кричите! Умри я, провались я сейчас пьяный в Неву - что ж из того-с, при
настоящем значении дел-с? А к господину Погорельцеву и всегда поспеем-с...
Вельчанинов спохватился и капельку сдержал себя.
- Вы пьяны, а потому я не понимаю, в каком смысле вы говорите, -
заметил он строго, - и объясниться всегда с вами готов; даже рад
поскорей... Я и ехал... Но прежде всего знайте, что я принимаю меры: вы
сегодня должны у меня ночевать! Завтра утром я вас беру, и мы едем. Я вас
не выпущу! - завопил он опять, - я вас скручу и в руках привезу!.. Удобен
вам этот диван? - указал он ему, задыхаясь, на широкий и мягкий диван,
стоявший напротив того дивана, на котором спал он сам, у другой стены.
- Помилуйте, да я и везде-с...
- Не везде, а на этом диване! Берите, вот вам простыня, одеяло,
подушка (все это Вельчанинов вытащил из шкафа и, торопясь, выбрасывал Павлу
Павловичу, покорно подставившему руку) - стелите сейчас, сте-ли-те же!
Навьюченный Павел Павлович стоял среди комнаты как бы в нерешимости, с
длинной, пьяной улыбкой на пьяном лице; но при вторичном грозном окрике
Вельчанинова вдруг, со всех ног бросился хлопотать, отставил стол и пыхтя
стал расправлять и настилать простыню. Вельчанинов подошел ему помочь; он
был отчасти доволен покорностию и испугом своего гостя.
- Допивайте ваш стакан и ложитесь, - скомандовал он опять; он
чувствовал, что не мог не командовать, - это вы сами за вином распорядились
послать?
- Сам-с, за вином... Я, Алексей Иванович, знал, что вы уже более не
пошлете-с.
- Это хорошо, что вы знали, но нужно, чтоб вы еще больше узнали.
Объявляю вам еще раз, что я теперь принял меры: кривляний ваших больше не
потерплю, пьяных вчерашних поцелуев не потерплю!
- Я ведь и сам, Алексей Иванович, понимаю, что это всего один только
раз было возможно-с, - ухмыльнулся Павел Павлович.
Услышав ответ, Вельчанинов, шагавший по комнате, почти торжественно
остановился вдруг перед Павлом Павловичем:
- Павел Павлович, говорите прямо! Вы умны, я опять сознаюсь в этом, но
уверяю вас, что вы на ложной дороге! Говорите прямо, действуйте прямо, и,
честное слово даю вам, - я отвечу на все, что угодно!
Павел Павлович ухмыльнулся снова своей длинной улыбкой, которая одна
уже так бесила Вельчанинова.
- Стойте! - закричал тот опять. - Не прикидывайтесь, я насквозь вас
вижу! Повторяю: даю вам честное слово, что я готов вам ответить на все, и
вы получите всякое возможное удовлетворение, то есть всякое, даже и
невозможное! О, как бы я желал, чтоб вы меня поняли!..
- Если уж вы так добры-с, - осторожно придвинулся к нему Павел
Павлович, - то вот-с очень меня заинтересовало то, что вы вчера упомянули
про хищный тип-с!..
Вельчанинов плюнул и пустился опять, еще скорее, шагать по комнате.
- Нет-с, Алексей Иванович, вы не плюйтесь, потому что я очень
заинтересован и именно пришел проверить-с... У меня язык плохо вяжется, но
вы простите-с. Я ведь об "хищном" этом типе и об "смирном-с" сам в журнале
читал, в отделении критики-с, - припомнил сегодня поутру... только забыл-с,
а по правде, тогда и не понял-с. Я вот именно желал разъяснить: Степан
Михайлович Багаутов, покойник-с, - что он, "хищный" был или "смирный-с"?
Как причислить-с?
Вельчанинов все еще молчал, не переставая шагать.
- Хищный тип это тот, - остановился он вдруг в ярости, - это тот
человек, который скорей бы отравил в стакане Багаутова, когда стал бы с ним
"шампанское пить" во имя приятной с ним встречи, как вы со мной вчера пили,
- а не поехал бы его гроб на кладбище провожать, как вы давеча поехали,
черт знает из каких ваших сокрытых, подпольных, гадких стремлений и
марающих вас самих кривляний! Вас самих!
- Это точно, что не поехал бы-с, - подтвердил Павел Павлович, - только
как уж вы, однако, на меня-то-с...
- Это не тот человек, - горячился и кричал Вельчанинов не слушая, - не
тот, который напредставит сам себе бог знает чего, итоги справедливости и
юстиции подведет, обиду свою как урок заучит, ноет, кривляется, ломается,
на шее у людей виснет - и глядь - на то все и время свое употребил! Правда,
что вы хотели повеситься? Правда?
- В хмелю, может, сбредил что, - не помню-с. Нам, Алексей Иванович,
как-то и неприлично уж яд-то подсыпать. Кроме того, что чиновник на хорошем
счету, - у меня и капитал ведь найдется-с, а может, к тому жениться опять
захочу-с.
- Да и в каторгу сошлют.
- Ну да-с, и эта вот неприятность тоже-с, хотя нынче, в судах, много
облегчающих обстоятельств подводят. А я вам, Алексей Иванович, один
анекдотик преуморительный, давеча в карете вспомнил-с, хотел сообщить-с.
Вот вы сказали сейчас: "У людей на шее виснет". Семена Петровича Ливцова,
может, припомните-с, к нам в Т. при вас заезжал; ну, так брат его младший,
тоже петербургский молодой человек считается, в В-ом при губернаторе служил
и тоже блистал-с разными качествами-с. Поспорил он раз с Голубенко,
полковником, в собрании, в присутствии дам и дамы его сердца, и счел себя
оскорбленным, но обиду скушал и затаил; а Голубенко тем временем даму
сердца его отбил и руку ей предложил. Что ж вы думаете? Этот Ливцов - даже
искренно ведь в дружбу с Голубенкой вошел, совсем помирился, да мало того-с
- в шафера к нему сам напросился, венец держал, а как приехали из-под
венца, он подошел поздравлять и целовать Голубенку да при всем-то
благородном обществе и при губернаторе, сам во фраке и завитой-с, - как
пырнет его в живот ножом - так Голубенко и покатился! Это собственный-то
шафер, стыд-то какой-с! Да это еще что-с! Главное, что ножом-то пырнул да и
бросился кругом: "Ах, что я сделал! Ах, что такое я сделал!" - слезы
льются, трясется, всем на шею кидается, даже к дамам-с: "Ах, что я сделал!
Ах, что, дескать, такое я теперь сделал!" - хе-хе-хе! уморил-с. Вот только
разве жаль Голубенку; да и то выздоровел-с.
- Я не вижу, для чего вы мне рассказали, - строго нахмурился
Вельчанинов.
- Да все к тому же-с, что пырнул же ведь ножом-с, - захихикал Павел
Павлович, - ведь уж видно, что не тип-с, а сопля-человек, когда уж самое
приличие от страху забыл и к дамам на шею кидается в присутствии
губернатора-с, - а ведь пырнул же-с, достиг своего! Вот я только про это-с.
- Убир-райтесь вы к черту, - завопил вдруг не своим голосом
Вельчанинов, точно как бы что сорвалось в нем, - убир-райтесь с вашею
подпольною дрянью, сам вы подпольная дрянь - пугать меня вздумал - мучитель
ребенка, - низкий человек, - подлец, подлец, подлец! - выкрикивал он, себя
не помня и задыхаясь на каждом слове.
Павла Павловича всего передернуло, даже хмель соскочил; губы его
задрожали:
- Это меня-то вы, Алексей Иванович, подлецом называете, вы-с и меня-с?
Но Вельчанинов уже очнулся.
- Я готов извиниться, - ответил он, помолчав и в мрачном раздумье, -
но в таком только случае, если вы сами и сейчас же захотите действовать
прямо.
- А я бы и во всяком случае извинился на вашем месте, Алексей
Иванович.
- Хорошо, пусть так, - помолчал еще немного Вельчанинов, - извиняюсь
перед вами; но согласитесь сами, Павел Павлович, что после всего этого я
уже ничем более не считаю себя перед вами обязанным, то есть я в отношении
всего дела говорю, а не про один теперешний случай.
- Ничего-с, что считаться? - ухмыльнулся Павел Павлович, смотря,
впрочем, в землю.
- А если так, то тем лучше, тем лучше! Допивайте ваше вино и ложитесь,
потому что я все-таки вас не пущу...
- Да что ж вино-с... - немного как бы смутился Павел Павлович, однако
подошел к столу и стал допивать свой давно уже налитый последний стакан.
Может, он уже и много пил перед этим, так что теперь рука его дрожала, и он
расплескал часть вина на пол, на рубашку и на жилет, но все-таки допил до
дна, - точно как будто и не мог оставить невыпитым, и, почтительно поставив
опорожненный стакан на стол, покорно пошел к своей постели раздеваться.
- А не лучше ли... не ночевать? - проговорил он вдруг с чего-то, уже
сняв один сапог и держа его в руках.
- Нет, не лучше! - гневливо ответил Вельчанинов, неустанно шагавший по
комнате, не взглядывая на него.
Тот разделся и лег. Чрез четверть часа улегся и Вельчанинов и потушил
свечу.
Он засыпал беспокойно. Что-то новое, еще более спутавшее дело, вдруг
откудова-то появившееся, тревожило его теперь, и он чувствовал в то же
время, что ему почему-то стыдно было этой тревоги. Он уже стал было
забываться, но какой-то шорох вдруг его разбудил. Он тотчас же оглянулся на
постель Павла Павловича. В комнате было темно (гардины были совсем
спущены), но ему показалось, что Павел Павлович не лежит, а привстал и
сидит на постели.
- Чего вы? - окликнул Вельчанинов.
- Тень-с, - подождав немного, чуть слышно выговорил Павел Павлович.
- Что такое, какая тень?
- Там, в той комнате, в дверь, как бы тень видел-с.
- Чью тень? - спросил, помолчав немного, Вельчанинов.
- Натальи Васильевны-с.
Вельчанинов привстал на ковер и сам заглянул через переднюю в ту
комнату, двери в которую всегда стояли отперты. Там на окнах гардин не
было, а были только сторы, и потому было гораздо светлее.
- В той комнате нет ничего, а вы пьяны, ложитесь! - сказал
Вельчанинов, лег и завернулся в одеяло. Павел Павлович не сказал ни слова и
улегся тоже.
- А прежде вы никогда не видали тени? - спросил вдруг Вельчанинов,
минут уж десять спустя.
- Однажды как бы и видел-с, - слабо и тоже помедлив откликнулся Павел
Павлович. Затем опять наступило молчание.
Вельчанинов не мог бы сказать наверно, спал он или нет, но прошло уже
с час - и вдруг он опять обернулся: шорох ли какой его опять разбудил - он
тоже не знал, но ему показалось, что среди совершенной темноты что-то
стояло над ним, белое, еще не доходя до него, но уже посредине комнаты. Он
присел на постели и целую минуту всматривался.
- Это вы, Павел Павлович? - проговорил он ослабевшим голосом. Этот
собственный голос его, раздавшийся вдруг в тишине и в темноте, показался
ему как-то странным.
Ответа не последовало, но в том, что стоял кто-то, уже не было
никакого сомнения.
- Это вы... Павел Павлович? - повторил он громче и даже так громко,
что если б Павел Павлович спокойно спал на своей постели, то непременно бы
проснулся и дал ответ.
Но ответа опять не последовало, зато показалось ему, что эта белая и
чуть различаемая фигура еще ближе к нему придвинулась. Затем произошло
нечто странное: что-то вдруг в нем как бы сорвалось, точь-в-точь как
давеча, и он закричал из всех сил самым нелепым, бешеным голосом, задыхаясь
чуть не на каждом слове:
- Если вы, пьяный шут, осмелитесь только подумать - что вы можете -
меня испугать, - то я обернусь к стене, завернусь с головой и ни разу не
обернусь во всю ночь, - чтобы тебе доказать, во что я ценю - хоть бы вы
простояли до утра... шутом... и на вас плюю!
И он, яростно плюнув в сторону предполагаемого Павла Павловича, вдруг
обернулся к стене, завернулся, как сказал, в одеяло и как бы замер в этом
положении не шевелясь. Настала мертвая тишина. Придвигалась ли тень или
стояла на месте - он не мог узнать, но сердце его билось - билось -
билось... Прошло по крайней мере полных минут пять; и вдруг, в двух шагах
от него, раздался слабый, совсем жалобный голос Павла Павловича:
- Я, Алексей Иванович, встал поискать... - (и он назвал один
необходимейший домашний предмет) - я там не нашел у себя-с... хотел
потихоньку подле вас посмотреть-с, у постели-с.
- Что же вы молчали... когда я кричал? - прерывающимся голосом спросил
Вельчанинов, переждав с полминуты.
- Испугался-с. Вы так закричали... я и испугался-с.
- Там в углу налево, к дверям, в шкапике, зажгите свечу...
- Да я и без свечки-с... - смиренно промолвил Павел Павлович,
