полумраке леса встал вертикальный солнечный столб - показалась первая
на их пути поляна.
- Стоп, - деловито сказал флейтист. - Здесь мы устроим маленький
пикник. Господа экскурсанты, покиньте машину.
Гай секунду мешкал - а потом махнул рукой и вышел под солнце.
Трава стояла выше колен, если это были колени Крысолова, а Гаю - чуть
не по пояс; жадно раздувая ноздри, Гай остро ощутил вдруг, что жив, и
пьянящий вкус жизни на какое-то время победил все прочие чувства.
Трава была влажной. Трава расступалась перед ним и снова смыкалась
за спиной; он бежал и не понимал, что бежит, просто ноги то и дело
подбрасывали его на полтора метра в небо, а небо начиналось прямо от
кончиков травы.
- Эге... Прям-чисто кролик в степи. Тонконогая серна...
Бегай-бегай, не стесняйся. Да бегай, чего уж там...
Крысолов сидел, подобрав под себя длинные босые ноги; перед ним на
траве лежала его сумка, а рядом - чистая скатерть размером с
полотенце; последующие полчаса из сумки на скатерть кочевали одно за
другим яства, кушанья и блюда.
Обомлевший Гай следил, как сумка выдает порцию за порцией, и
сперва с опаской, а потом все охотнее и охотнее знакомился с
гастрономическими чудесами, которых он не то что не пробовал - слыхом
не слыхивал; он ел - сначала вежливо, потом жадно, потом уже через
силу, запивал темным напитком из фляги и закусывал пространными
рассуждениями хозяина - потому что хозяином роскошного стола был,
конечно, Крысолов.
- Повара, - говорил флейтист, плотоядно щурясь, - есть, по сути,
лучшая часть человечества... С поварами мне всегда было легко. Жрецы
алтаря, имя которому - желудок... И вот, случилась однажды забавная
история. В одной заморской стране, в богатом городе, шикарном дворце
местного султана поваром был некий Мустафа...
Гай уже не сидел, а лежал, опершись на локоть, и жевал травинку;
рассказ про повара Мустафу лился, обволакивал, убаюкивал.
- А что потом?
- Потом было самое интересное. Ровно через три года я вернулся,
как и обещал... Слушай, мы засиделись. Нам пора.
Крысолов поднял голову и посмотрел прямо на солнце, и Гай увидел,
что смотрит он не щурясь, широко раскрытыми глазами, смотрит прямо на
солнечный диск и не мигает, и Гаю снова стало не по себе.
Перед отъездом добрый Крысолов засунул в каждую клетку по
солидному пучку сочной травы; Гай пытался было протестовать - велели в
дороге нутрий не кормить - но потом сдался и махнул рукой. На место
возбуждению и эйфории пришло равнодушное, сонное оцепенение.
- Так я закончу историю про повара, - продолжал Крысолов, трясясь
в тесной кабине. - Когда я вернулся, бедняга струхнул... и все не мог
решить, что ему делать - сбежать ли, а может, задобрить... Ты знаешь,
у них там и тюрем-то нет, зато полно палачей с кнутами и палками,
наказывают сплошь битьем, а если преступление серьезное, так и до
смерти забивают... И вот, когда спозаранку прокричали трубы...
Длинный протяжный вопль, подхваченный эхом, покрыл урчание мотора,
позвякивание клеток и голос рассказчика. Взвизгнули тормоза; Гай
сильно ударился о руль, но не почувствовал боли.
- Вы слышите?!
Крысолов прервал рассказ на полуслове, нахмурился, вслушиваясь в
тишину.
- Что это? - прошептал Гай, борясь с постыдным спазмом в животе.
- Это лес, - раздумчиво сказал флейтист. - Лес, понимаешь ли.
Такое дело... Поехали.
- Может быть...
- Поехали-поехали. Трогай.
Гай повиновался; машина ползла вперед, и Гаю хотелось, чтобы она
присела, подобрав колеса, вжалась в землю. А еще сильнее хотелось
оказаться далеко-далеко, пусть хоть и в кабаке, пусть хоть и
насмехаются, да хоть и драка...
Он вдруг напрягся, подавшись вперед; там, на обочине, в путанице
света и тени ему померещился некий темный предмет. Нет, не
померещился... Или... Нет...
- Лежит, - сказал он хрипло. Крысолов поднял брови; он смотрел
туда же, куда и Гай.
- Лежит, - повторил Гай с отчаянием. - Вот...
Впереди, на краю дороги, среди грязноватой груды прелых
прошлогодних листьев лежал человек.
Женщина.
Темно-синий поношенный плащ комом сбился на спине, до половины
накрыв голову, оставляя на виду тонкую ногу в коричневом чулке и
путаницу волос на затылке. Правая рука женщины, выброшенная вперед,
еще минуту назад скребла глину; на хрупком запястье сидел массивный
браслет желтого металла. Похоже, золотой.
- Господи, - пробормотал Гай глухо. Машина дернулась вперед;
Крысолов опрокинулся на спинку сидения, а Гай уже тормозил, на ходу
распахивая дверцу, другой рукой нащупывая аптечку под сидением, и руки
тряслись:
- Господи...
- Ты куда? - резко бросил флейтист.
Гай уже спрыгнул на землю. Лихорадочно огляделся в поисках
возможного врага - никого не увидел, шагнул к лежащей. На мгновение
сделалось страшно до тошноты - странная женщина, может быть, мертвая,
посреди леса - но Гай рывком преодолел слабость, сжал зубы, склонился,
протянул руку, намереваясь отвести плащ...
Его грубо схватили за ворот. Подняли над землей и швырнули так,
что он пролетел метра два и рухнул на дорогу.
Глаза Крысолова горели, как зеленые лампы; смерив Гая холодным
взглядом, он носком босой ноги отодвинул в сторону упавшую аптечку:
- Ну, ты и...
Через секунду в руках у него оказалась флейта; Гай зажал уши
руками.
Звук пробился и сквозь пальцы. Звук был нехороший, выворачивающий
наизнанку, совершенно мучительный звук; Гай открыл было рот, но
крикнуть не успел.
Не переставая играть, Крысолов обернулся к лежащему телу; тело
дрогнуло. Тело конвульсивно дернулось - и перестало быть телом,
скомканный плащ зашевелился, это был не плащ уже, а огромная черная
перепонка, и под ней не было женского тела - слепая труба, похожая на
обрубок змеиного тела, кожистый мешок с гроздью тонких суставчатых
щупалец, так точно имитировавших черные человеческие волосы... И нога
в коричневом чулке сделалась пульсирующей кишкой, а там, где Гаю
мерещилось колено, открылся мутный, будто подернутый жиром глаз. И
золотой браслет на запястье обернулся костяной пластинкой.
Гай подбросило, будто пружиной. Он отполз к фургону, спрятался за
колесом и укусил себя за руку.
- Жизнь во всех ее проявлениях, - брезгливо заметил Крысолов. -
Живем, используя инстинкты. Причем приманки сразу две - добрый мальчик
кидается спасать несчастную тетю, а жадный, к примеру, шоферюга
захочет снять золотишко... Смотри, какая худая. Вот-вот с голоду
околеет.
Кожистые бока неведомой твари поднимались и опадали; от
булькающего хрипа, который при этом получался, Гая чуть не стошнило.
- Улиток, наверное, жрет... Потом как людей здесь, как я понял,
давно не бывает. А кто бывает - у тех страх пересиливает и жадность, и
это самое... благородство... Безнадежно. Безнадежно, - резюмировал он,
обращаясь к кожистому мешку. Тот задергался, засучил лапами, и близкий
к обмороку Гай разглядел на боку твари - широкую пасть. Как "молния"
на переполненном чемодане; пасть опоясывала мешок по кругу, и Гай
вдруг ясно вспомнил одного фермера, год назад пропавшего в
окрестностях леса, косоглазого застенчивого парня, молчаливого,
странноватого, немного "не в себе"...
Гай всхлипнул. Аптечка валялась на боку, потеряв в пыли баночку с
нашатырным спиртом, пузырек йода и запечатанный в бумагу бинт.
Многочисленные ноги кожистой твари вдруг напряглись, поднимая тело
почти вертикально, круглый глаз мигнул; Гай хрипло вскрикнул -
Крысолов удивленно поднял брови:
- Смотри ты...
Он вскинул руку, потом опустил, и страшное тело опрокинулось,
осело, забилось в конвульсиях. Крысолов занес руку снова - тварь почти
человеческим голосом застонала; рука упала - тварь распласталась среди
листвы, и круглый глаз на кишкообразном отростке помутнел еще больше.
Крысолов поднял руку в третий раз, задержал ее на весу, потом сказал
со вздохом:
- Пошел вон.
Тварь дернулась; Крысолов убрал руку:
- Пошел вон, говорю!..
Тварь исчезла мгновенно - только что ворочалась в груде листьев -
и вот уже нет ее, взлетела по стволу, растворилась в ветвях.
- Вот и все, - рассеянно сообщил Крысолов.
Гай сидел, привалившись спиной к колесу, и смотрел, как он
протирает флейту цветным лоскутком; закончив этот ритуал и спрятав
дудочку в футляр, Крысолов наклонился, чтобы неторопливо и тщательно
собрать содержимое аптечки. Потом вздохнул, в два широких шага подошел
и остановился рядом:
- Зачем ты это сделал?
- Я ничего не делал, - ответил Гай с земли.
- Нет, ты сделал. Ты остановил машину, схватил этот вот смешной
сундучок... Думаешь, тебе помог бы йод? После встречи с таким вот...
гаденышем?
- Я думал...
- Ты вообще не думал. Ты схватил и побежал... теперь скажи мне -
зачем?..
Гай открыл было рот - но осекся под взглядом Крысолова. Потому что
под этим взглядом любые слова казались смешной, игрушечной,
затасканной чепухой.
- Посмотри на меня, - приказал флейтист.
Гай поднял голову. Лес качнулся и поплыл - недвижными оставались
только две зеленые щели; потом на них медленно опустились веки.
Крысолов зажмурился.
- А знаешь, - проговорил он, не открывая глаз, - как выглядел бы
мир, если бы всякое так называемое доброе деяние... получало
немедленную награду? Ну, хотя бы не наказывалось, а?..
Гай не знал, что ответить. Он слишком жалок и глуп.
Флейтист хмыкнул и посмотрел на небо.
- Нам пора, - сказал он прежним тоном. - Поехали.
Спустя еще час пути лес разбился о красную кирпичную стену.
Ворота, крепкие, будто не знавшие времени, стояли распахнутыми -
заходи. Дорога и входила, и терялась где-то там, в глубине; Гай
притормозил, беспомощно огляделся в поисках объездного пути - тщетно.
У стен поселка лес смыкался, будто стража; над черной сутолокой
строений нависала далекая башня. Каланча; Горелая Башня...
- Ну? - негромко спросил-приказал Крысолов.
Взвыл мотор.
В детстве он вот таким же образом пролистывал в книгах страшные
страницы. Быстрее, и ничего с тобой не случится. Быстрее...
Машина еле ползла.
Мотор ревел - а фургончик тянулся, будто вязнущая в смоле букашка,
Гай трясся, вцепившись в руль, а навстречу ему плыла главная улица
Горелой Башни - Пустого Поселка, столь явно, полностью и давно
пустого, что даже крапива не решается поселиться в тени здешних
заборов. Даже могучий лес не умеет перешагнуть за ограду - ни
травинки, ни муравья, ни птицы, вообще ничего живого, стерильно, пусто
и чисто, Гай ощущает эту пустоту, это вкус погубленной воды,
перекипяченной, много раз прогнанной сквозь кубы - вкус мертвой воды,
в котором нет вообще НИЧЕГО...
- Ты смотри по сторонам, - все так же тихо попросил Крысолов. - Ты
смотри, может, о чем-то захочешь вспомнить... Поговорить о чем-то,
спросить, ты приглядись, разве не любопытно...
Гаю не было любопытно. Ничего любопытного нет в людском жилье,
откуда людей изъяли внезапно и силой; мелкие, неуловимые детали
человеческого присутствия делали всеобщую пустоту еще более жуткой.
След деревянного башмака в грязи перед открытыми воротами. Повозка,
груженная золотой соломой, свежей, никогда не знавшей дождя. Колодец с
целехоньким ведром - подходи и пей... И, кажется, вода в ведре
волнуется. Точно, волнуется, будто его только что поставили на землю,
секунду назад... Гай уверен был, что, вздумай он коснуться колодезного
ворота - ручка будет теплой. Теплой, тысячу лет хранящей тепло
