лет шестнадцати, даже, может быть, только пятнадцати, - маленькое,
белокуренькое, хорошенькое, но все разгоревшееся и как будто припухшее.
Девушка, кажется, очень мало уж понимала; одну ногу заложила за другую,
причем выставила ее гораздо больше, чем следовало, и, по всем признакам,
очень плохо сознавала, что она на улице.
Раскольников не сел и уйти не хотел, а стоял перед нею в недоумении.
Этот бульвар и всегда стоит пустынный, теперь же, во втором часу и в такой
зной, никого почти не было. И однако ж в стороне, шагах в пятнадцати, на
краю бульвара, остановился один господин, которому, по всему видно было,
очень бы хотелось тоже подойти к девочке с какими-то целями. Он тоже,
вероятно, увидел ее издали и догонял, но ему помешал Раскольников. Он
бросал на него злобные взгляды, стараясь, впрочем, чтобы тот их не заметил,
и нетерпеливо ожидал своей очереди, когда досадный оборванец уйдет. Дело
было понятное. Господин этот был лет тридцати, плотный, жирный, кровь с
молоком, с розовыми губами и с усиками, и очень щеголевато одетый.
Раскольников ужасно разозлился; ему вдруг захотелось как-нибудь оскорбить
этого жирного франта. Он на минуту оставил девочку и подошел к господину.
- Эй вы, Свидригайлов! Вам чего тут надо? - крикнул он, сжимая кулаки
и смеясь своими запенившимися от злобы губами.
- Это что значит? - строго спросил господин, нахмурив брови и свысока
удивившись.
- Убирайтесь, вот что!
- Как ты смеешь, каналья!..
И он взмахнул хлыстом. Раскольников бросился на него с кулаками, не
рассчитав даже и того, что плотный господин мог управиться и с двумя
такими, как он. Но в эту минуту кто-то крепко схватил его сзади, между ними
стал городовой.
- Полно, господа, не извольте драться в публичных местах. Вам чего
надо? Кто таков? - строго обратился он к Раскольникову, разглядев его
лохмотья.
Раскольников посмотрел на него внимательно. Это было бравое солдатское
лицо с седыми усиками и с толковым взглядом.
- Вас-то мне и надо, - крикнул он, хватая его за руку. - Я бывший
студент, Раскольников... Это и вам можно узнать, - обратился он к
господину, - а вы пойдемте-ка, я вам что-то покажу...
И, схватив городового за руку, он потащил его к скамейке.
- Вот, смотрите, совсем пьяная, сейчас шла по бульвару: кто ее знает,
из каких, а не похоже, чтоб по ремеслу. Вернее же всего где-нибудь напоили
и обманули... в первый раз... понимаете? да так и пустили на улицу.
Посмотрите, как разорвано платье, посмотрите, как оно надето: ведь ее
одевали, а не сама она одевалась, да и одевали-то неумелые руки, мужские.
Это видно. А вот теперь смотрите сюда: этот франт, с которым я сейчас
драться хотел, мне незнаком, первый раз вижу; но он ее тоже отметил
дорогой, сейчас, пьяную-то, себя-то не помнящую, и ему ужасно теперь
хочется подойти и перехватить ее, - так как она в таком состоянии, -
завезти куда-нибудь... И уж это наверно так; уж поверьте, что я не
ошибаюсь. Я сам видел, как он за нею наблюдал и следил, только я ему
помешал, и он теперь все ждет, когда я уйду. Вон он теперь отошел маленько,
стоит, будто папироску свертывает... Как бы нам ему не дать? Как бы нам ее
домой отправить, - подумайте-ка!
Городовой мигом все понял и сообразил. Толстый господин был, конечно,
понятен, оставалась девочка. Служивый нагнулся над нею разглядеть поближе,
и искреннее сострадание изобразилось в его чертах.
- Ах, жаль-то как! - сказал он, качая головой, - совсем еще как
ребенок. Обманули, это как раз. Послушайте, сударыня, - начал он звать ее,
- где изволите проживать? - Девушка открыла усталые и посоловелые глаза,
тупо посмотрела на допрашивающих и отмахнулась рукой.
- Послушайте, - сказал Раскольников, - вот (он пошарил в кармане и
вытащил двадцать копеек; нашлись), вот, возьмите извозчика и велите ему
доставить по адресу. Только бы адрес-то нам узнать!
- Барышня, а барышня? - начал опять городовой, приняв деньги, - я
сейчас извозчика вам возьму и сам вас препровожу. Куда прикажете? а? Где
изволите квартировать?
- Пшла!.. пристают!.. - пробормотала девочка и опять отмахнулась
рукой.
- Ах, ах как нехорошо! Ах, стыдно-то как, барышня, стыд-то какой! - Он
опять закачал головой, стыдя, сожалея и негодуя. - Ведь вот задача! -
обратился он к Раскольникову и тут же, мельком, опять оглядел его с ног до
головы. Странен, верно, и он ему показался: в таких лохмотьях, а сам деньги
выдает!
- Вы далеко ль отсюда их нашли? - спросил он его.
- Говорю вам: впереди меня шла, шатаясь, тут же на бульваре. Как до
скамейки дошла, так и повалилась.
- Ах, стыд-то какой теперь завелся на свете, господи! Этакая
немудреная, и уж пьяная! Обманули, это как есть! Вон и платьице ихнее
разорвано... Ах как разврат-то ноне пошел!.. А пожалуй, что из благородных
будет, из бедных каких... Ноне много таких пошло. По виду-то как бы из
нежных, словно ведь барышня, - и он опять нагнулся над ней.
Может, и у него росли такие же дочки - "словно как барышни и из
нежных", с замашками благовоспитанных и со всяким перенятым уже
модничаньем...
- Главное, - хлопотал Раскольников, - вот этому подлецу как бы не
дать! Ну что ж он еще над ней надругается! Наизусть видно, чего ему
хочется; ишь подлец, не отходит!
Раскольников говорил громко и указывал на него прямо рукой. Тот
услышал и хотел было опять рассердиться, но одумался и ограничился одним
презрительным взглядом. Затем медленно отошел еще шагов на десять и опять
остановился.
- Не дать-то им это можно-с, - отвечал унтер-офицер в раздумье. - Вот
кабы они сказали, куда их предоставить, а то... Барышня, а барышня! -
нагнулся он снова.
Та вдруг совсем открыла глаза, посмотрела внимательно, как будто
поняла что-то такое, встала со скамейки и пошла обратно в ту сторону,
откуда пришла.
- Фу, бесстыдники, пристают! - проговорила она, еще раз отмахнувшись.
Пошла она скоро, но по-прежнему сильно шатаясь. Франт пошел за нею, но по
другой аллее, не спуская с нее глаз.
- Не беспокойтесь, не дам-с, - решительно сказал усач и отправился
вслед за ними.
- Эх, разврат-то как ноне пошел! - повторил он вслух, вздыхая.
В эту минуту как будто что-то ужалило Раскольникова; в один миг его
как будто перевернуло.
- Послушайте, эй! - закричал он вслед усачу.
Тот оборотился.
- Оставьте! Чего вам? Бросьте! Пусть его позабавится (он указал на
франта). Вам-то чего?
Городовой не понимал и смотрел во все глаза. Раскольников засмеялся.
- Э-эх! - проговорил служивый, махнув рукой, и пошел вслед за франтом
и за девочкой, вероятно приняв Раскольникова иль за помешанного, или за
что-нибудь еще хуже.
"Двадцать копеек мои унес, - злобно проговорил Раскольников, оставшись
один. - Ну пусть и с того тоже возьмет да и отпустит с ним девочку, тем и
кончится... И чего я ввязался тут помогать! Ну мне ль помогать? Имею ль я
право помогать? Да пусть их переглотают друг друга живьем - мне-то чего? И
как я смел отдать эти двадцать копеек. Разве они мои?"
Несмотря на эти странные слова, ему стало очень тяжело. Он присел на
оставленную скамью. Мысли его были рассеянны... Да и вообще тяжело ему было
думать в эту минуту о чем бы то ни было. Он бы хотел совсем забыться, все
забыть, потом проснуться и начать совсем сызнова...
- Бедная девочка!.. - сказал он, посмотрев в опустевший угол, скамьи.
- Очнется, поплачет, потом мать узнает... Сначала прибьет, а потом высечет,
больно и с позором, пожалуй, и сгонит... А не сгонит, так все-таки
пронюхают Дарьи Францевны, и начнет шмыгать моя девочка, туда да сюда...
Потом тотчас больница (и это всегда у тех, которые у матерей живут очень
честных и тихонько от них пошаливают), ну а там... а там опять больница...
вино... кабаки... и еще больница... года через два-три - калека, итого
житья ее девятнадцать аль восемнадцать лет от роду всего-с... Разве я таких
не видал? А как они делались? Да вот все так и делались... Тьфу! А пусть!
Это, говорят, так и следует. Такой процент, говорят, должен уходить каждый
год... куда-то... к черту, должно быть, чтоб остальных освежать и им не
мешать. Процент! Славные, право, у них эти словечки: они такие
успокоительные, научные. Сказано: процент, стало быть, и тревожиться
нечего. Вот если бы другое слово, ну тогда... было бы, может быть,
беспокойнее... А что, коль и Дунечка как-нибудь в процент попадет!.. Не в
тот, так в другой?..
"А куда ж я иду? - подумал он вдруг. - Странно. Ведь я зачем-то пошел.
Как письмо прочел, так и пошел... На Васильевский остров, к Разумихину я
пошел, вот куда, теперь... помню. Да зачем, однако же? И каким образом
мысль идти к Разумихину залетела мне именно теперь в голову? Это
замечательно".
Он дивился себе. Разумихин был один из его прежних товарищей по
университету. Замечательно, что Раскольников, быв в университете, почти не
имел товарищей, всех чуждался, ни к кому не ходил и у себя принимал тяжело.
Впрочем, и от него скоро все отвернулись. Ни в общих сходках, ни в
разговорах, ни в забавах, ни в чем он как-то не принимал участия. Занимался
он усиленно, не жалея себя, и за это его уважали, но никто не любил. Был он
очень беден и как-то надменно горд и несообщителен; как будто что-то таил
про себя. Иным товарищам его казалось, что он смотрит на них на всех, как
на детей, свысока, как будто он всех их опередил и развитием, и знанием, и
убеждениями, и что на их убеждения и интересы он смотрит как на что-то
низшее.
С Разумихиным же он почему-то сошелся, то есть не то что сошелся, а
был с ним сообщительнее, откровеннее. Впрочем, с Разумихиным невозможно
было и быть в других отношениях. Это был необыкновенно веселый и
сообщительный парень, добрый до простоты. Впрочем, под этою простотой
таилась и глубина, и достоинство. Лучшие из его товарищей понимали это, все
любили его. Был он очень неглуп, хотя и действительно иногда простоват.
Наружность его была выразительная - высокий, худой, всегда худо выбрит,
черноволосый. Иногда он буянил и слыл за силача. Однажды ночью, в компании,
он одним ударом ссадил одного блюстителя вершков двенадцати росту. Пить он
мог до бесконечности, но мог и совсем не пить; иногда проказил даже
непозволительно, но мог и совсем не проказить. Разумихин был еще тем
замечателен, что никакие неудачи его никогда не смущали и никакие дурные
обстоятельства, казалось, не могли придавить его. Он мог квартировать хоть
на крыше, терпеть адский голод и необыкновенный холод. Был он очень беден и
решительно сам, один, содержал себя, добывая кой-какими работами деньги. Он
знал бездну источников, где мог почерпнуть, разумеется заработком. Однажды
он целую зиму совсем не топил своей комнаты и утверждал, что это даже
приятнее, потому что в холоде лучше спится. В настоящее время он тоже
принужден был выйти из университета, но ненадолго, и из всех сил спешил
поправить обстоятельства, чтобы можно было продолжать. Раскольников не был
у него уже месяца четыре, а Разумихин и не знал даже его квартиры. Раз
как-то, месяца два тому назад, они было встретились на улице, но
Раскольников отвернулся и даже перешел на другую сторону, чтобы тот его не
заметил. А Разумихин хоть и заметил, но прошел мимо, не желая тревожить
приятеля.
V
"Действительно, я у Разумихина недавно еще хотел было работы просить,
чтоб он мне или уроки достал, или что-нибудь... - додумывался Раскольников,
- но чем теперь-то он мне может помочь? Положим, уроки достанет, положим,
даже последнею копейкой поделится, если есть у него копейка, так что можно
даже и сапоги купить, и костюм поправить, чтобы на уроки ходить... гм...
Ну, а дальше? На пятаки-то что ж я сделаю? Мне разве того теперь надобно?
Право, смешно, что я пошел к Разумихину..."
Вопрос, почему он пошел теперь к Разумихину, тревожил его больше, чем
