уже больше не разлучимся и впредь. Слава тебе господи, кончились ее
истязания, но расскажу тебе все по порядку, чтобы ты узнал, как все было, и
что мы от тебя до сих пор скрывали. Когда ты писал мне, тому назад два
месяца, что слышал от кого-то, будто Дуня терпит много от грубости в доме
господ Свидригайловых, и спрашивал от меня точных объяснений, - что могла я
тогда написать тебе в ответ? Если б я написала тебе всю правду, то ты,
пожалуй бы, все бросил и хоть пешком, а пришел бы к нам, потому я и
характер и чувства твои знаю, и ты бы не дал в обиду сестру свою. Я же сама
была в отчаянии, но что было делать? Я и сама-то всей правды тогда не
знала. Главное же затруднение состояло в том, что Дунечка, вступив прошлого
года в их дом гувернанткой, взяла наперед целых сто рублей под условием
ежемесячного вычета из жалованья, и, стало быть, и нельзя было место
оставить, не расплатившись с долгом. Сумму же эту (теперь могу тебе все
объяснить, бесценный Родя) взяла она более для того, чтобы выслать тебе
шестьдесят рублей, в которых ты тогда так нуждался и которые ты и получил
от нас в прошлом году. Мы тебя тогда обманули, написали, что это из
скопленных Дунечкиных прежних денег, но это было не так, а теперь сообщаю
тебе всю правду, потому что все теперь переменилось внезапно, по воле
божией, к лучшему, и чтобы ты знал, как любит тебя Дуня и какое у нее
бесценное сердце. Действительно, господин Свидригайлов сначала обходился с
ней очень грубо и делал ей разные неучтивости и насмешки за столом... Но не
хочу пускаться во все эти тяжелые подробности, чтобы не волновать тебя
напрасно, когда уж все теперь кончено. Короче, несмотря на доброе и
благородное обращение Марфы Петровны, супруги господина Свидригайлова, и
всех домашних, Дунечке было очень тяжело, особенно когда господин
Свидригайлов находился, по старой полковой привычке своей, под влиянием
Бахуса. Но что же оказалось впоследствии? Представь себе, что этот
сумасброд давно уже возымел к Дуне страсть, но все скрывал это под видом
грубости и презрения к ней. Может быть, он и сам стыдился и приходил в
ужас, видя себя уже в летах и отцом семейства, при таких легкомысленных
надеждах, а потому и злился невольно на Дуню. А может быть, и то, что он
грубостию своего обращения и насмешками хотел только прикрыть от других всю
истину. Но наконец не удержался и осмелился сделать Дуне явное и гнусное
предложение, обещая ей разные награды и сверх того бросить все и уехать с
нею в другую деревню или, пожалуй, за границу. Можешь представить себе все
ее страдания! Оставить сейчас место было нельзя, не только по причине
денежного долга, но и щадя Марфу Петровну, которая могла бы вдруг возыметь
подозрения, а следовательно, и пришлось бы поселить в семействе раздор. Да
и для Дунечки был бы большой скандал; уж так не обошлось бы. Были тут и
многие разные причины, так что раньше шести недель Дуня никак не могла
рассчитывать вырваться из этого ужасного дома. Конечно, ты знаешь Дуню,
знаешь, как она умна и с каким твердым характером. Дунечка многое может
сносить и даже в самых крайних случаях найти в себе столько великодушия,
чтобы не потерять своей твердости. Она даже мне не написала обо всем, чтобы
не расстроить меня, а мы часто пересылались вестями. Развязка же наступила
неожиданная. Марфа Петровна нечаянно подслушала своего мужа, умолявшего
Дунечку в саду, и, поняв все превратно, во всем ее же и обвинила, думая,
что она-то всему и причиной. Произошло у них тут же в саду ужасная сцена:
Марфа Петровна даже ударила Дуню, не хотела ничего слушать, а сама целый
час кричала и, наконец, приказала тотчас же отвезти Дуню ко мне в город, на
простой крестьянской телеге, в которую сбросили все ее вещи, белье, платья,
все как случилось, неувязанное и неуложенное. А тут поднялся проливной
дождь, и Дуня, оскорбленная и опозоренная, должна была проехать с мужиком
целых семнадцать верст в непокрытой телеге. Подумай теперь, что могла я
тебе написать в письме, в ответ на твое, полученное мною два месяца назад,
и о чем писать? Сама я была в отчаянии; правду написать тебе не смела,
потому что ты очень бы был несчастлив, огорчен и возмущен, да и что мог бы
ты сделать? Пожалуй, еще себя погубить, да и Дунечка запрещала; а наполнять
письмо пустяками и о чем-нибудь, тогда как в душе такое горе, я не могла.
Целый месяц у нас по всему городу ходили сплетни об этой истории, и до того
уж дошло, что нам даже в церковь нельзя было ходить с Дуней от
презрительных взглядов и шептаний, и даже вслух при нас были разговоры.
Все-то знакомые от нас отстранились, все перестали даже кланяться, и я
наверно узнала, что купеческие приказчики и некоторые канцеляристы хотели
нанести нам низкое оскорбление, вымазав дегтем ворота нашего дома, так что
хозяева стали требовать, чтобы мы с квартиры съехали. Всему этому причиной
была Марфа Петровна, которая успела обвинить и загрязнить Дуню во всех
домах. Она у нас со всеми знакома и в этот месяц поминутно приезжала в
город, и так как она немного болтлива и любит рассказывать про свои
семейные дела и, особенно, жаловаться на своего мужа всем и каждому, что
очень нехорошо, то и разнесла всю историю, в короткое время, не только в
городе, но и по уезду. Я заболела, Дунечка же была тверже меня, и если бы
ты видел, как она все переносила и меня же утешала и ободряла! Она ангел!
Но, по милосердию божию, наши муки были сокращены: господин Свидригайлов
одумался и раскаялся и, вероятно пожалев Дуню, представил Марфе Петровне
полные и очевидные доказательства всей Дунечкиной невинности, а именно:
письмо, которое Дуня еще до тех пор, когда Марфа Петровна застала их в
саду, принуждена была написать и передать ему, чтоб отклонить личные
объяснения и тайные свидания, на которых он настаивал, и которое, по
отъезде Дунечки, осталось в руках господина Свидригайлова. В этом письме
она самым пылким образом и с полным негодованием укоряла его именно за
неблагородство поведения его относительно Марфы Петровны, поставляла ему на
вид, что он отец и семьянин и что, наконец, как гнусно с его стороны мучить
и делать несчастною и без того уже несчастную и беззащитную девушку. Одним
словом, милый Родя, письмо это так благородно и трогательно написано, что я
рыдала, читая его, и до сих пор не могу читать его без слез. Кроме того, в
оправдание Дуни, явились, наконец, и свидетельства слуг, которые видели и
знали гораздо больше, чем предполагал сам господин Свидригайлов, как это и
всегда водится. Марфа Петровна была совершенно поражена и "вновь убита",
как она сама нам признавалась, но зато вполне убедилась в невинности
Дунечкиной и на другой же день, в воскресенье, приехав прямо в собор, на
коленях и со слезами молила владычицу дать ей силу перенесть это новое
испытание и исполнить долг свой. Затем, прямо из собора, ни к кому не
заезжая, приехала к нам, рассказала нам все, горько плакала и, в полном
раскаянии, обнимала и умоляла Дуню простить ее. В то же утро, нисколько не
мешкая, прямо от нас, отправилась по всем домам в городе и везде, в самых
лестных для Дунечки выражениях, проливая слезы, восстановила ее невинность
и благородство ее чувств и поведения. Мало того, всем показывала и читала
вслух собственноручное письмо Дунечкино к господину Свидригайлову и даже
давала снимать с него копии (что, мне кажется, уже и лишнее). Таким образом
ей пришлось несколько дней сряду объезжать всех в городе, так как иные
стали обижаться, что другим оказано было предпочтение, и таким образом
завелись очереди, так что в каждом доме уже ждали заранее и все знали, что
в такой-то день Марфа Петровна будет там-то читать это письмо, и на каждое
чтение опять-таки собирались даже и те, которые письмо уже несколько раз
прослушали и у себя в домах, и у других знакомых, по очереди. Мое мнение,
что многое, очень многое, тут было лишнее; но Марфа Петровна уже такого
характера. По крайней мере она вполне восстановила честь Дунечки, и вся
гнусность этого дела легла неизгладимым позором на ее мужа, как на главного
виновника, так что мне его даже и жаль; слишком уже строго поступили с этим
сумасбродом. Дуню тотчас же стали приглашать давать уроки в некоторых
домах, но она отказалась. Вообще же все стали к ней вдруг относиться с
особенным уважением. Все это способствовало главным образом и тому
неожиданному случаю, через который теперь меняется, можно сказать, вся
судьба наша. Узнай, милый Родя, что к Дуне посватался жених и что она
успела уже дать свое согласие, о чем и спешу уведомить тебя поскорее. И
хотя дело это сделалось и без твоего совета, но ты, вероятно, не будешь ни
на меня, ни на сестру в претензии, так как сам увидишь, из дела же, что
ждать и откладывать до получения твоего ответа было бы нам невозможно. Да и
сам ты не мог бы заочно обсудить всего в точности. Случилось же так. Он уже
надворный советник, Петр Петрович Лужин, и дальний родственник Марфы
Петровны, которая многому в этом способствовала. Начал с того, что через
нее изъявил желание с нами познакомиться, был как следует принят, пил кофе,
а на другой же день прислал письмо, в котором весьма вежливо изъяснил свое
предложение и просил скорого и решительного ответа. Человек он деловой и
занятый, и спешит теперь в Петербург, так что дорожит каждою минутой.
Разумеется, мы сначала были очень поражены, так как все это произошло
слишком скоро и неожиданно. Соображали и раздумывали мы вместе весь тот
день. Человек он благонадежный и обеспеченный, служит в двух местах и уже
имеет свой капитал. Правда, ему уже сорок пять лет, но он довольно приятной
наружности и еще может нравиться женщинам, да и вообще человек он весьма
солидный и приличный, немного только угрюмый и как бы высокомерный. Но это,
может быть, только так кажется с первого взгляда. Да и предупреждаю тебя,
милый Родя, как увидишься с ним в Петербурге, что произойдет в очень скором
времени, то не суди слишком быстро и пылко, как это свойственно тебе, если
на первый взгляд тебе что-нибудь в нем не покажется. Говорю это на случай,
хотя уверена, что он произведет на тебя впечатление приятное. Да и кроме
того, чтоб обознать какого бы то ни было человека, нужно относиться к нему
постепенно и осторожно, чтобы не впасть в ошибку и предубеждение, которые
весьма трудно после исправить и загладить. А Петр Петрович, по крайней мере
по многим признакам, человек весьма почтенный. В первый же свой визит он
объявил нам, что он человек положительный, но во многом разделяет, как он
сам выразился, "убеждения новейших поколений наших" и враг всех
предрассудков. Многое и еще говорил, потому что несколько как бы тщеславен
и очень любит, чтоб его слушали, но ведь это почти не порок. Я, разумеется,
мало поняла, но Дуня объяснила мне, что он человек хотя и небольшого
образования, но умный и, кажется, добрый. Ты знаешь характер сестры твоей,
Родя. Это девушка твердая, благоразумная, терпеливая и великодушная, хотя и
с пылким сердцем, что я хорошо в ней изучила. Конечно, ни с ее, ни с его
стороны особенной любви тут нет, но Дуня, кроме того что девушка умная, - в
то же время существо благородное, как ангел, и за долг поставит себе
составить счастье мужа, который в свою очередь стал бы заботиться о ее
счастии, а в последнем мы не имеем, покамест, больших причин сомневаться,
хотя и скоренько, признаться, сделалось дело. К тому же он человек очень
расчетливый и, конечно, сам увидит, что его собственное супружеское счастье
будет тем вернее, чем Дунечка будет за ним счастливее. А что там
какие-нибудь неровности в характере, какие-нибудь старые привычки и даже
некоторое несогласие в мыслях (чего и в самых счастливых супружествах
обойти нельзя), то на этот счет Дунечка сама мне сказала, что она на себя
надеется; что беспокоиться тут нечего и что она многое может перенести, под
условием если дальнейшие отношения будут честные и справедливые. Он,
например, и мне показался сначала как бы резким; но ведь это может
