вместе с тем исступленного настоящего господина Голядкина. "Поцелуемся,
душка!" - продолжал он с нестерпимою фамильярностию, подвигаясь к
предательски оскорбленному им человеку. Шуточка бесполезного господина
Голядкина-младшего, кажется, нашла отголосок, где следовало, тем более что
в ней заключался коварный намек на одно обстоятельство, повидимому, уже
гласное и известное всем. Герой наш тяжко почувствовал руку врагов на
плечах своих. Впрочем, он уже решился. С пылающим взором, с бледным лицом,
с неподвижной улыбкой выбрался он кое-как из толпы и неровными учащенными
шагами направил свой путь прямо к кабинету его превосходительства. В
предпоследней комнате встретился с ним только что выходивший от его
превосходительства Андрей Филиппович, и хотя тут же в комнате было
порядочно всяких других, совершенно посторонних в настоящую минуту для
господина Голядкина лиц, но герой наш и внимания не хотел обратить на
подобное обстоятельство. Прямо, решительно, смело, почти сам себе удивляясь
и внутренно себя за смелость похваливая, абордировал он, не теряя времени,
Андрея Филипповича, порядочно изумленного таким нечаянным нападением.
- А!.. что вы... что вам угодно? - спросил начальник отделения, не
слушая запнувшегося на чем-то господина Голядкина.
- Андрей Филиппович, я... могу ли я, Андрей Филиппович, иметь теперь,
тотчас же и глаз на глаз, разговор с его превосходительством? - речисто и
отчетливо проговорил наш герой. устремив самый решительный взгляд на Андрея
Филипповича.
- Что-с? конечно нет-с. - Андрей Филиппович с ног до головы обмерил
взглядом своим господина Голядкина.
- Я, Андрей Филиппович, все это к тому говорю, что удивляюсь, как
никто здесь не обличит самозванца и подлеца.
- Что-о-с?
- Подлеца, Андрей Филиппович.
- О ком же это угодно таким образом относиться?
- Об известном лице, Андрей Филиппович. Я, Андрей Филиппович, на
известное лицо намекаю; я в своем праве... Я думаю, Андрей Филиппович, что
начальство должно было бы поощрять подобные движения, - прибавил господин
Голядкин, очевидно не помня себя, - Андрей Филиппович... вы, вероятно, сами
видите, Андрей Филиппович, что это благородное движение и всяческую мою
благонамеренность означает, - принять начальника за отца, Андрей
Филиппович, принимаю, дескать, благодетельное начальство за отца и слепо
вверяю судьбу свою. Так и так, дескать... вот как... - Тут голос господина
Голядкина задрожал, лицо его раскраснелось, и две слезы набежали на обеих
ресницах его.
Андрей Филиппович, слушая господина Голядкина, до того удивился, что
как-то невольно отшатнулся шага на два назад. Потом с беспокойством
осмотрелся кругом... Трудно сказать, чем бы кончилось дело... Но вдруг
дверь из кабинета его превосходительства отворилась, и он сам вышел, в
сопровождении некоторых чиновников.За ним потянулись все, кто ни был в
комнате. Его превосходительство подозвал Андрея Филипповича и пошел с ним
рядом, заведя разговор о каких-то делах. Когда все тронулись и пошли вон из
комнаты, опомнился и господин Голядкин. Присмирев, приютился он под
крылышко Антона Антоновича Сеточкина, который сзади всех ковылял в свою
очередь и, как показалось Господину Голядкину, с самым строгим и
озабоченным видом. "Проврался я и тут, нагадил и тут, - подумал он про
себя, - да ну, ничего".
- Надеюсь, что по крайней мере вы, Антон Антонович, согласитесь
прослушать меня и вникнуть в мои обстоятельства, - проговорил он тихо и еще
немного дрожащим от волнения голосом.- Отверженный всеми, обращаюсь я к
вам. Недоумеваю до сих пор, что значили слова Андрея Филипповича, Антон
Антонович. Объясните мне их, если можно...
- Своевременно все объяснится-с, - строго и с расстановкою отвечал
Антон Антонович и, как показалось господину Голядкину, с таким видом,
который ясно давал знать, что Антон Антонович вовсе не желает продолжать
разговора. - Узнаете в скором времени все-с. Сегодня же форменно обо всем
известитесь.
- Что же такое форменно, Антон Антонович? почему же так именно
форменно-с? - робко спросил наш герой.
- Не нам с вами рассуждать, Яков Петрович, как начальство решает.
- Почему же начальство, Антон Антонович, - проговорил господин
Голядкин, оробев еще более, - почему же начальство? Я не вижу причины,
почему же тут нужно беспокоить начальство, Антон Антонович... Вы, может
быть, что-нибудь относительно вчерашнего хотите сказать, Антон Антонович?
- Да нет-с, не вчерашнее-с; тут кое-что другое хромает-с у вас.
- Что же хромает, Антон Антонович? мне кажется, Антон Антонович, что у
меня ничего не хромает.
- А хитрить-то с кем собирались? - резко пересек Антон Антонович
совершенно оторопевшего господина Голядкина. Господин Голядкин вздрогнул и
побледнел как платок.
- Конечно, Антон Антонович, - проговорил он едва слышным голосом, -
если внимать голосу клеветы и слушать врагов наших, не приняв оправдания с
другой стороны, то, конечно... конечно, Антон Антонович, тогда можно и
пострадать, Антон Антонович, безвинно и ни за что пострадать.
- То-то-с; а неблагопристойный поступок ваш во вред репутации
благородной девицы того добродетельного, почтенного и известного семейства,
которое вам благодетельствовало?
- Какой же это поступок, Антон Антонович?
- То-то-с. А относительно другой девицы, хотя бедной, но зато честного
иностранного происхождения, похвального поступка своего тоже не знаете-с?
- Позвольте, Антон Антонович...благоволите, Антон Антонович,
выслушать...
- А вероломный поступок ваш и клевета на другое лицо - обвинение
другого лица в том, в чем сами грешка прихватили? а? это как называется?
- Я, Антон Антонович, не выгонял его, - проговорил, затрепетав, наш
герой, - и Петрушку, то есть человека моего, подобному ничему не учил-с...
Он ел мой хлеб. Антон Антонович; он пользовался гостеприимством моим, -
прибавил выразительно и с глубоким чувством герой наш, так что подбородок
его запрыгал немножко и слезы готовы были опять навернуться.
- Это вы, Яков Петрович, только так говорите, что он хлеб-то ваш ел, -
отвечал, осклабляясь, Антон Антонович, и в голосе его было слышно
лукавство, так что по сердцу скребнуло у господина Голядкина.
- Позвольте еще вас, Антон Антонович, нижайше спросить: известны ли
обо всем этом деле его превосходительство?
- Как же-с! Впрочем, вы теперь пустите меня-с. Мне с вами тут
некогда... Сегодня же обо всем узнаете, что вам следует знать-с.
- Позвольте, ради бога, еще на минутку, Антон Антонович...
- После расскажете-с...
- Нет-с, Антон Антонович; я-с, видите-с, прислушайте только, Антон
Антонович... Я совсем не вольнодумство, Антон Антонович, я бегу
вольнодумства; я совершенно готов с своей стороны и даже пропускал ту
идею...
- Хорошо-с, хорошо-с. Я уж слышал-с...
- Нет-с, этого вы не слыхали, Антон Антонович. Это другое, Антон
Антонович, это хорошо, право хорошо, и приятно слышать... Я пропускал, как
выше объяснил, ту идею, Антон Антонович, что вот промысл божий создал двух
совершенно подобных, а благодетельное начальство, видя промысл божий,
приютили двух близнецов-с. Это хорошо, Антон Антонович. Вы видите, что это
очень хорошо, Антон Антонович, и что я далек вольнодумства. Принимаю
благодетельное начальство за отца. Так и так, дескать, благодетельное
начальство, а вы, того... дескать...молодому человеку нужно служить...
Поддержите меня, Антон Антонович, заступитесь за меня, Антон Антонович... Я
ничего-с... Антон Антонович, ради бога, еще одно словечко... Антон
Антонович...
Но уже Антон Антонович был далеко от господина Голядкина... Герой же
наш не знал, где стоял, что слышал, что делал, что с ним сделалось и что
еще будут делать с ним - так смутило его и потрясло все им слышанное и все
с ним случившееся.
Умоляющим взором отыскивал он в толпе чиновников Антона Антоновича,
чтоб еще более оправдаться в глазах его и сказать ему что-нибудь крайне
благонамеренное и весьма благородное и приятное относительно себя самого...
Впрочем, мало-помалу, новый свет начинал пробиваться сквозь смущение
господина Голядкина, новый, ужасный свет, озаривший перед ним вдруг, разом,
целую перспективу совершенно неведомых доселе и даже нисколько не
подозреваемых обстоятельств... В эту минуту кто-то толкнул совершенно
сбившегося героя нашего под бок. Он оглянулся. Перед ним стоял Писаренко.
- Письмо-с, ваше благородие.
- А!.. ты уже сходил, милый мой?
- Нет, это еще утром в десять часов сюда принесли-с. Сергей Михеев,
сторож, принес-с с квартиры губернского секретаря Вахрамеева.
- Хорошо, мой друг, хорошо, а я тебя поблагодарю, милый мой.
Сказав это, господин Голядкин спрятал письмо в боковой карман своего
вицмундира и застегнул его на все пуговицы; потом осмотрелся кругом и, к
удивлению своему, заметил, что уже находится в сенях департаментских, в
кучке чиновников, столпившихся к выходу, ибо кончилось присутствие.
Господин Голядкин не только не замечал до сих пор этого последнего
обстоятельства, но даже не заметил и не помнил того, каким образом он вдруг
очутился в шинели, в калошах и держал свою шляпу в руках. Все чиновники
стояли неподвижно и в почтительном ожидании. Дело в том, что его
превосходительство остановился внизу лестницы, в ожидании своего почему-то
замешкавшегося экипажа, и вел весьма интересный разговор с двумя
советниками и с Андреем Филипповичем. Немного поодаль от двух советников и
Андрея Филипповича стоял Антон Антонович Сеточкин и кое-кто из других
чиновников, которые весьма улыбались, видя, что его превосходительство
изволит шутить и смеяться. Столпившиеся на верху лестницы чиновники тоже
улыбались и ждали, покамест его превосходительство опять засмеются. Не
улыбался лишь только один Федосеич, толстопузый швейцар, державшийся у
ручки дверей, вытянувшийся в струнку и с нетерпением ожидавший порции
своего обыденного удовольствия, состоявшего в том, чтоб разом, одним
взмахом руки, широко откинуть одну половинку дверей и потом, согнувшись в
дугу, почтительно пропустить мимо себя его превосходительство. Но всех
более, по-видимому, был рад и чувствовал удовольствие недостойный и
неблагородный враг господина Голядкина. Он в это мгновение даже позабыл
всех чиновников, даже оставил вьюнить и семенить межу ними, по своему
подленькому обыкновению, даже позабыл, пользуясь случаем, подлизаться к
кому-нибудь в это мгновение. Он обратился весь в слух и зрение, как-то
странно съежился, вероятно чтоб удобнее слушать, не спуская глаз с его
превосходительства, и изредка только подергивало его руки, ноги и голову
какими-то едва заметными судорогами, обличавшими все внутренние,
сокровенные движения души его.
"Ишь его разбирает! - подумал герой наш, - фаворитом смотрит,
мошенник! Желал бы я знать, чем он именно берет в обществе высокого тона?
Ни ума, ни характера, ни образования, ни чувства; везет шельмецу! Господи
боже! ведь как это скоро может пойти человек, как подумаешь, и "найти" во
всех людях! И пойдет человек, клятву даю, что пойдет далеко, шельмец,
доберется, - везет шельмецу! Желал бы я еще узнать, что именно такое он
всем им нашептывает? Какие тайны у него со всем этим народом заводятся и
про какие секреты они говорят? Господи боже! Как бы мне этак, того... и с
ними бы тоже немножко... дескать, так и так, попросить его разве...дескать,
так и так, а я больше не буду; дескать, я виноват, а молодому человеку,
ваше превосходительство, нужно служить в наше время; обстоятельством же
темным моим я отнюдь не смущаюсь, - вот оно как! протестовать там
каким-нибудь образом тоже не буду, и все с терпением и смирением снесу, -
вот как! вот разве так поступить?.. Да, впрочем, его не проймешь, шельмеца,
никаким словом не пробьешь; резону-то ему вгвоздить нельзя в забубенную
голову... А впрочем, попробуем. Случится, что в добрый час попаду, так вот
