скалой у
правого склона, пробегала наискось, отмечая свой путь свежей
зеленью низкой травки, около ста метров и исчезала в рыжей
глинистой почве с выцветами соли, за которой вниз, в котловину,
насколько хватал глаз, тянулся тот же бесплодный и мертвый
серый песок.
Мы напились холодной, вкусной воды, налили бочки. долили
радиаторы. Теперь до хорошей воды могло быть очень далеко или
же колодцы могли оказаться недоступными для машин -- поэтому
нельзя было пренебрегать ни одним лишним литром запаса.
Форсируя моторы, мы поднялись на крутой склон долины и
выбрались на бэль северного склона хребта Хана-Хере.
образовавшего южный борт котловины Нэмэгэту. Грозный рев машин,
впервые проникших в котловину, пронесся по безжизненным
кочковатым пескам, рытвинам и увенчанным шапками темно-зеленых
колючек буграм далеко, к центру впадины, занятому барханами
движущихся песков и зарослями векового саксаула. Второй массив,
еще более высокий, зубчатый и угрюмый, показался левее, то есть
западнее Гильбэнту. Это был Нэмэгэту, у подножия которого
где-то находилось большое кладбище "костей дракона".
Обширные желтые и красноватые пятна гобийских отложений
ясно виднелись сквозь туманную дымку в размывах и обрывах у
подошвы Гильбэнту и Нэмэгэту. Еще далеко было до полудня, но
котловина встретила нас тяжелым зноем. Не верилось, что вчера в
лобовые стекла наших машин бил снег. Однако в тени за машиной в
моменты остановок чувствовался холод, не позволявший снимать
ватник. В чистом осеннем воздухе котловина просматривалась на
большое расстояние. Бэль, по которому мы ехали, полого
спускался к центру котловины. Там неправильными пятнами желтели
бугристые пески с порослью древних саксаулов, на расстоянии
казавшихся едва различимой темной щетинкой.
Весь хребет Нэмэгэту был перед нами: далеко на западе
голубело ровное плато Алтан-улы ("Золотая гора"), западной
оконечности хребта. Широкое понижение отделяло от Алтан-улы
невысокий гребень, а из-за него кулисообразно выдвигалась,
простираясь к востоку до середины длины всей котловины и
господствуя над ней. грубо зазубренная, крутая, но более
ровная, по очертаниям похожая на опрокинутую лодку Гильбэнту.
Там. где сходились борта котловины, далеко на востоке высокой
пильчатой дугой высился массив Сэвэрэй и светло-голубой
полоской чуть виднелся Цзолэн.
Все эти части хребта замыкали горизонт с севера и
возвышались над котловиной на высоких бэлях, сплошь покрытых
черным щебнем и задернутых дымкой струящегося воздуха от
сильного солнечного нагрева.
Цедендамба направил машины вдоль южного края котловины по
бэлю северной гряды хребта Тосту-нуру ("Маслянистый"), не
спускаясь к желтым полям песков на дне котловины.
Бесчисленные мелкие сухие русла и промоины пересекали наш
путь. Местами уступая им, мы поворачивали вниз, в котловину, и
выезжали на длинные гряды, тянувшиеся почти по дну котловины.
Эти высокие гряды были покрыты красным мелким щебнем и галькой
и хорошо держали машины, позволяя ускорять ход.
Мы вплотную приблизились к величественной горе с метким
названием Хугшо ("Памятник") -- огромной пирамидой
выдвинувшейся в котловину. Между геологами -- Громовым и мною
