лавку. Мимоходом забежал он в меняльную лавочку и разменял всю свою крупную
бумагу на мелкую, и хотя потерял на промене, но зато все-таки разменял, и
бумажник его значительно потолстел, что, повидимому, доставило ему крайнее
удовольствие. Наконец, остановился он в магазине разных дамских материй.
Наторговав опять на знатную сумму, господин Голядкин и здесь обещал купцу
зайти непременно, взял нумер лавки и, на вопрос о задаточке, опять
повторил, что будет в свое время и задаточек. Потом посетил и еще несколько
лавок; во всех торговал, приценялся к разным вещицам, спорил долго с
купцами, уходил из лавки и раза по три возвращался, - одним словом,
оказывал необыкновенную деятельность. Из Гостиного двора герой наш
отправился в один известный мебельный магазин, где сторговал мебели на
шесть комнат, полюбовался одним модным и весьма затейливым дамским туалетом
в последнем вкусе и, уверив купца, что пришлет за всем непременно, вышел из
магазина, по своему обычаю, с обещанием задаточка, потом заехал еще
кое-куда и поторговал кое-что. Одним словом, не было, повидимому, конца его
хлопотам. Наконец все это, кажется, сильно стало надоедать самому господину
Голядкину. Даже, и бог знает по какому случаю, стали его терзать ни того ни
с сего угрызения совести. Ни за что бы не согласился он теперь встретиться,
например, с Андреем Филипповичем или хоть с Крестьяном Ивановичем. Наконец,
городские часы пробили три пополудни. Когда господин Голядкин сел
окончательно в карету, из всех приобретений, сделанных им в это утро,
оказалась в действительности лишь одна пара перчаток и стклянка духов в
полтора рубля ассигнациями. Так как для господина Голядкина было еще
довольно рано, то он и приказал своему кучеру остановиться возле одного
известного ресторана на Невском проспекте, о котором доселе он знал лишь
понаслышке, вышел из кареты и побежал закусить, отдохнуть и выждать
известное время.
Закусив так, как закусывает человек, у которого в перспективе богатый
званый обед, то есть перехватив кое-что, чтобы, как говорится, червячка
заморить, и выпив одну рюмочку водки, господин Голядкин уселся в креслах и,
скромно осмотревшись кругом, мирно пристроился к одной тощей национальной
газетке. Прочтя строчки две, он встал, посмотрелся в зеркало, оправился и
огладился; потом подошел к окну и поглядел, тут ли его карета... потом
опять сел на место и взял газету. Заметно было, что герой наш был в крайнем
волнении. Взглянув на часы и видя, что еще только четверть четвертого,
следовательно, еще остается порядочно ждать, а вместе с тем и рассудив, что
так сидеть неприлично, господин Голядкин приказал подать себе шоколаду, к
которому, впрочем, в настоящее время большой охоты не чувствовал. Выпив
шоколад и заметив, что время немного подвинулось, вышел он расплатиться.
Вдруг кто-то ударил его по плечу.
Он обернулся и увидел пред собою своих сослуживцев-товарищей, тех
самых, с которыми встретился утром на Литейной, - ребят еще весьма молодых
и по летам и по чину. Герой наш был с ними ни то ни се, ни в дружбе, ни в
открытой вражде. Разумеется, соблюдалось приличие с обеих сторон;
дальнейшего же сближения не было, да и быть не могло. Встреча в настоящее
время была крайне неприятна господину Голядкину. Он немного поморщился и на
минуту смешался.
- Яков Петрович, Яков Петрович! - защебетали оба регистратора, - вы
здесь? по какому...
- А! это вы, господа! - перебил поспешно господин Голядкин, немного
сконфузясь и скандализируясь изумлением чиновников и вместе с тем
короткостию их обращения, но, впрочем, делая развязного и молодца поневоле.
- Дезертировали, господа, хе-хе-хе!.. - Тут даже, чтоб не уронить себя и
снизойти до канцелярского юношества, с которым всегда был в должных
границах, он попробовал было потрепать одного юношу по плечу; но
популярность в этом случае не удалась господину Голядкину, и, вместо
прилично-короткого жеста, вышло что-то совершенно другое.
- Ну, а что, медведь наш сидит?..
- Кто это, Яков Петрович?
- Ну, медведь-то, будто не знаете, кого медведем зовут?.. - Господин
Голядкин засмеялся и отвернулся к приказчику взять с него сдачу. - Я говорю
про Андрея Филипповича, господа, - продолжал он, кончив с приказчиком и на
этот раз с весьма серьезным видом обратившись к чиновникам. Оба
регистратора значительно перемигнулись друг с другом.
- Сидит еще и вас спрашивает, Яков Петрович, - отвечал один из них.
- Сидит, а! В таком случае пусть его сидит, господа! И меня спрашивал,
а?
- Спрашивал, Яков Петрович; да что это с вами, раздушены, распомажены,
франтом таким?..
- Так, господа, это так! Полноте... - отвечал господин Голядкин,
смотря в сторону и напряженно улыбнувшись. Видя, что господин Голядкин
улыбается, чиновники расхохотались. Господин Голядкин немного надулся.
- Я вам скажу, господа, по-дружески, - сказал немного помолчав, наш
герой, как будто (так уж и быть) решившись открыть что-то чиновникам, - вы,
господа, все меня знаете, но до сих пор знали только с одной стороны.
Пенять в этом случае не на кого, и отчасти, сознаюсь, я был сам виноват.
Господин Голядкин сжал губы и значительно взглянул на чиновников.
Чиновники снова перемигнулись.
- До сих пор, господа, вы меня не знали. Объясняться теперь и здесь
будет не совсем-то кстати. Скажу вам только кое-что мимоходом и вскользь.
Есть люди, господа, которые не любят окольных путей и маскируются только
для маскарада. Есть люди, которые не видят прямого человеческого назначения
в ловком уменье лощить паркет сапогами. Есть и такие люди, господа, которые
не будут говорить, что счастливы и живут вполне, когда, например, на них
хорошо сидят панталоны. Есть, наконец, люди которые не любят скакать и
вертеться попустому, заигрывать и подлизываться, а главное, господа, совать
туда свой нос, где его вовсе не спрашивают... Я, господа, сказал почти все;
позвольте ж мне теперь удалиться...
Господин Голядкин остановился. Так как господа регистраторы были
теперь удовлетворены вполне, то вдруг оба крайне неучтиво покатились со
смеха. Господин Голядкин вспыхнул.
- Смейтесь, господа, смейтесь покамест! Поживете - увидите, - сказал
он с чувством оскорбленного достоинства, взяв свою шляпу и ретируясь к
дверям.
- Но скажу более, господа,- прибавил он, обращаясь в последний раз к
господам регистраторам, - скажу более - оба вы здесь со мной глаз на глаз.
Вот, господа, мои правила: не удастся - креплюсь, удастся - держусь и во
всяком случае никого не подкапываю. Не интригант - и этим горжусь. В
дипломаты бы я не годился. Говорят еще, господа, что птица сама летит на
охотника. Правда, и готов согласиться: но кто здесь охотник, кто птица? Это
еще вопрос, господа!
Господин Голядкин красноречиво умолк и с самой значительной миной, то
есть подняв брови и сжав губы донельзя, раскланялся с господами чиновниками
и потом вышел, оставя их в крайнем изумлении.
- Куда прикажете? - спросил довольно сурово Петрушка, которому уже
наскучило, вероятно, таскаться по холоду. - Куда прикажете? - спросил он
господина Голядкина, встречая его страшный, все уничтожающий взгляд,
которым герой наш уже два раза обеспечивал себя в это утро и к которому
прибегнул теперь в третий раз, сходя с лестницы.
- К Измайловскому мосту.
- К Измайловскому мосту! Пошел!
"Обед у них начинается не раньше как в пятом или даже в пять часов, -
думал господин Голядкин, - не рано ль теперь? Впрочем, ведь я могу и
пораньше; да к тому же и семейный обед. Я этак могу сан-фасон1, как между
порядочными людьми говорится. Отчего же бы мне нельзя сан-фасон? Медведь
наш тоже говорил, что будет все сан-фасон, а потому и я тоже..." Так думал
господин Голядкин; а между тем волнение его все более и более
увеличивалось. Заметно было, что он готовится к чему-то весьма
хлопотливому, чтоб не сказать более, шептал про себя, жестикулировал правой
рукой,беспрерывно поглядывал в окна кареты, так что, смотря теперь на
господина Голядкина, право бы никто не сказал, что он сбирается хорошо
пообедать, запросто, да еще в своем семейном кругу, - сан-фасон, как между
порядочными людьми говорится. Наконец у самого Измайловского моста господин
Голядкин указал на один дом; карета с громом вкатилась в ворота и
остановилась у подъезда правого фаса. Заметив одну женскую фигуру в окне
второго этажа, господин Голядкин послал ей рукой поцелуй. Впрочем, он не
знал сам, что делает, потому что решительно был ни жив ни мертв в эту
минуту. Из кареты он вышел бледный, растерянный; взошел на крыльцо, снял
свою шляпу, машинально оправился и, чувствуя, впрочем, маленькую дрожь в
коленках, пустился по лестнице.
- Олсуфий Иванович? - спросил он отворившего ему человека.
- Дома-с, то есть нет-с, их нет дома-с.
- Как? что ты, мой милый? Я - я на обед, братец. Ведь ты меня знаешь?
-Как не знать-с! Принимать вас не велено-с.
- Ты... ты,братец... ты, верно, ошибаешься, братец. Это я. Я, братец,
приглашен; я на обед, - проговорил господин Голядкин, сбросив шинель и
показывая очевидное намерение отправиться в комнаты.
- Позвольте-с, нельзя-с. Не велено принимать-с, вам отказывать велено.
Вот как!
Господин Голядкин побледнел. В это самое время дверь из внутренних
комнат отворилась и вошел Герасимыч, старый камердинер Олсуфия Ивановича.
- Вот они, Емельян Герасимович, войти хотят, а я...
- А вы дурак, Алексеич. Ступайте в комнаты, а сюда пришлите подлеца
Семеныча. Нельзя-с, - сказал он учтиво, но решительно обращаясь к господину
Голядкину. - Никак невозможно-с. Просят извинить-с; не могут принять-с.
- Они так и сказали, что не могут принять? - нерешительно спросил
господин Голядкин. - Вы извините, Герасимыч. Отчего же никак невозможно?
- Никак невозможно-с. Я докладывал-с; сказали: проси извинить. Не
могут, дескать, принять-с.
- Отчего же? как же это? как...
- Позвольте, позвольте!..
- Однако как же это так? Так нельзя! Доложите... Как же это так? я на
обед...
- Позвольте, позвольте!..
- А, ну впрочем, это дело другое - извинить просят; однако ж
позвольте, Герасимыч, как это, Герасимыч?
- Позвольте, позвольте! - возразил Герасимыч, весьма решительно
отстраняя рукой господина Голядкина и давая широкую дорогу двум господам,
которые в это самое мгновение входили в прихожую.
Входившие господа были: Андрей Филиппович и племянник его, Владимир
Семенович. Оба они с недоумением посмотрели на господина Голядкина. Андрей
Филиппович хотел было что-то заговорить, но господин Голядкин уже решился;
он уже выходил из прихожей Олсуфия Ивановича, опустив глаза, покраснев,
улыбаясь, с совершенно потерянной физиономией.
- Я зайду после, Герасимыч; я объяснюсь; я надеюсь, что все это не
замедлит своевременно объясниться,- проговорил он на пороге.
- Яков Петрович, Яков Петрович!.. - послышался голос последовавшего за
господином Голядкиным Андрея Филипповича.
Господин Голядкин находился тогда уже на первой забежной площадке. Он
быстро оборотился к Андрею Филипповичу.
- Что вам угодно, Андрей Филиппович? - сказал он довольно решительным
тоном.
- Что это с вами, Яков Петрович? Каким образом?..
- Ничего-с, Андрей Филиппович. Я здесь сам по себе. Это моя частная
жизнь, Андрей Филиппович.
- Что такое-с?
- Я говорю, Андрей Филиппович, что это моя частная жизнь и что здесь,
сколько мне кажется, ничего нельзя найти предосудительного, касательно
официальных отношений моих.
- Как! касательно официальных... Что с вами, сударь такое?
- Ничего, Андрей Филиппович, совершенно ничего; дерзкая девчонка,
больше ничего...
- Что!.. что?! - Андрей Филиппович потерялся от изумления. Господин
Голядкин, который доселе, разговаривая с низу лестницы с Андреем
Филипповичем, смотрел так, что, казалось, готов был ему прыгнуть прямо в
глаза, - видя, что начальник отделения немного смешался, сделал, почти
