перегон в четверной упряжке, и она великолепно выдержала
испытание; на этот счет господин Изидор представил весьма
благоприятный доклад: вот вам о ногах.
И наконец, господин де Монморен, не зная, что он подписывает,
подписал нынче утром подорожную на имя баронессы Корф с двумя
детьми, двумя горничными, управляющим и тремя слугами. Баронесса
Корф - это госпожа де Турзель, воспитательница королевских детей;
двое ее детей - это ее высочество принцесса и монсеньор дофин; две
горничные - это королева и принцесса Елизавета; управляющий -
король, и, наконец, трое слуг, которые в ливреях курьеров должны
скакать впереди и позади кареты, - это господин Изидор де Шарни,
господин ле Мальден и господин де Валори; подорожная это та самая
бумага, которую вы держали в руках, когда я приехал, а узнав меня,
сложили и сунули себе в карман, и составлена она в следующих
выражениях:
"Именем короля Просим пропустить госпожу баронессу Корф с
двумя ее детьми, горчичной, лакеем и тремя слугами.
Министр иностранных дел
Монморен"
Это к вопросу о ребрах. Хорошо ли я осведомлен, милый Жильбер?
- Не считая маленького противоречия между вашими словами и
содержанием упомянутой подорожной.
- Какого противоречия?
- Вы сказали, что королева и Мадам Елизавета играют роли двух
горничных госпожи де Турзель, а между тем в подорожной упомянута
только одна горничная.
- А, тут дело вот в чем. По прибытии в Бонди госпожу де Турзель,
которая полагает, будто едет до Монмеди, попросят выйти из кареты.
На ее место сядет господин де Шарни, человек преданный, на которого
можно положиться; в случае надобности он возьмет на себя дверцу
кареты и, если до этого дойдет, выхватит из карманов два пистолета. В
баронессу Корф тогда превратится королева, а поскольку кроме нее в
карете - не считая ее королевского высочества принцессы, которая,
впрочем, относится к детям, - останется только одна женщина, Мадам
Елизавета, то вносить в подорожную двух горничных оказывается ни к
чему. А теперь не угодно ли вам еще подробностей? Пожалуйста,
подробностей у меня хоть отбавляй, и я с вами поделюсь. Отъезд был
назначен на первое июня, на этом очень настаивал господин де Буйе,
он даже написал на этот счет королю занятное письмо, в котором
призывает его поторопиться, потому что, по его словам, войска день
ото дня разлагаются и, если солдат приведут к присяге, он не ручается
более ни за что.
Так вот, - добавил Калиостро со свойственным ему насмешливым
видом, под этим разложением, несомненно, подразумевается, что
армия начинает понимать: придется делать выбор между монархией,
которая на протяжении трех столетий приносила народ в жертву знати,
а солдата в жертву офицеру, и Конституцией, провозгласившей
равенство перед законом и объявившей чины наградой за отвагу и
заслуги; и эта неблагодарная армия склоняется в пользу Конституции.
Но первого числа ни берлина, ни несессер были еще не готовы, и это
большое несчастье, поскольку с первого числа разложение в войсках
могло уже зайти довольно далеко и солдаты присягнули Конституции:
тогда отъезд назначили на восьмое. Однако господин де Буйе слишком
поздно получил извещение об этой дате и в свой черед был вынужден
ответить, что не успеет подготовиться, и с общего согласия затею
перенесли на двенадцатое число; хотели было назначить отъезд на
одиннадцатое, но в этот день при дофине несла дежурство дама весьма
демократических убеждений, да к тому же еще любовница господина
де Гувьона, адъютанта господина де Лафайета, - госпожа де Рошрель,
если вам угодно знать ее имя, - и возникла опасность, что она заметит
что-нибудь и донесет, как говаривал бедняга Мирабо, об этом тайном
вареве, которое вечно стряпают короли в тайных закоулках своих
дворцов. Двенадцатого король спохватился, что осталось всего шесть
дней до получения по цивильному листу четверти годового
содержания - шести миллионов. Черт побери, согласитесь, милый
Жильбер, ради этого стоило подождать еще шесть дней! Кроме того,
Леопольд, великий медлитель, из всех королей наиболее достойный
сравнения с Фабием Кунктатором, наконец-то пообещал, что
пятнадцатого числа пятнадцать тысяч австрийцев займут подступы к
Арлону. Ну разумеется, наши добрые короли вечно преисполнены
самых наилучших намерений, но не могут же они бросить свои дела на
произвол судьбы! Австрия только что проглотила Льеж и Брабант и
теперь занята тем, что переваривает город и провинцию, а ведь
Австрия - тот же удав: во время пищеварения она спит. Екатерина была
поглощена схваткой с этим корольком Густавом Третьим, с которым
потом, так и быть, согласилась заключить перемирие, чтобы он мог
поспеть в Экс, в Савойю, и устроить встречу королеве Франции,
выходящей из кареты; тем временем она отхватит кусок побольше от
Турции и обсосет косточки Польше: эта достойная императрица
обожает львиный костный мозг. Философская Пруссия и
филантропическая Англия сейчас озабочены сменой кожи, что
позволило бы одной из них с полным основанием дотянуться до
берегов Рейна, а другой - до Северного моря. Но будьте спокойны:
короли, как кони Диомеда, уже отведали человечины и больше не
захотят другой пищи, если только мы не потревожим их изысканного
пиршества. Короче, отъезд был отложен на воскресенье
девятнадцатого числа, на полночь; далее, восемнадцатого утром была
отправлена новая депеша, в которой отъезд переносился на тот же час
двадцатого числа, то есть на завтрашний вечер; это повлечет за собой
известные неудобства, поскольку господин де Буйе уже разослал
приказы всем отрядам и ему пришлось рассылать им вдогонку новые.
Берегитесь, милый Жильбер, берегитесь, все это утомляет солдат и
наводит население на разные мысли.
- Граф, - отвечал Жильбер, - не стану с вами хитрить; все сказанное
вами - правда, и я тем более не хочу хитрить, что, по моему мнению,
королю не следует уезжать или, вернее, не следует покидать Францию.
А теперь скажите мне откровенно, как по-вашему, учитывая личную
опасность, а также опасность, нависшую над королевой и детьми,
простительно ли королю бежать, если он намерен остаться королем,
мужчиной, супругом, отцом?
- Милый Жильбер, хотите, я вам что-то скажу? Дело в том, что
Людовик Шестнадцатый бежит не как отец, не как супруг, не как
мужчина; он покидает Францию не из-за событий пятого и шестого
октября; нет, ведь в конечном счете по отцу он Бурбон, а Бурбоны
знают, что такое глядеть в лицо опасности; нет, он покидает Францию
из-за этой Конституции, которую Национальное собрание смастерило
ему по образцу Соединенных Штатов, не сообразив, что фасон,
которому оно подражало, скроен на республику и, если применить его
к монархии, королю станет просто нечем дышать; нет, он покидает
Францию из-за этого нашумевшего дела Рыцарей кинжала, во время
которого ваш друг Лафайет повел себя по отношению к королевской
власти и ее приверженцам самым непочтительным образом; нет, он
покидает Францию из-за этой нашумевшей истории в Сен-Клу, когда
он хотел подтвердить свою свободу, а народ доказал ему, что он
пленник; нет, видите ли, Жильбер, вам, искреннему, честному,
убежденному конституционному роялисту, вам, верящему в эту
сладкую и утешительную утопию - в монархию, умеренную свободой,
вам надо постичь одну вещь: дело в том, что короли, подражая
Господу Богу, которого, по их мнению, они представляют на земле,
исповедуют собственную религию, религию королевской власти; мало
того, что их персона, намазанная маслом в Реймсе, священна, но к
тому же дворец их свят, слуги - святы; их дворец - это храм, в который
можно входить лишь с молитвой; их слуги - священнослужители, с
которыми можно говорить, лишь преклонив колена; к особе короля
нельзя прикасаться под страхом смерти, к его слугам нельзя
прикасаться под страхом отлучения! И вот в тот день, когда королю
помешали уехать в Сен-Клу, была затронута особа короля; когда из
Тюильри изгнали Рыцарей кинжала, были затронуты его слуги, а этого
король вынести не может; это крайняя степень унижения; и вот почему
из Монмеди отзывают господина де Шарни, и вот почему король,
который не пожелал, чтобы его похитил господин де Фавра, и
отказался бежать вместе со своими тетками, согласен на завтрашнее
бегство с подорожной господина де Монморена - не знающего, чью
подорожную он подписал, - под именем Дюран и в ливрее слуги, но,
правда, не преминув напомнить - короли всегда хоть чуточку да
короли, - не преминув напомнить, - чтобы в сундук уложили красный
фрак, расшитый золотом, который он носил в Шербуре.
Покуда Калиостро говорил, Жильбер пристально смотрел на него,
пытаясь разгадать, что таится в глубине мыслей этого человека.
Но это было бесполезно: ни один человеческий взгляд не властен
был заглянуть под насмешливую маску, которой ученик Альтотаса
имел обыкновение прикрывать лицо.
Поэтому Жильбер решился задать вопрос напрямик.
- Граф, - заметил он, - повторяю, все, что вы сейчас сказали, правда.
Но только с какой целью вы говорили мне все это? В каком
качестве вы предо мной предстали? Пришли как честный недруг,
предупреждающий о нападении? Или как друг, предлагающий
помощь?
- Прежде всего, милый Жильбер, я пришел, - дружелюбно отозвался
Калиостро, - как приходит учитель к ученику, чтобы сказать: "Друг, ты
вступаешь на ложный путь, связывая себя с этой обрушивающейся
руиной, с этой шаткой постройкой, с этим отмирающим принципом,
имя которому монархия.
Такие люди, как ты, не принадлежат минувшему или настоящему,
они принадлежат будущему. Брось дело, в которое ты не веришь, ради
дела, в которое верим мы; не убегай от действительности, чтобы
следовать за тенью; и если сам не станешь деятельным борцом
Революции, гляди, как она шествует мимо, и не пытайся остановить ее
на пути; Мирабо был гигант, но и Мирабо изнемог под тяжестью этой
ноши.
- Граф, - сказал Жильбер, - на это я отвечу в тот день, когда король,
который мне доверился, будет в безопасности. Людовик
Шестнадцатый избрал меня своим наперсником, помощником,
сообщником, если хотите, в деле, которое он замыслил. Я взял на себя
эту миссию и исполню ее до конца, с открытым сердцем и закрытыми
глазами. Я врач, дорогой граф, физическое спасение моего больного
для меня на первом месте! А теперь отвечайте мне в свой черед. Что
вам нужно для ваших таинственных планов, для ваших запутанных
интриг - успех этого бегства или его провал? Если вы желаете его
провала, бороться бесполезно, скажите просто: "Не уезжайте!. - и мы
останемся, склоним головы и будем ждать удара.
- Брат, - сказал Калиостро, - если бы по воле Всевышнего,
начертавшего мой путь, мне пришлось нанести удар тем, кто дорог
твоему сердцу, или тем, кому покровительствует твой светлый ум, я
остался бы в тени и молил бы ту сверхчеловеческую силу, которой я
повинуюсь, только об одном чтобы ты не узнал, чья рука нанесла удар.
Нет, хоть я пришел не как друг - я, жертва королей, не могу быть им
другом, - то и не как враг; с весами в руке я пришел к тебе и говорю:
"Я взвесил судьбу последнего Бурбона и не считаю, что его смерть
послужит спасению нашего дела. И Боже меня сохрани, меня, который,
подобно Пифагору, едва признает за собою право распоряжаться
жизнью последнего насекомого, в неразумии своем покуситься на
жизнь человека, венца творения!." Более того, я пришел не только
сказать тебе: "Я сохраню нейтралитет., но и добавить: "Нужна ли тебе
моя помощь? Я готов помочь."
Жильбер снова попытался заглянуть в глубину сердца этого
человека.
- Ну, - продолжал тот, вновь напуская на себя насмешливый вид, -
вот ты уже и сомневаешься. Послушай, просвещенный человек, разве
ты не знаешь истории с копьем Ахилла, которое и ранило, и
врачевало? Этим копьем владею я. Разве не может та женщина, что
