начни я совсем недавно высказывать те свои взгляды, которые нынче у всех на
устах - где бы я очутился? К счастью, мне, как и многим другим, не хватало
гражданского мужества... Теперь - то его у всех стало в избытке: пинать мертвое
чудовище охотников хватает! Где они все были раньше? И ведь мало кто понимает,
что теперь неудобно истошно костить этот прежний режим: лежачего не бьют! Лучше
бы побольше думали, что делать дальше - то есть каждому на своем месте - чтобы
страна окончательно не погибла! Но думать об этом у нас не привыкли: все почему
то стараются думать за тех, кто у руля, или же о том, как ухватить лишний кусок!
Звереют люди на глазах, перестают походить на людей, а нет людей - нет и
державы: из монстра с крошечной головкой превращается в совсем уж безголовое
чудовище!
- Эх, "Гомо Советикус", "Гомо Советикус"! Суждено ли тебе когда-нибудь стать
просто человеком? Как это у Киплинга? Он там, помнится, обращается к сыну,
призывая того соблюдать основные нравственные заповеди, а в заключение
провозглашает, что тогда:
"Земля тво, мой мальчик, доcтоянье,
И более того - ты Человек!"
Вот тебе идеолог колониализма, расового превосходства! Может быть, в
действительности существуют лишь две "расы": настоящих людей и двуногих зверей?
И не по форме черепов и цвету глаз они различаются, а по наличию или отсутствию
Совести? А у нас ведь само это слово давно не в ходу! А вот те народы, для
которых это слово не совсем пустой звук, в глубине души, наверно, и считают нас
неполноценной расой - недочеловеками какими - то! И, хоть вроде мы теперь как -
будто спохватились: и про Бога вспомнили - в церкви начали ходить да свечки
ставить, да бубнить молитвы, а ведь "Бога в сердце" вс же не имеем: клянчим у
Всевышнего кусок побольше, щи погуще, лошадиного здоровья, да посмертного
блаженства! Этого и первобытные дикари вымаливали у своих идолов! А многие ли
просят Бога сделать их добрее, просветить их души светом Истины? Один из сотни?
Или, может быть, из тысячи? Потому у нас, наверно, вс и идет прахом: не
помощник нам Бог в нашей грязной возне! От всех этих мыслей Александру стало
неуютно и тоскливо: - ведь жили же люди иначе в .другие эпохи! Трудно жили,
скудно и небезопасно, но вс-таки чище, что ли... Нравы были проще, но и
здоровее; люди были грубее, но сердечнее: какой - нибудь боярин мог огреть
простолюдина плеткой, даже вовсе зашибить в сердцах, но понимал, что это - грех:
и каялся, и помогал покалеченному - добровольно, а не по принуждению! Да и
рубился на войне с врагом на совесть... Купцы, хоть к обманывали покупателей, но
не скупились на богоугодные дела - не то что нынешние наши торгаши...
Ремесленники дорожили честью мастера и стыдились халтурить. Крестьянин любил
землю, на которой жил, пахал и сеял, и старался не портить ее, да и царь -
государь чувствовал себя ответственным пред Богом за всех своих поданных и
старался способствовать их благоденствию. Ну, а взять хотя бы "моего" попа: не
шибко грамотен и развит, а мораль на высоте: он сердцем чувствует, где благо, а
где зло, и учит прихожан добру.
И тут он вспомнил где - то слышанный рассказ, как какой - то миссионер стал
допытываться не то у бушмена, не то у готтентота: что в его представлении благо
и зло?, "Зло, - отвечал этот дикарь, - это когда зулусы угоняют, у меня коров".
- Ну, а что такое благо? И дикарь, удивленно взглянув на "бестолкового"
собеседника, объявил: - "конечно же, это когда я угоняю коров у зулусов!"
В этом смысле мы стоим гораздо ближе к готтентотам и бушменам, чем русские люди
семнадцатого века! - невесело подумал Александр. Ну, а эти далекие наши потомки?
Трудно, конечно, судить о морали, об этике этих людей, но таких Наташ я почему -
то в наше время не встречал. При мысли о Наташе в сердце защемило: "хороша Маша,
да не наша"... Впрочем, если правда то, о чем она со мной пооткровенничала...
Хотя она и намекала на нечто пикантное: будто бы меня хотят женить почти что на
ребенке... Ему вспомнилось из Пушкина:
"Мой Ваня моложе был меня, мой свет,
А было мне тринадцать лет..."
- Нет, это будет как - то дико: что я буду делать с этакой "супругой"? В куклы с
ней играть? А, впрочем, поглядим: не захочу - так не заставят же насильно!
Глава 2
.
Евгений Кириллович не подвел: пестовал его почти как нянька, а буквально через
три недели они уже отправились на ВТЭК. Причем врач так хорошо проинструктировал
"больного", что вс сошло удивительно гладко: он ушел оттуда инвалидом второй
группы. Как - то грустно, правда, было и неловко, но зато переполняло чувство
избавления от постылого, унизительного хомута: ведь это же - свобода, это -
независимость, это возможность делать то, что хочешь, а не то что тебе велят
какие - то там недоумки, считающие тебя ничтожеством лишь потому, что злобная
ирония судьбы их над тобой поставила! Однако он знал, что скучать без работы ему
не придется: на днях предстояло отправиться в прошлое. И уже не "туристом", как
раньше, а с довольно серьезным заданием.
Он оповестил немногочисленных родных и еще более немногочисленных знакомых, что
сменил работу, и при этом дал понять, что она связана с секретностью и долгими
командировками. А, впрочем, никого это особенно не взволновало, так как и
родные, и знакомые им мало интересовались: ну, есть такой чудак - поговорить о
ним иногда бывает интересно, но особой пользы от него ждать не приходится:
малозначительный и странный человек - не при деньгах и не при должности, без
связей, ничего достать не может, никакое дельце провернуть - тем более, ну и Бог
с ним: пусть прозябает помаленьку! То ли дело - Евгений Кириллович: такой
приятель стоил всех остальных вместе взятых! Александр только теперь, пожалуй,
осознал, как он был безысходно одинок до встречи с этим человеком и какое это
счастье, когда кто - то тебя понимает. Он чувствовал, что интересен этому врачу
не только профессионально, но и чисто по-человечески. Это трогало до слез и
наполняло сердце благодарностью к единственному другу. Они вроде никогда не
выпивали вместе, даже почему - то до сих пор не перешли на "Ты", но это ничего
не значило: ведь каждый ощущал, что их соединяет нечто сильное и теплое.
Евгений Кириллович выразил пожелание присутствовать при трансформации во
времени: - позвольте находиться рядом с Вами в течение ночи! Александр охотно
согласился.
В ночь на полнолуние Александр улегся около полуночи в постель, а Евгений
Кириллович пристроился рядом на стуле. Они довольно оживленно беседовали о том -
о см, волнуясь в глубине души и ожидая "чуда"...
Но, однако, вскоре оба начали позевывать, и через некоторое время уже крепко
спали. А когда за окном стало светлеть, в комнате находился уже только Евгений
Кириллович.
Глава 3.
Странное ощущение вызывало прикосновение к древним пергаментным свиткам. И не
таким уж грамотеем оказался на поверку Александр: по - гречески совсем не знал,
ну, а латынь - так, с горем пополам... Даже древнерусский понимал не очень
хорошо... Но, правда, русских текстов было не так много: в основном по -
гречески, а то и по - арабски, даже по - еврейски... Но читка текстов не была
его задачей: надо было лишь определить названия и сделать нечто вроде каталога.
Для этого его и нанял дьяк, ведавший кремлевскими архивами, библиотеками и
прочими "крысиными угодьями", как часто выражались в этом веке. Когда его
заставили, для испытания, прочесть вслух кусок какого - то греческого
манускрипта, он похолодел: ведь не сумею, опозорюсь! Да еще плетей, наверно,
всыплют "за нахальство"! Привел его к этому дьяку тот самый "кум попа": он был
не последним человеком в каком-то приказе. Но деваться было некуда, и Александр
почти что наугад, сбиваясь, заикаясь, стал произносить фразы на незнакомом ему
языке, цепляясь за знакомые и полузнакомые буквы, которые находил в тексте. -
Лучше бы был математиком или физиком, - подумал он с досадой, - у них эти буквы
в ходу! Но дьяк слушал вполне благосклонно, а потом попросил перевести.
Александр, сам удивляясь своему нахальству, произнс первую пришедшую ему в
голову тираду, и экзаменатор одобрительно кивнул. - Ну, что ж: годится - ты и
вправду грамотей! Иди трудись да поусердней! А лениться будешь - так плетей
отведаешь! А за прилежание у нас жалуют: и харчами, и суконцем, и вином
заморским, и медком расейским, и деньгой серебряной. Слушая вс это, Александр
сперва не мог поверить: да всерьез ли это - не дадут ли оплеуху, не огреют ли
кнутом? Но вскоре понял, что сошел за грамотея потому, что - все эти дьяки,
подъячие и прочие приказные не шибко грамотны, и он, сам того не желая, провел
их всех за нос!
Тут дьяк махнул - рукой: - иди, мол, с Богом! - и Александр, отвесив поясной
поклон, уже попятился к двери, но вдруг спросил: - дозволь узнать, благодетель
милостивый: те книги греческой земли, что мне переписывать надлежит, не
привезены ли при великом государе Иоанне Третьем греческой царевною - его
супругою?. Дьяк уставился на него с явным удивлением и нескрываемым
неудовольствием: - тебе - то что до этого, холопское отродье? Ты откедова про то
прослышал? Не твое собачье дело - кто чего привез к нам на Москву! Ступай, пока
спина не вздулась от плетей , да впредь гляди: поменьше вопрошай, собачий сын,
больших людей - целее будешь! Александр торопливо кивнул и, проговорив виновато:
- прости, благодетель, спасибо за науку... не вели казнить... торопливо вышел.
Кум попа, выйдя с ним вместе, стал ему выговаривать: - экой несуразной! Кто ты
против этого дьяка, чтобы он разговоры с тобой разговаривал!? Да и не знает он,
наверно, про те книги, - добавил он, усмехнувшись. - А вот. я тебя сведу с одним
монахом - ученейший муж! Вот его и спроси! И, действительно, вскорости свел...
Монаха почему - то звали отец Авель, Сразу было видно, что он праведен, умен и
проницателен. С Александром разговаривал охотно, но поглядывал на него с
некоторым удивлением и любопытством. Его взгляд, казалось, говорил: - не прост
ты, братец, ох - не прост! Большая в тебе тайна, человече! Но с бестактными
вопросами не лез - вс больше вопрошал о том, что собеседник думает о Боге, да о
смысле жизни, мироздании и о судьбах Мира... Александр сперва старался скрыть,
что много знает, но не удавалось, а потом и не хотелось: больно уж располагал к
себе такой прекрасный собеседник - истинный интеллигент своей эпохи!
О библиотеке Софьи Палеолог отец Авель знал, похваливал ее: - из-рядный кладезь
мудрости, сам черпаю частенько из него - но оскудел, премного оскудел! И мыши да
крысы погрызли, и огнь пожрал, и растащили многое... Да и свалено вс буреломом,
в одной куче с другими писаньями, не всегда и многомудрыми...
А ты - то, Александр, откуда черпал всякую премудрость? - вопросил он несколько
лукаво, но по - доброму. - Ведь много, много нахватал - я в этом понимаю толк...
Уж не у иноземцев ли каких? - Да, это правда: ездил - плавал я с купцами, был в
ганзейских городах, с немцами учеными хлеб - соль водил: самого Нострадамуса
знал... При этом имени отец Авель укоризненно покачал головой: - краем уха
слыхал про того чернокнижника.- Ну, и чего он наплел - то тебе?. - Наплл
немало: вс сказал, что будет аж до самого двухтысячного года от Рождества
Христова. -Ну! И ты ему поверил? - Как сказать... А вдруг он и вправду провидец?
- Что ж, может, и вправду... Только вот откуда этот дар - не от лукавого ли?
Ведь Господу неугодно, чтобы человеки знали, что их ждт во мгле времен! Ведомо
только, что когда - то будет конец света, а в последние времена придт Антихрист
и затеется Армагеддон... - Не сказывал ли он, скоро ли? - быстро спросил
собеседник - смущенно, почти воровато. - Нет, отче, этого не сказывал, но вроде
говорил, что лет этак через триста страшные дела начнутся на Руси: царей не
станет, Церковь Православная гонима будет, народ станет поклоняться лжепророкам,
будут литься реки крови, правды меж людьми не станет, править будут на Руси
разбойники, и длиться это будет долго : лет семьдесят с гаком...
