рытвинах, засыпанных песком. Песку все прибывало, уже
порядочные бугры громоздились по сторонам дороги, поросшие
толстой белесой колючкой. Теперь стало видно, что автомобильный
накат шел по старинной верблюжьей караванной тропе. Ноги тысяч
верблюдов глубоко утоптали песок, и дорога стала канавой,
словно прорытой посреди песчаных бугров. Недавние бури нанесли
в эту канаву мелкий, очень рыхлый песок. Легкие полуторки
проскочили по краю канавы, а наша тяжелая машина -- около семи
тонн общего веса с грузом -- глубоко зарылась и пропахивала
себе путь, как танк.
Солнце скрылось за ближними холмами. Вечерние облака, как
пластины литого золота, повисли над огненным озером дали.
Чеканный черный силуэт лошади вырисовывался на холме. Повернув
голову, животное всматривалось в приближающуюся машину. Затем
огненное озеро померкло, в него как бы перелились краски
облаков, которые сделались серо-фиолетовыми. Подбежало еще
несколько коней, и их силуэты стали еще чернее...
В сумерках мы въехали в странное и мрачное место
каменистые острые холмы, пересеченные множеством сухих русел.
Черные камни, красные пески русел н белесый дерис были видны
лишь короткое время, затем все слилось и исчезло в наступающей
ночи. Вспыхнули фары и сразу пробили яркую дорогу в стене
сгущающегося мрака. Накат пересекал сухие русла по самым
различным направлениям.
Русла, то узкие и глубокие, то мелкие и широкие, но зато с
множеством дополнительных промоин и канавок, до крайности
задерживали нас и терзали машину На страшных перекосах в
коробке скоростей раздавался скрежет, а кузов скрипел и трещал,
заглушая унылый вой шестерен, когда все четырнадцать полных
бензина бочек наваливались то на один, то на другой борт. При
медленном движении машины клубившаяся позади пыль нагоняла нас
и летела вперед, золотясь в свете фар плотными, вздымавшимися
вверх клубами. В занесенной пылью и жарким дымом выхлопной
трубы кабине стало трудно дышать, а сухие русла все снова и
снова возникали темными полосами перед нами. Внезапно из тьмы
встали желтые стены каких-то разрушенных зданий. На краю дороги
появился, подняв руку Эглон. Мы взяли его на подножку и,
повинуясь его указаниям, наконец выехали к автомобильной
станции. Две большие чистые юрты стояли в глинобитной ограде на
высоких круглых платформах из дерева и глины.
В левой юрте в большом котле уже кипел чай. Приветливый,
хорошо одетый заведующий станцией зажег светильню -- простой
кусок тряпки в бараньем сале, которое, оказывается, горит ровно
и без копоти. В большой железной печке метался слабый огонек
аргала. снаружи все сильнее шумел холодный ветер, но в
просторной и чистой юрте было тепло. Однако мы решили для
закалки спать во дворе у стены, защищавшей от ветра, где рос
высокий дерис. Чудесное звездное небо Монголии раскинулось над
нами. справа поднималась высокая стена разрушенного главного
храма, слева обрисовывалась зубчатая стена хребта Цзолэн
("Приносящий счастье"). Ветер переваливался через глинобитную
стену, и колышущийся дерис шуршал о брезент складной койки,
чуть слышно позванивал о металл ножек.
Ясное и необыкновенно тихое утро приветствовало меня,
когда я выскочил из спального мешка и, трясясь от озноба,
поспешно оделся. Легкий налет ипея увлажнил края мешка. Нужно
было искусно балансировать, чтобы не наколоть босые ноги о
жесткую щетку дериса или об острый щебень.
Разрушенный монастырь Цаган-Дерисуни отличался от тех
деревянных монастырей, которые я видел в Срединой Гоби и в
Центральном аймаке, а также от глинобитных развалин Олдахухида,
построенного китайскими архитекторами. Здесь высокие, сложенные
из синих кирпичей стены были наклонены внутрь, и на всех
развалинах лежал отпечаток тибетского стиля. Характерно, что
монастырь стоял среди угрюмых черных холмов, у подножия хребта
Цзолэн. где темные голые скалы то лезли толпой друг на друга,
как каменные волны, то выдавались острыми пиками, то скалились
колоссальными челюстями, то поднимали зазубренные гребни. Это
место вызывало тревожное ощущение и производило впечатление
замкнутости и угрозы. Монастырь был поставлен в таком месте не
случайно -- все способствовало возникновению безотчетного
страха в душе простодушного сына степей, приближавшегося к
такому монастырю...
Но сейчас только ряды желтых стен напоминали о бывшем
здесь очаге мрачной религии. Чистые юрты посреди выметенного
двора, уцелевшие башенка .и маленькая кухня служили фоном для
наших выстроившихся в ряд машин. Чай уже был готов, и
приветливо улыбавшийся заведующий привязывал распахнутую дверь
юрты.
За монастырем снова начались такие же русла, как вчера, и
мы "заковырялись" на них. по образному выражению Пронина.
Хребет Цзолэн отошел вкось направо, а за ним показалась голубая
зубчатая дуга хребта Сэвэрэй, стоявшего у начала огромной
котловины Нэмэгэту, куда и устремлялись мы в поисках
"драконовых костей". Широкий дол черного щебня спустился в
низину с громадными кочками, поросшими дерисом, между которыми
вилась дорога. Отсюда мы поднялись на небольшой гранитный
хребет, по гребню которого шел автомобильный накат, в то время
как по обе стороны машины вниз спадали светло-серые склоны,
усыпанные гранитной дресвой.
День был безветренный, и жара усиливалась с каждым часом.
Воздух струился над раскаленными камнями. Спустившись с
гранитов, мы завидели наши полуторки, стоявшие рядом на
невзрачной белесой дресве. Оба шофера и повар валялись в позах
полного изнеможения прямо на земле рядом с машинами.
Тряска и жара сильно утомили людей. На ногах оставался
только Ян Мартынович. Выставив круглый животик и вытянув шею,
он расхаживал вокруг медленными широкими шагами. Козырек белой
фуражки и длинный нос устремлялись вперед в поисках добычи --
великий коллекционер, наш славный латыш и тут высматривал то ли
интересных насекомых, то ли камни или растения. Данзан и
Цедендамба меланхолически восседали, поджав под себя ноги, и
вяло переговаривались. Громов уткнулся в записную книжку и
что-то рисовал в ней, грызя мундштук трубки и широко раскинув
ноги в тяжелых горных ботинках. Орлов расстелил ватник и улегся
навзничь, загораживаясь от солнца собственными высоко поднятыми
коленями. Его высокие кирзовые сапоги, пропитавшиеся гобийской
пылью, казались на солнце совсем красными. Рядом, спрятав лицо
в согнутый локоть, улегся Пронин.
Я решил последовать их примеру и опустился на землю,
точнее на остроугольные камешки, но тут же с проклятием вскочил
на ноги. В ладонь, которой я уперся в землю, впилось несколько
твердых колючек, похожих на крохотные водяные орехи с торчащими
во все стороны шипами.
Товарищи, уже испробовавшие это свойство гобийской земли,
разразились сочувственными восклицаниями. Проводник Цедендамба,
крупный, здоровенный, похожий на кузнеца человек, рассмеялся,
размахивая могучими руками, совсем нетипичными для аратов. Даже
Пронин, казалось уснувший, вдруг поднял с руки голову и
сверкнул синеватыми белками больших карих глаз в широкой и
застенчивой улыбке. Я скоро научился ложиться на гобийскую
почву, как четвероногое, опускаясь поочередно сначала на
колени, на локти и потом уже вытягиваясь на земле.
Дорога дальше пошла по узким долинам среди мелкосопочника.
Пестрые конические холмы с темными вершинками были испятнаны
серым, зеленоватым и бурым, и горы производили впечатление
заплесневевшей, разрушенной и обветшавшей земли. Ничего не
росло на этой рыхлой бесплодной почве, только у самого
водостока долинок возвышались круглые кочки, плотно поросшие
гобийским миндалем -- кустами с необыкновенно темной зеленью и
адскими шипами.
Грядки голого камня, глин с солевыми выцветами и песком
чередовались на дороге. Машины шли медленно и тяжело. Зной и
духота, едкая пыль царили в этих заплесневелых горах.
Перегревшийся мотор тянул плохо, наполнял жаром кабину,
палимую сверху беспощадным солнцем. Пот тек по лицу, заливая
глаза. В середине дня, когда солнце высоко, мелкие ямки и
ухабы, как и вообще все неровности в Гоби, становятся плохо
видимыми. И сейчас пыльная дорога не различалась среди
занесенных пылью и песком подножий холмов, между которыми она
причудливо извивалась, то огибая их по склонам, то пересекая
прямо через вершинки, то спускаясь по дну мелких русел.
По мере приближения к Ноян сомону местность становилась
все более примечательной. Большие сухие русла врезывались в
ущелья среди совершенно голых гор, не прикрытых даже дресвой
разрушения. Камень был обдут ветрами и сглажен, конусы и купола
толпились беспорядочно и тесно, желтые шлейфы надутых песков
всползали на склоны из большой равнины к северу от горного
массива. Автомобильный накат с удивительной отвагой проникал
через узкие щели в сплошном камне. Машины бросало и кренило на
торчащих ребрах гранитных плит и скатах глыб. Взобравшись на
один из таких перевалов, мы увидели крутой спуск в промоину,
сплошь заваленную остроугольными глыбами. Тут даже наши
видавшие виды экспедиционные шоферы стали качать головами. Но
шедший впереди Пронин вновь уселся в кабину, и его полуторка
буквально сползла в страшную щель. Андросов смешно вытаращился
и озорно поглядывал сбоку на меня с видом преувеличенного
испуга. Колеса поползли, упираясь в борта промоины. острые
камни скрежетали, оседая под тяжестью машины, но резина с
честью выдержала это испытание.
Еще один перевал, и мы опять очутились на голом камне.
Удивительный массив плотных кварц-порфиров густого красного
цвета находился налево от нас. на уровне перевального гребня.
Поверхность красного порфира выступала особенно резко на
ярко-голубом небе. Прямо на гребне обрисовалась наша громадная
трехоска. Дверцы кабины были распахнуты и казались широкими
крыльями, раскинутыми для взлета. Массивная стальная балка
буфера сильно выдавалась вперед, ее грани и углы блестели,
отполированные ветром и песком. С приклепанных к балке круто
загнутых крючьев свисала тяжелая цепь... Дикий хаос голых
красных скал. а над ним -- поднятая в самое небо могучая машина
показалась мне символом человеческой мощи.
Внизу, в окаймлявшем массив сухом русле, толстые черные
жилы основных пород рассекали красный порфир. По ущелью
вскрывались породы палеозойского возраста -- темные, почти
черные песчаники и углистые сланцы, рассеченные висячими
долинками и превращенные в крутые куполовидные холмы. На
вершинах этих холмов была отчетливо видна желто-красная кора
выветривания, достигавшая до пятидесяти метров толщины, или,
как говорят геологи, мощности. Это означало. что темные породы
палеозоя долгое время находились на поверхности древней
азиатской суши. Атмосферные процессы, солнце и температурные
воздействия проникли глубоко в скалистую толщу, изменив прежний
вид пород. Лишь два года спустя мы узнали, что это выветривание
происходило в нижнемеловую эпоху, то есть около семидесяти пяти
миллионов лет назад.
Едва только мы выехали из ущелья и повернули направо.
впереди внезапно открылся Ноян сомон -- немного юрт, склады,
клуб и большая школа. Сомон оказался в это время полон народу.
Немедленно машины окружила плотная толпа. Дети выскочили из
школы и также подбежали к нам.
Ноян сомон стоит в необычайно живописной местности на
небольшой плоскости, окруженной, словно часовыми, скалистыми
