копотью; медленно опустился на камни помоста. Потянулся к вороту
рубашки, но рубашки не было, рука наткнулась на мешковину - одеяние
смертника.
"Они были темные, бедные... люди... Ослепленные... невежеством." -
"Что же, ты их оправдываешь?" - "Я не оправдываю, но..."
- Это несправедливо, - сказал он глухо. - Нельзя одновременно...
на одних и тех же весах... бедных, запуганных темных людей... которые
не ведали, что творят... и... этих. Так нельзя, всех вместе, одним
судом, так нельзя...
- Здесь не розничная торговля, - это был голос прежнего Крысолова,
негромкий и язвительный, - здесь все только оптом... По-крупному. А
"ведают" или "не ведают"... Люди, в общем-то, на то и люди, чтобы вот
именно ВЕДАТЬ. Суди сам... Я не тороплю.
Гай откинул голову, прислонившись затылком к столбу. Закрыл глаза,
но взгляды тех, кто собрался на площади, пробивались, кажется, даже
под опущенные веки.
Вот оно что... Вот этот сон.
Не то город, не то поселок с уродливо узкими и кривыми улочками, а
над ними... Небо... неестественно желтым... безлицая толпа... с низким
утробным воем, и он знал, куда его тащат, но не мог вырваться из
цепких многопалых рук, но страшнее всего... начинал различать лица;
выкрикивала проклятия мать, грозил тяжелой палкой учитель Ким,
скалились школьные приятели, мелькало перекошенное ненавистью лицо
старой Тины - и Ольга, Ольга, Ольга... Гай пытался поймать ее взгляд,
но...
...Железные веревки, не мог пошевелиться, привязанный к столбу,
его заваливали вязанками хвороста выше глаз...
Стоп. Не то; почему среди толпы...
Он поднялся. Подошел к краю помоста, уставился в толпу пристально
и жадно; воспаленные глаза не смели больше вопить о пощаде - глаза
молчали, и на дне их лежало понимание. Собственной обреченности. И,
что самое страшное - справедливости вынесенного приговора...
Гай всматривался. Не могло ему мерещиться - во сне он видел среди
НИХ и мать, и учителя, и Ольгу тоже видел, а ведь если это так...
Он смотрел и вглядывался, и время от времени сердце его прыгало к
горлу - он узнавал. Лысина учителя - но нет, это не он; глядящие из-за
чужих сомкнувшихся спин робкие глаза Ольги - но нет, не она,
привиделось, показалось... Плащ точно такой же, как у Тины, а это кто,
мама?! Нет...
- Наваждение, - сказал он беззвучно, но Тот, кто был Крысоловом,
снова услышал:
- Смотри. Думай.
- Я не могу... Нет, я так не могу.
- Никто не требует невозможного... Стало быть, они обречены.
По площади прошел стон. Жуткий звук, мгновенный и еле слышный;
прошел, прокатился волной - и стих. И все они стали опускать глаза.
По одному. Постепенно. Беззвучно. Только что человек смотрел,
исходя мольбой о милосердии - и вот взгляд его погас, как свечки.
Потупился, ушел в землю - "если ты так решил, значит, это
справедливо".
"Если ты так решил, значит это справедливо".
"Если ты так решил..."
Вся площадь, вся огромная площадь, многие сотни людей. Один за
другим уходящие взгляды. Опустившиеся на лица капюшоны, склоненные
головы, полная тишина.
- Чем они наказаны? - спросил Гай быстро.
Черная фигура чуть заметно покачнулась:
- Не твоего ума дело.
- Но я же должен...
- Не должен.
- Именно я? Почему?!
- По кочану.
Гай вздрогнул. Слишком резкий диссонанс - бесстрастная черная
громадина, онемевшая от отчаяния площадь - и этот насмешливый,
нарочито язвительный ответ.
Он вернулся к столбу. Сел у его подножия; площадь смотрела вниз.
Все взгляды лежали на земле, и казалось, что земля эта покрыта
истлевшими, свернувшимися в трубочку судьбами.
- Я думаю, они раскаялись, - сказал он хрипло. - Я прощаю их.
Слова стоили ему дорого; выговорив их, он ощутил одновременно и
тяжесть, и облегчение. И теперь...
Он смотрел на площадь - и видел все те же опущенные головы. Все те
же согбенные спины, и молчание длилось, длилось...
Ничего не произошло. Ничего не изменилось.
- Сказать мало, - медленно отозвался Тот, кто был Крысоловом. - Ты
сказал... а простить-то и не простил.
- Значит, у меня не получится, - сказал Гай шепотом. - Я... не
святой, чтобы...
Молчание. Над склоненными головами плыл явственный запах земли -
развороченной. Глинистой. Такой, что Гаю без усилия увиделась яма, в
которую опускали гроб с изувеченным телом Иля...
"...Нет, темнота не страшная, ты представь, что это она тебя
боится... Не ты - ее, а она тебя, понимаешь, вот и скажи - темнота, я
добрый, не обижу..."
Гай всхлипнул.
Все напрасно. Ничего нет. Гимн бессилию, обреченности, тоске и
смерти. Молча тоскует площадь, а он - что он может сделать?! ЗАБЫТЬ?
А как можно простить, не забывая?
С другой стороны, какой прок в прощении, если - не помнить?..
- Я прощаю вас, - сказал он еле слышно.
Ничего не произошло. Только ниже наклонились головы.
"Нет, темнота не страшная... Не бойся темноты, Гай. Ведь по другую
ее сторону, ты знаешь, есть твой дом, и мы тебя любим и ждем..."
- Ну какие вы сволочи, - сказал Гай сквозь слезы. - Ну как я вас
ненавижу, ну что вы со мной делаете... Ну зачем мне это надо, за
что... Какие вы гады, какие... ну... я...
Он закрыл лицо ладонями. И прошептал, давясь слезами:
- ...прощаю...
Земля дрогнула.
В следующую секунду дома вокруг площади стали падать.
Они рушились беззвучно, не рушились даже, а рассыпались в прах -
сначала обнажался остов, потом оставалась медленно оседающая туча
пыли. Гай стоял на коленях - и смотрел на этот конец света, пока камни
под ним не заплясали, разъезжаясь; закопченный каменный палец
накренился и рухнул, распавшись в ничто. Дольше всего держалась
колокольня, но и она наконец уронила онемевший колокол и превратилась
в груду поросших мхом камней. Распад закончился.
Пустого Поселка, именовавшегося когда-то Горелой Башней, теперь не
существовало. Были развалины - древние, затянутые корнями, поросшие
кустарником, завоеванные лесом, большей частью неразличимые среди
буйной зелени, и единственным знаком цивилизации был автофургон,
ожидающий совсем неподалеку, посреди узенькой, поросшей травой
дорожки.
Гай сидел на вросшем в землю камне, среди желтой, годами
осыпавшейся хвои. И дышал хвоей, а неторопливый лесной ветер
потихоньку остужал горящие, прямо-таки воспаленные щеки.
Крысолов деловито стряхнул глину с выцвевших защитных штанов.
Присел рядом, отыскал среди хвои камешек, подбросил высоко вверх,
ловко поймал. Протянул Гаю:
- На.
Гай взял, подержал на ладони, потом спросил:
- Зачем?
Крысолов пожал плечами:
- Мало ли... Видишь, там дырочка. Талисман...
На обломок столетнего пня села непуганная синица. Где-то
заверещала цикада, и голос ее был голосом горячего, безмятежного лета.
Цикаде ответила другая - теперь они верещали дуэтом.
Гай бездумно ощупал себя - рубашка, штаны... и воспоминание о
балахоне из мешковины. Пальцы помнят... тело помнит, каково это на
ощупь...
- Как ты? - негромко спросил флейтист. - Все в порядке?
Гай спрятал лицо в колени и заплакал. Захлебываясь, навзрыд, без
оглядки; его слышали только синица и Крысолов. Цикады не в счет - все
цикады мира слушают только себя...
Синица удивленно пискнула. Крысолов молчал.
За лесом садилось солнце.
- Мне жалко, - сказал Гай выплакавшись. - Слишком... мне жалко.
Этот мир... мне не нравится. Я не хочу... в нем...
- Подумай, - медленно отозвался Крысолов.
Косые лучи заходящего солнца осветили верхушки сосен. По колену
Гая взбиралась зеленая меховая гусеница; захлопали чьи-то крылья.
- Мне простятся эти слова? - спросил Гай шепотом.
- Уже простились. За сегодняшний день тебе многое... ну, пойдем.
Там ждут тебя твои животные...
Солнце село. Свечки сосен погасли; синица вспорхнула и полетела в
лес.
- Где они теперь? - тихо спросил Гай.
- Не задавай глупых вопросов. Это знание не для тебя.
- Я не понимаю одного...
- Ты не одного - ты многого не понимаешь... Вставай, не сиди,
время, время, поехали...
Крысолов уже шел к машине; Гай беспомощно проговорил ему в спину:
- Но ведь если... это было со мной, и если... срок их наказания
прошел, заклятие снято... то и я тоже должен был... с ними? уйти?...
Крысолов остановился. Медленно оглянулся через плечо:
- Ты и правда в этом что-то понимаешь?.. Фольклорист... Не ешь
меня глазами, ничего нового не увидишь. Вставай, пойдем.
Гай поднялся.
- Так... да или нет?..
Крысолов вздохнул. Пробормотал с видимой неохотой:
- Да. По закону - должен.
- Значит...
- Молчи. Ни слова. Считай, что один твой знакомый взял тебя на
поруки.
* * *
Когда машина, выехав из леса, выбралась на накатанную Рыжую
Трассу, сумерки уже сгустились.
- Тебя не хватились? - поинтересовался Крысолов.
Он по-прежнему сидел рядом с Гаем, выставив локоть в окно.
- Рано еще... - неуверенно пробормотал Гай. И включил фары. До
фермы оставался от силы час пути.
- Смотри, луна всходит... - Крысолов удовлетворенно улыбался. Над
горизонтом поднимался красно-желтый тяжелый диск.
- Полнолуние... - Гай не то удивился, а не то и задумался.
- Ты же специалист, - подмигнул Крысолов. - Полнолуние, да...
Гай молчал. Ему слишком много хотелось сказать и о многом
спросить, но он молчал, почти полчаса, пока Крысолов не тронул его за
плечо:
- Останови... Здесь я выйду.
Машина остановилась; дверцы распахнулись одновременно с двух
сторон. Гай молча подошел к флейтисту.
- Смотри, - Крысолов указал в сторону, где, еле видимые в
сумерках, стояли у дороги несколько сухих деревьев. - Знаешь
легенду... про этих?
Темные массивные фигуры, нависающие над рощей и над дорогой,
простирали изломанные ветки к луне. Гай неуверенно улыбнулся:
- Их зовут... "молящимися". Так их зовут...
- Да, - кивнул Крысолов. - Это были люди, могучее, сильное племя.
В один прекрасный день оно отказалось поклоняться лесному богу и
обратилось к Небу. Но Небо было высоко, а лесной бог жил среди них, он
разгневался и сказал: "Вечно вы будете молить Небо о пощаде, но Небо
не услышит вас". Тогда они вросли в землю и с тех самых пор
протягивают руки в молитве, а Небо глухо... Вот так, Гай. Я прощаюсь с
тобой. Ничего не бойся - все будет хорошо. Счастливого пути.
Он повернулся и пошел в темноту, легко и бесшумно, залитый светом
луны; Гай стоял и смотрел ему вслед, потому машинально сунул руку в
карман - рука коснулась камушка из стен Горелой Башни.
- Подождите! - крикнул Гай и кинулся догонять.
Уходящий обернулся; в свете луны Гай увидел, что он улыбается.
- Я хотел сказать... - Гай перевел дыхание. Он не знал, что
говорить. А говорить мучительно хотелось, а Крысолов ждал, улыбаясь, и
Гай наконец-то выдавил еле слышное:
- Я... благодарен. Прощайте.
- До свидания, - Крысолов снова блеснул белыми зубами.
- Можно спросить?
- Конечно.
- А может быть, Небо их все-таки услышит?
Оба посмотрели туда, где с отчаянной мольбой тянулись к небу сухие
ветки.
- Кто знает, - ответил Крысолов. - Кто знает.
