же, если б я воротилась домой, он бы меня и не узнал. Если он и простит, то
кого же встретит теперь? Я уж не та, уж не ребенок, я много прожила. Если я
и угожу ему, он все-таки будет вздыхать о прошедшем счастье, тосковать, что
я совсем не та, как прежде, когда еще он любил меня ребенком; а старое
всегда лучше кажется! С мучениями вспоминается! О, как хорошо прошедшее,
Ваня! - вскричала она, сама увлекаясь и прерывая себя этим восклицанием, с
болью вырвавшимся из ее сердца.
- Это все правда, - сказал я, - что ты говоришь, Наташа. Значит, ему
надо теперь узнать и полюбить тебя вновь. А главное: узнать. Что ж? Он и
полюбит тебя. Неужели ж ты думаешь, что он не в состоянии узнать и понять
тебя, он, он, такое сердце!
- Ох, Ваня, не будь несправедлив! И что особенного во мне понимать? Я
не про то говорила. Видишь, что еще: отеческая любовь тоже ревнива. Ему
обидно, что без него все это началось и разрешилось с Алешей, а он не знал,
проглядел. Он знает, что и не предчувствовал этого, и несчастные
последствия нашей любви, мой побег, приписывает именно моей "неблагодарной"
скрытности. Я не пришла к нему с самого начала, я не каялась потом перед
ним в каждом движении моего сердца, с самого начала моей любви; напротив, я
затаила все в себе, я пряталась от него, и, уверяю тебя, Ваня, втайне ему
это обиднее, оскорбительнее, чем самые последствия любви, - то, что я ушла
от них и вся отдалась моему любовнику. Положим, он встретил бы меня теперь
как отец, горячо и ласково, но семя вражды останется. На второй, на третий
день начнутся огорчения, недоумения, попреки. К тому же он не простит без
условий. Я, положим, скажу, и скажу правду, из глубины сердца, что понимаю,
как его оскорбила, до какой степени перед ним виновата. И хоть мне и больно
будет, если он не захочет понять, чего мне самой стоило все это счастье с
Алешей, какие я сама страдания перенесла, то я подавлю свою боль, все
перенесу, - но ему и этого будет мало. Он потребует от меня невозможного
вознаграждения: он потребует, чтоб я прокляла мое прошедшее, прокляла Алешу
и раскаялась в моей любви к нему. Он захочет невозможного - воротить
прошедшее и вычеркнуть из нашей жизни последние полгода. Но я не прокляну
никого, я не могу раскаяться... Уж так оно пришлось, так случилось... Нет,
Ваня, теперь нельзя. Время еще не пришло.
- Когда же придет время?
- Не знаю... Надо как-нибудь выстрадать вновь наше будущее счастье;
купить его какими-нибудь новыми муками. Страданием все очищается... Ох,
Ваня, сколько в жизни боли!
Я замолчал и задумчиво смотрел на нее.
- Что ты так смотришь на меня, Алеша, то бишь - Ваня? - проговорила
она, ошибаясь и улыбнувшись своей ошибке.
- Я смотрю теперь на твою улыбку, Наташа. Где ты взяла ее? У тебя
прежде не было такой.
- А что же в моей улыбке?
- Прежнее детское простодушие, правда, в ней еще есть... Но когда ты
улыбаешься, точно в то же время у тебя как-нибудь сильно заболит на сердце.
Вот ты похудела, Наташа, а волосы твои стали как будто гуще... Что это у
тебя за платье? Это еще у них было сделано?
- Как ты меня любишь, Ваня! - отвечала она, ласково взглянув на меня.
- Ну, а ты, что ты теперь делаешь? Как твои-то дела?
- Не изменились; все роман пишу; да тяжело, не дается. Вдохновение
выдохлось. Сплеча-то и можно бы написать, пожалуй, и занимательно бы вышло;
да хорошую идею жаль портить. Эта из любимых. А к сроку непременно надо в
журнал. Я даже думаю бросить роман и придумать повесть поскорее, так,
что-нибудь легонькое и грациозное и отнюдь без мрачного направления... Это
уж отнюдь... Все должны веселиться и радоваться!..
- Бедный ты труженик! А что Смит?
- Да Смит умер.
- Не приходил к тебе? Я серьезно говорю тебе, Ваня: ты болен, у тебя
нервы расстроены, такие все мечты. Когда ты мне рассказывал про наем этой
квартиры, я все это в тебе заметила. Что, квартира сыра, нехороша?
- Да! У меня еще случилась история, сегодня вечером... Впрочем, я
потом расскажу.
Она меня уже не слушала и сидела в глубокой задумчивости.
- Не понимаю, как я могла уйти тогда от них; я в горячке была, -
проговорила она наконец, смотря на меня таким взглядом, которым не ждала
ответа.
Заговори я с ней в эту минуту, она бы и не слыхала меня.
- Ваня, - сказала она чуть слышным голосом, - я просила тебя за делом.
- Что такое?
- Я расстаюсь с ним.
- Рассталась или расстаешься?
- Надо кончить с этой жизнью. Я и звала тебя, чтоб выразить все, все,
что накопилось теперь и что я скрывала от тебя до сих пор. - Она всегда так
начинала со мной, поверяя мне свои тайные намерения, и всегда почти
выходило, что все эти тайны я знал от нее же.
- Ах, Наташа, я тысячу раз это от тебя слышал! Конечно, вам жить
вместе нельзя; ваша связь какая-то странная; между вами нет ничего общего.
Но... достанет ли сил у тебя?
- Прежде были только намерения, Ваня; теперь же я решилась совсем. Я
люблю его бесконечно, а между тем выходит, что я ему первый враг; я гублю
его будущность. Надо освободить его. Жениться он на мне не может; он не в
силах пойти против отца. Я тоже не хочу его связывать. И потому я даже
рада, что он влюбился в невесту, которую ему сватают. Ему легче будет
расстаться со мной. Я это должна! Это долг... Если я люблю его, то должна
всем для него пожертвовать, должна доказать ему любовь мою, это долг! Не
правда ли?
- Но ведь ты не уговоришь его.
- Я и не буду уговаривать. Я буду с ним по-прежнему, войди он хоть
сейчас. Но я должна приискать средство, чтоб ему было легко оставить меня
без угрызений совести. Вот что меня мучит, Ваня; помоги. Не присоветуешь ли
чего-нибудь?
- Такое средство одно, - сказал я, - разлюбить его совсем и полюбить
другого. Но вряд ли это будет средством. Ведь ты знаешь его характер? Вот
он к тебе пять дней не ездит. Предположи, что он совсем оставил тебя; тебе
стоит только написать ему, что ты сама его оставляешь, а он тотчас же
прибежит к тебе.
- За что ты его не любишь, Ваня?
- Я!
- Да, ты, ты! Ты ему враг, тайный и явный! Ты не можешь говорить о нем
без мщения. Я тысячу раз замечала, что тебе первое удовольствие унижать и
чернить его! Именно чернить, я правду говорю!
- И тысячу раз уже говорила мне это. Довольно, Наташа; оставим этот
разговор.
- Я бы хотела переехать на другую квартиру, - заговорила она опять
после некоторого молчания. - Да ты не сердись, Ваня...
- Что ж, он придет и на другую квартиру, а я, ей-богу, не сержусь.
- Любовь сильна; новая любовь может удержать его. Если и воротится ко
мне, так только разве на минуту, как ты думаешь?
- Не знаю, Наташа, в нем все в высшей степени ни с чем несообразно, он
хочет и на той жениться и тебя любить. Он как-то может все это вместе
делать.
- Если б я знала наверно, что он любит ее, я бы решилась... Ваня! Не
таи от меня ничего! Знаешь ты что-нибудь, чего мне не хочешь сказать, или
нет?
Она смотрела на меня беспокойным, выпытывающим взглядом.
- Ничего не знаю, друг мой, даю тебе честное слово; с тобой я был
всегда откровенен. Впрочем, я вот что еще думаю: может быть, он вовсе не
влюблен в падчерицу графини так сильно, как мы думаем. Так, увлечение...
- Ты думаешь, Ваня? Боже, если б я это знала наверное!
О, как бы я желала его видеть в эту минуту, только взглянуть на него.
Я бы по лицу его все узнала! И нет его! Нет его!
- Да разве ты ждешь его, Наташа?
- Нет, он у ней; я знаю; я посылала узнавать. Как бы я желала
взглянуть и на нее... Послушай, Ваня, я скажу вздор, но неужели же мне
никак нельзя ее увидеть, нигде нельзя с нею встретиться? Как ты думаешь?
Она с беспокойством ожидала, что я скажу.
- Увидать еще можно. Но ведь только увидать - мало.
- Довольно бы того хоть увидать, а там я бы и сама угадала. Послушай:
я ведь так глупа стала; хожу-хожу здесь, все одна, все одна, - все думаю;
мысли как какой-то вихрь, так тяжело! Я и выдумала, Ваня: нельзя ли тебе с
ней познакомиться? Ведь графиня (тогда ты сам рассказывал) хвалила твой
роман; ты ведь ходишь иногда на вечера к князю Р***; она там бывает.
Сделай, чтоб тебя ей там представили. А то, пожалуй, и Алеша мог бы тебя с
ней познакомить. Вот ты бы мне все и рассказал про нее.
- Наташа, друг мой, об этом после. А вот что: неужели ты серьезно
думаешь, что у тебя достанет сил на разлуку? Посмотри теперь на себя:
неужели ты покойна?
- Дос-та-нет! - отвечала она чуть слышно. - Все для него! Вся жизнь
моя для него! Но знаешь, Ваня, не могу я перенести, что он теперь у нее,
обо мне позабыл, сидит возле нее, рассказывает, смеется, помнишь, как
здесь, бывало, сидел... Смотрит ей прямо в глаза; он всегда так смотрит; и
в мысль ему не приходит теперь, что я вот здесь... с тобой.
Она не докончила и с отчаянием взглянула на меня.
- Как же ты, Наташа, еще сейчас, только сейчас говорила...
- Пусть мы вместе, все вместе расстанемся! - перебила она с сверкающим
взглядом. - Я сама его благословлю на это. Но тяжело, Ваня, когда он сам,
первый, забудет меня? Ах, Ваня, какая это мука! Я сама не понимаю себя:
умом выходит так, а на деле не так! Что со мною будет!
- Полно, полно, Наташа, успокойся!..
- И вот уже пять дней, каждый час, каждую минуту... Во сне ли, сплю ли
- все об нем, об нем! Знаешь, Ваня: пойдем туда, проводи меня!
- Полно, Наташа.
- Нет, пойдем! Я тебя только ждала, Ваня! Я уже три дня об этом думаю.
Об этом-то деле я и писала к тебе... Ты меня должен проводить; ты не должен
отказать мне в этом... Я тебя ждала... Три дня... Там сегодня вечер... он
там... пойдем!
Она была как в бреду. В прихожей раздался шум; Мавра как будто спорила
с кем-то.
- Стой, Наташа, кто это? - спросил я, - слушай!
Она прислушалась с недоверчивою улыбкою и вдруг страшно побледнела.
- Боже мой! Кто там? - проговорила она чуть слышным голосом.
Она хотела было удержать меня, но я вышел в прихожую к Мавре. Так и
есть! Это был Алеша. Он об чем-то расспрашивал Мавру; та сначала не пускала
его.
- Откудова такой явился? - говорила она, как власть имеющая. - Что?
Где рыскал? Ну уж иди, иди! А меня тебе не подмаслить! Ступай-ка; что-то
ответишь?
- Я никого не боюсь! Я войду! - говорил Алеша, немного, впрочем,
сконфузившись.
- Ну ступай! Прыток ты больно!
- И пойду! А! И вы здесь! - сказал он, увидев меня, - как это хорошо,
что и вы здесь! Ну вот и я; видите; как же мне теперь...
- Да просто войдите, - отвечал я, - чего вы боитесь?
- Я ничего не боюсь, уверяю вас, потому что я, ей-богу, не виноват. Вы
думаете, я виноват? Вот увидите, я сейчас оправдаюсь. Наташа, можно к тебе?
- вскрикнул он с какой-то выделанною смелостию, остановясь перед
затворенною дверью.
Никто не отвечал.
- Что ж это? - спросил он с беспокойством.
- Ничего, она сейчас там была, - отвечал я, - разве что-нибудь...
Алеша осторожно отворил дверь и робко окинул глазами комнату. Никого
не было.
Вдруг он увидал ее в углу, между шкафом и окном. Она стояла там, как
будто спрятавшись, ни жива ни мертва. Как вспомню об этом, до сих пор не
могу не улыбнуться. Алеша тихо и осторожно подошел к ней.
- Наташа, что ты? Здравствуй, Наташа, - робко проговорил он, с
каким-то испугом смотря на нее.
- Ну что ж, ну... ничего!.. - отвечала она в ужасном смущении, как
будто она же и была виновата. - Ты... хочешь чаю?
- Наташа, послушай... - говорил Алеша, совершенно потерявшись. - Ты,
может быть, уверена, что я виноват... Но я не виноват; я нисколько не
виноват! Вот видишь ли, я тебе сейчас расскажу.
- Да зачем же это? - прошептала Наташа, - нет, нет, не надо... лучше
