смерть... Господи бог мой! ну где мне, например, здесь карету сыскать? Вон
там на углу, кажется, что-то чернеется. Посмотрим, исследуем... Господи бог
мой!" - продолжал наш герой, направив слабые и шаткие шаги свои в ту
сторону, где увидел что-то похожее на карету. - "Нет, я вот как сделаю:
отправлюсь, паду к ногам, если можно, униженно буду испрашивать. Дескать,
так и так; в ваши руки судьбу предаю, в руки начальства; дескать, ваше
превосходительство, защитите и облагодетельствуйте человека; так и так,
дескать, вот то-то и то-то, противозаконный поступок; не погубите, принимаю
вас за отца, не оставьте... амбицию, честь, имя и фамилию спасите... и от
злодея, развращенного человека спасите... Он другой человек, ваше
превосходительство, а я тоже другой человек; он особо, и я тоже сам по
себе; право, сам по себе, ваше превосходительство, право, сам по себе;
дескать, вот оно как. Дескать, походить на него не могу; перемените,
благоволите, велите переменить - и безбожный, самодовольный подмен
уничтожить... не в пример другим, ваше превосходительство. Принимаю вас за
отца; начальство, конечно, благодетельное и попечительное начальство
подобные движения должно поощрять... Тут есть даже несколько рыцарского.
Дескать, принимаю вас, благодетельное начальство, за отца и вверяю судьбу
свою и прекословить не буду, вверяюсь и сам отстраняюсь от дел... дескать,
вот оно как!"
- Ну, что, мой милый, извозчик?
- Извозчик...
- Карету, брат, на вечер...
- А далеко ли ехать изволите-с?
- На вечер, на вечер; куда б ни пришлось, милый мой, куда б ни
пришлось.
- Нешто за город ехать изволите?
- Да, мой друг, может и за город. Я еще сам наверное не знаю, мой
друг, не могу тебе наверное сказать, милый мой. Оно, видишь ли, милый мой,
может быть, все и уладится к лучшему. Известно, мой друг...
- Да, уж известно, сударь, конечно; дай бог всякому.
- Да, мой друг, да; благодарю тебя, милый мой; ну, что же ты возьмешь,
милый мой?..
- Сейчас изволите ехать-с?
- Да, сейчас, то есть нет, подождешь в одном месте... так, немножко,
недолго подождешь, милый мой...
- Да если уж на все время берете-с, так уж меньше шести целковых, по
погоде, нельзя-с...
- Ну, хорошо, мой друг, хорошо; а я тебя поблагодарю, милый мой. Ну,
так вот ты меня и повезешь теперь, милый мой.
- Садитесь; позвольте, вот я здесь оправлю маленько; извольте садиться
теперь. Куда ехать прикажете?
- К Измайловскому мосту, мой друг.
Извозчик-кучер взгромоздился на козла и тронул было пару тощих кляч,
которых насилу оторвал от корыта с сеном, к Измайловскому мосту. Но вдруг
господин Голядкин дернул снурок, остановил карету и попросил умоляющим
голосом поворотить назад, не к Измайловскому мосту, а в одну другую улицу.
Кучер поворотил в другую улицу, и чрез десять минут новоприобретенный
экипаж господина Голядкина остановился перед домом, в котором квартировал
его превосходительство. Господин Голядкин вышел из кареты, попросил своего
кучера убедительно подождать, и сам взбежал с замирающим сердцем вверх, во
второй этаж, дернул за снурок, дверь отворилась, и наш герой очутился в
передней его превосходительства.
- Его превосходительство дома изволят быть? - спросил господин
Голядкин, адресуясь таким образом к отворившему ему человеку.
- А вам чего-с? - спросил лакей, оглядывая с ног до головы господина
Голядкина.
- А я, мой друг, того... Голядкин, чиновник, титулярный советник
Голядкин. Дескать, так и так, объясниться...
- Обождите; нельзя-с...
- Друг мой, я не могу обождать: мое дело важное, не терпящее
отлагательства дело...
- Да вы от кого? Вы с бумагами?..
- Нет, я, мой друг, сам по себе... Доложи, мой друг, дескать, так и
так, объясниться. А я тебя поблагодарю, милый мой...
- Нельзя-с. Не велено принимать; у них гости-с. Пожалуйте утром в
десять часов-с...
- Доложите же, милый мой; мне нельзя, невозможно мне ждать... Вы,
милый мой, за это ответите...
- Да ступай, доложи; что тебе: сапогов жаль, что ли? - проговорил
другой лакей, развалившийся на залавке и до сих пор не сказавший ни слова.
- Сапогов топтать! Не велел принимать, знаешь? Ихняя череда по утрам.
- Доложи. Язык, что ли, отвалится?
- Да я-то доложу: язык не отвалится. Не велел: сказано - не велел.
Войдите в комнату-то.
Господин Голядкин вошел в первую комнату; на столе стояли часы. Он
взглянул: половина девятого. Сердце у него заныло в груди. Он было уже
хотел воротиться; но в эту самую минуту долговязый лакей, став на пороге
следующей комнаты, громко провозгласил фамилию господина Голядкина. "Эко
ведь горло! - подумал в неописанной тоске наш герой... - Ну, сказал бы ты:
того... дескать, так и так, покорнейше и смиренно пришел объясниться, -
того... благоволите принять... А теперь вот и дело испорчено, вот и все мое
дело на ветер пошло; впрочем... да, ну - ничего..." Рассуждать, впрочем,
нечего было. Лакей воротился, сказал "пожалуйте" и ввел господина Голядкина
в кабинет.
Когда наш герой вошел, то почувствовал, что как будто ослеп, ибо
решительно ничего не видал. Мелькнули, впрочем, две-три фигуры в глазах:
"Ну, да это гости", - мелькнуло у господина Голядкина в голове. Наконец наш
герой стал ясно отличать звезду на черном фраке его превосходительства,
потом, сохраняя постепенность, перешел и к черному фраку, наконец получил
способность полного созерцания...
- Что-с? - проговорил знакомый голос над господином Голядкиным.
- Титулярный советник Голядкин, ваше превосходительство.
- Ну?
- Пришел объясниться...
- Как?.. Что?..
- Да уж так. Дескать, так и так, пришел объясниться, ваше
превосходительство-с...
- Да вы... да кто вы такой?..
- Го-го-господин Голядкин, ваше превосходительство, титулярный
советник.
- Ну, так чего же вам нужно?
- Дескать, так и так, принимаю его за отца; сам отстраняюсь от дел, и
от врага защитите, - вот как!
- Что такое?..
- Известно...
- Что известно?
Господин Голядкин молчал; подбородок его начинало понемногу
подергивать...
- Ну?
- Я думал, рыцарское, ваше превосходительство... Что здесь, дескать,
рыцарское, и начальника за отца принимаю... дескать, так и так, защитите,
сле... слезно м...молю, и что такие дви... движения долж...но
по...по...поощрять...
Его превосходительство отвернулся. Герой наш несколько мгновений не
мог ничего разглядеть своими глазами. Грудь его теснило. Дух занимался. Он
не знал, где стоял... Было как-то стыдно и грустно ему. Бог знает, что было
после... Очнувшись, герой наш заметил, что его превосходительство говорит с
своими гостями и как будто резко и сильно рассуждает с ними о чем-то.
Одного из гостей господин Голядкин тотчас узнал. Это был Андрей Филиппович;
другого же нет; впрочем, лицо было как будто тоже знакомое, - высокая,
плотная фигура, лет пожилых, одаренная весьма густыми бровями и
бакенбардами и выразительным, резким взглядом. На шее незнакомца был орден,
а во рту сигарка. Незнакомец курил и, не вынимая сигары изо рта,
значительно кивал головою, взглядывая по временам на господина Голядкина.
Господину Голядкину стало как-то неловко; он отвел свои глаза в сторону и
тут же увидел еще одного весьма странного гостя. В дверях, которые герой
наш принимал доселе за зеркало, как некогда тоже случалось с ним, появился
он, - известно кто, весьма короткий знакомый и друг господина Голядкина.
Господин Голядкин-младший действительно находился до сих пор в другой
маленькой комнатке и что-то спешно писал; теперь, видно, понадобилось - и
он явился, с бумагами подмышкой, подошел к его превосходительству и весьма
ловко, в ожидании исключительного к своей особе внимания, успел втереться в
разговор и совет, заняв свое место немного по-за спиной Андрея Филипповича
и отчасти маскируясь незнакомцем, курящим сигарку. По-видимому, господин
Голядкин-младший принимал крайнее участие в разговоре, который подслушивал
теперь благородным образом, кивал головою, семенил ножками, улыбался,
поминутно взглядывал на его превосходительство, как будто бы умолял взором,
чтоб и ему тоже позволили ввернуть свои полсловечка. "Подлец!" - подумал
господин Голядкин и невольно ступил шаг вперед. В это время генерал
оборотился и сам довольно нерешительно подошел к господину Голядкину.
- Ну, хорошо; ступайте с богом. Я порассмотрю ваше дело, а вас велю
проводить... - Тут генерал взглянул на незнакомца с густыми бакенбардами.
Тот, в знак согласия, кивнул головою.
Господин Голядкин чувствовал и понимал ясно, что его принимают за
что-то другое, а вовсе не так, как бы следовало. "Так или этак, а
объясниться ведь нужно, - подумал он, - так и так, дескать, ваше
превосходительство". Тут в недоумении своем опустил он глаза в землю и, к
крайнему своему изумлению, увидел на сапогах его превосходительства
значительное белое пятно. "Неужели лопнули?" - подумал господин Голядкин.
Вскоре, однако ж, господин Голядкин открыл, что сапоги его
превосходительства вовсе не лопнули, а только сильно отсвечивали, -
феномен, совершенно объяснившийся тем, что сапоги были лакированные и
сильно блестели. "Это называется блик, - подумал герой наш, - особенно же
сохраняется это название в мастерских художников; в других же местах этот
отсвет называется светлым ребром". Тут господин Голядкин поднял глаза и
увидел, что пора говорить, потому что дело весьма могло повернуться к
худому концу... Герой наш ступил шаг вперед.
- Дескать, так и так, ваше превосходительство, - сказал он, - а
самозванством в наш век не возьмешь.
Генерал ничего не отвечал, а сильно позвонил за снурок колокольчика.
Герой наш еще ступил шаг вперед.
- Он подлый и развращенный человек, ваше превосходительство, - сказал
наш герой, не помня себя, замирая от страха и при всем том смело и
решительно указывая на недостойного близнеца своего, семенившего в это
мгновение около его превосходительства, - так и так, дескать, а я на
известное лицо намекаю.
Последовало всеобщее движение за словами господина Голядкина. Андрей
Филиппович и незнакомая фигура закивали своими головами; его
превосходительство дергал в нетерпении из всех сил за снурок колокольчика,
дозываясь людей. Тут господин Голядкин-младший выступил вперед в свою
очередь.
- Ваше превосходительство, - сказал он, - униженно прошу позволения
вашего говорить. - В голосе господина Голядкина-младшего было что-то крайне
решительное; все в нем показывало, что он чувствует себя совершенно в праве
своем.
- Позвольте спросить вас, - начал он снова, предупреждая усердием
своим ответ его превосходительства и обращаясь в этот раз к господину
Голядкину, - позвольте спросить вас, в чьем присутствии вы так
объясняетесь? перед кем вы стоите, в чьем кабинете находитесь?.. - Господин
Голядкин-младший был весь в необыкновенном волнении, весь красный и
пылающий от негодования и гнева; даже слезы в его глазах показались.
- Господа Бассаврюковы! - проревел во все горло лакей, появившись в
дверях кабинета. "Хорошая дворянская фамилья, выходцы из Малороссии", -
подумал господин Голядкин и тут же почувствовал, что кто-то весьма
дружеским образом налег ему одною рукою на спину; потом и другая рука
налегла ему на спину; подлый близнец господина Голядкина юлил впереди,
показывая дорогу, и герой наш ясно увидел, что его, кажется, направляют к
большим дверям кабинета. "Точь-в-точь как у Олсуфия Ивановича", - подумал
он и очутился в передней. Оглянувшись, он увидел подле себя двух лакеев его
превосходительства и одного близнеца.
- Шинель, шинель, шинель, шинель друга моего! шинель моего лучшего
друга! - защебетал развратный человек, вырывая из рук одного человека
шинель и набрасывая ее, для подлой и неблагоприятной насмешки, прямо на
голову господину Голядкину. Выбиваясь из-под шинели своей, господин
Голядкин-старший ясно услышал смех двух лакеев. Но, не слушая ничего и не
