помолчав, он заметил:
-- Я все смотрю на тот портрет. Очень славная вещь.
-- Маленькая пастель? Это набросок, который я сделал с
моей дочери, Матильды, когда она гостила здесь на Рождество.
Бедняжке удается приезжать ко мне лишь во время каникул, на
острове невозможно получить приличное образование. Правда, я
время от времени навещаю ее. Как видите, живописец я не из
сильных!
-- Вы просто бережливы в отношении оттенков. Похоже на
одну из работ Ленбаха, виденную мной во Флоренции, та же
манера.
-- Вас влечет к искусству, -- сказал граф. -- Почему бы не
посвятить себя ему? Хотя, возможно, общественные условия Англии
этому не благоприятствуют. Вон там лежит пришедшее нынче утром
письмо от моего друга; вы знаете его имя, я не стану его
называть. Известнейший член Академии, чья жизнь как бы
олицетворяет бытующее у вас отношение к искусству. Прекрасный
человек. Большой поклонник охоты и рыбной ловли, любимец Двора,
признанный авторитет в области реформы костюма. Он и написал-то
ко мне в этот раз, чтобы выяснить кое-какие частности
греческого костюма, нужные ему для лекций, которые он читает в
Женском Союзе. Для него искусство -- не ревнивая возлюбленная,
но покладистая спутница, всегда готовая по-дружески закрыть
глаза и разрешить любовнику немного порезвиться на стороне, --
по временам увлекаясь какими-то иными идеалами и вообще получая
удовольствие от хорошего общества. Вот вам рецепт счастливой
жизни. Но шедевра так не создашь.
-- Думаю, что я относился бы к делу серьезно, -- сказал
Денис. -- Я бы разбрасываться не стал.
Он и вправду так думал. Стать художником -- внезапно он
понял, что в этом и состоит его подлинное призвание. Отказаться
от удовольствий, вымуштровать свой ум, вести жизнь, полную
самоотречения, смиренно черпать вдохновение в творениях великих
мастеров... Обрести, как этот старик, безмятежность, отказаться
от всего поверхностного, чрезмерно бойкого, заимствованного с
миру по нитке -- от разного рода умственных шалостей...
Но едва это видение вспышкой света пронеслось перед его
внутренним взором, как он вспомнил о своей беде. И намерение
стать всемирно известным художником сразу показалось
бессмысленным. Все рухнуло. Отныне ему ни в чем не найти
утешения.
Тем временем граф не без тревоги взирал на мрачное лицо
своего собеседника, чей безупречный профиль вполне мог выйти
из-под одушевленного мыслью резца Лисиппа. Граф гадал, какими
словами мог бы он изгнать меланхолию Дениса. В тот вечер у
Герцогини юноша выглядел таким веселым, казалось, он явился
туда прямиком из какого-то солнечного диалога Платона. Ныне в
глазах Дениса тускло мерцало настоящее горе. Что-то случилось.
С ним что-то неладно; впрочем, думал граф, не все ладно и с
миром, если он не способен найти для такого человека занятия
лучше, чем раздача булочек с маслом сплетникам и сплетницам,
собравшимся со всех концов света на прием к старухе.
Денис поднялся, произнося:
-- Жаль, что нельзя остаться у вас подольше. Уже довольно
поздно. К сожалению, мне пора.
Он протянул графу руку.
-- Боюсь, вы застали меня в настроении несколько унылом и
угнетенном, -- сказал, испустив чрезвычайно артистический
вздох, старик. Лицо его обратилось вдруг в лицо человека,
измученного заботами. На самом-то деле, им владела радость,
подобной которой он не испытывал многие годы, -- услышав
новость о скором появлении мистера ван Коппена, он помолодел
лет на пятьдесят и, когда бы не врожденная сдержанность эллина,
пустился бы от счастья в пляс.
-- Простите мою подавленность, -- продолжал он. -- Порою
никак не удается с собой совладать. Больше подобного не
повторится! Когда вы навестите меня в следующий раз, я
постараюсь показать себя более занимательным собеседником. Я
рассказал бы вам о моих печалях, если бы думал, что мне это
как-то поможет. Но перекладывать свое бремя на плечи другого --
какой в этом прок? Друзья разделяют наши радости, но в горестях
каждый человек одинок. Этому научаешься быстро! Так же быстро,
как постигаешь пустоту разговоров об утешении, которое способна
дать философия, и успокоении, даруемом верой, не правда ли? Я
думаю, даже вам знакомы минуты уныния.
-- Любого временами посещают тревоги по тому или иному
поводу. По-моему, это только естественно.
-- О да. Мы ведь не каменные -- и это тем справедливее в
отношении людей, подобных вам. Я бы за все богатства Креза не
пожелал вновь оказаться в вашем возрасте! Я слишком много
страдал. Все молодые люди слишком много страдают и сносят
страдания молча, как герои. У юности слишком широко открыты
глаза, отчего многое представляется ей в искаженном виде. А
фокусировка -- процесс болезненный. Ведь для юности правил не
существует. Помню, как во время одного из худших моих приступов
отчаяния, мой старый учитель дал мне совет, который после того,
как я обдумал его, принес мне определенную пользу. Собственно
говоря, я и поныне следую этому совету и помню его так ясно,
как будто учитель только что его высказал. Ну, что ж, сожалею,
что вам пора. Будь то в моей воле, я бы вас еще задержал.
Надеюсь однако, вы не забудете навестить меня в самом скором
времени. Вы удивительно подняли мое настроение! Послать Андреа,
чтобы он отыскал вам повозку?
-- А что он сказал? -- спросил Денис.
-- Старый учитель? Сейчас, постойте-ка... Он сказал: Не
позволяй мнениям пустых людей сбивать тебя с толку. Не плыви
туда, куда несет тебя толпа. Отдавший все на потребу ближнему,
сам остается ни с чем. Даже бриллиант может иметь слишком много
граней. Сохраняй свои грани нетронутыми, не позволяй им
истереться в соприкосновениях с пошлыми умами. Он также сказал:
Человек может защищаться кулаками или мечом, но нет лучшего
оружия, чем интеллект. Оружие выковывается в огне. В нашем
случае, таковым является страдание. Кроме того, оружие следует
сохранять незапятнанным. Если разум чист, тело само о себе
позаботится. Он сказал: Стремись к глубине, но не погружайся
слишком глубоко ни в прошлое, ибо так можно лишиться
оригинальности, ни в самого себя -- дабы не приобрести излишней
склонности к самокопанию. Углубись в мир живых существ и
постарайся соединить себя с ними цепью, которую ты выковал сам.
Как только такая связь установится, ты станешь неуязвимым.
Распространяйся вовне! Он сказал мне многое в этом роде. И
думаете, меня его речи утешили? Ни в малейшей мере. Я
рассердился. В первый миг мне показалось, что я получил
заурядный совет. Я даже счел моего учителя лицемером:
наговорить подобных слов мне мог первый встречный! Я ощутил
такое разочарование, что на следующий день пришел к нему и
прямо высказал все, что думал о его советах. И он ответил, --
вы знаете, что он мне ответил?
-- Даже вообразить не могу.
-- Он ответил: "Что такое всякая мудрость, как не собрание
общих мест? Возьми любые полсотни наших пословиц -- до чего они
банальны, до чего затасканы, их и произносить-то стыдно. И тем
не менее, они объемлют сгущенный опыт целого народа, а человек,
выстроивший свою жизнь согласно содержащимся в них
наставлениям, никогда не уйдет далеко по дурной дорожке. Каким
это кажется легким! Но кто-нибудь когда-нибудь предпринимал
такую попытку? Никогда, никто! Случалось ли хоть одному
человеку достигнуть внутренней гармонии, опираясь на опыт
других людей? Ни единого раза с самого начала времен! Человек
должен сам пройти сквозь огонь."
-- Мне такого учителя встретить не привелось, -- задумчиво
сказал Денис. -- Должно быть, достойный был человек.
-- О да, намерения у старого плута были благие, -- со
странной улыбочкой отозвался граф.
ГЛАВА XVII
Денис спускался из Старого города. На изгибе дороги он
нагнал епископа, медленно двигавшегося в одном с ним
направлении.
-- Как поживает мисс Мидоуз? -- поинтересовался молодой
человек.
-- Боюсь, не слишком хорошо. А как граф?
-- О, с графом все в порядке.
Они шли рядом и молчали, поскольку говорить им было
особенно не о чем. Визит к графу пошел Денису на пользу; вскоре
он еще раз заглянет туда, хотя бы для того чтобы развеселить
одинокого старика, в последнюю минуту подарившего ему
фотографию "Локрийского фавна" снабдив ее любезной надписью.
Только не нужно ее никому показывать, сказал граф -- до поры до
времени! Правительство -- до поры до времени -- не должно
ничего знать об этой реликвии. Попозже, и может быть, очень
скоро все уладиться. Денис с благоговением уложил снимок в
карман. Он думал также и о пастели -- о лице Матильды,
казалось, сиявшем в тумане, подобно звезде... Не сразу он
вспомнил о том, что рядом с ним шагает епископ. Он почувствовал
себя обязанным сказать что-либо этому высохшему в колониях
человеку, которого он невольно сравнивал с графом -- сравнение
получалось далеко не в пользу епископа.
-- Припекает сегодня, правда?
-- Ужасная духота, -- откликнулся мистер Херд. -- Самый
жаркий день, какой я здесь до сей пор видел. И ни ветерка.
-- Ни ветерка...
Разговор снова замер. В общем-то, они и не пытались его
поддержать, -- казалось, они удалились один от другого на
расстояние большее того, что разделяло их в день знакомства.
Каждого занимали собственные мысли. К тому же епископ был
сегодня немногословней обычного; встреча с кузиной оказалась не
очень удачной.
Спустя какое-то время, Денис предпринял еще одну попытку.
Поговорив немного о хранимых графом Каловеглиа античных
реликвиях, он, слово за слово, принялся рассказывать мистеру
Херду про одного из своих друзей, откопавшего в старом садовом
колодце раннюю итальянскую керамику, вернее, ее фрагменты.
Майолика, сказал Денис.
-- Наверное, это была очень приятная неожиданность, --
заметил епископ, мало видевший проку в глазурированной посуде и
в помешанных, которые ее собирают. Однако, почувствовав, что
настал его черед поддержать разговор, он сказал:
-- Я нынче вечером обедаю у Герцогини. Вы будете?
-- Нет, -- с непривычной решительностью ответил молодой
человек. Никогда больше ноги его не будет в суровом старом
монастыре, построенном Добрым Герцогом Альфредом. Никогда!
Впрочем, он поспешил смягчить резкость ответа, добавив, что
Герцогиня приглашала его, но он этим вечером прийти к ней не
сможет.
-- Нужно как-то утешить ее после ограбления, -- добавил
епископ.
-- Какого ограбления?
Мистер Херд объяснил, что прошлой ночью, пока Герцогиня
обедала у госпожи Стейнлин и потом каталась на лодке, кто-то
забрался в ее дом. Видимо, это был человек, знавший, что
делает. Знавший в доме все закоулки. Да к тому же еще, человек
со вкусом. Все подделки остались нетронутыми, он унес только
подлинные предметы -- несколько драгоценных распятий и
бонбоньерок. Никто и понятия не имеет о личности вора.
Совершеннейшая загадка! Несчастья не случилось бы, если бы эту
девочку, Анджелину, которой полагалось ночевать в доме, не
вызвали поздно ночью к постели захворавшей тетки. Старушка,
судя по всему, подвержена внезапным сердечным приступам. Рано
утром она пришла к Герцогине с бесконечными извинениями и, по
счастью, подтвердила слова племянницы.
-- Меня это порадовало, -- завершил свой рассказ епископ,
-- потому что горничная, когда я ее увидел, показалась мне
девицей довольно ветреной -- из тех, которые всегда готовы
