Из-за куста вдруг и совсем неожиданно выскочил взъерошенный молодой
человек в синих очках.
- Вы должны передать браслет, - неистово накинулся он на Вельчанинова,
- уже во имя одних только прав женщины, если вы сами стоите на высоте
вопроса...
Но он не успел докончить; Надя рванула его изо всей силы за рукав и
оттащила от Вельчанинова.
- Господи, как вы глупы, Предпосылов! - закричала она. Ступайте вон!
Ступайте вон, ступайте вон и не смейте подслушивать, я вам приказала далеко
стоять!.. - затопала она на него ножками, и когда уже тот улизнул опять в
свои кусты, она все-таки продолжала ходить поперек дорожки, как бы вне
себя, взад и вперед, сверкая глазками и сложив перед собою обе руки
ладошками.
- Вы не поверите, как они глупы! - остановилась она вдруг перед
Вельчаниновым. - Вам вот смешно, а мне-то каково!
- Это ведь не он, не он? - смеялся Вельчанинов.
- Разумеется, не он, и как только вы могли это подумать! улыбнулась и
закраснелась Надя. - Это только его друг. Но каких он выбирает друзей, я не
понимаю, они все там говорят, что это "будущий двигатель", а я ничего не
понимаю... Алексей Иванович, мне не к кому обратиться; последнее слово,
отдадите вы или нет?
- Ну хорошо, отдам, давайте.
- Ах, вы милый, ах, вы добрый! - обрадовалась вдруг она, передавая ему
футляр. - Я вам за это целый вечер петь буду, потому что я прекрасно пою,
знайте это, а я давеча налгала, что музыки не люблю. Ах, кабы вы еще хоть
разочек приехали, как бы я была рада, я бы вам все, все, все рассказала, и
много бы кроме того, потому что вы такой добрый, такой добрый, как - как
Катя!
И действительно, когда воротились домой, к чаю, она ему спела два
романса голосом совсем еще не обработанным и только что начинавшимся, но
довольно приятным и с силой. Павел Павлович, когда все воротились из саду,
солидно сидел с родителями за чайным столом, на котором уже кипел большой
семейный самовар и расставлены были фамильные чайные чашки севрского
фарфора. Вероятно, он рассуждал с стариками о весьма серьезных вещах - так
как послезавтра он уезжал на целые девять месяцев. На вошедших из сада, и
преимущественно на Вельчанинова, он даже и не поглядел; очевидно было тоже,
что он не "нафискалил" и что все покамест было спокойно.
Но когда Надя стала петь, явился тотчас и он. Надя нарочно не ответила
на один его прямой вопрос, но Павла Павловича это не смутило и не
поколебало; он стал за спинкой ее стула, и весь вид его показывал, что это
его место и что он его никому не уступит.
- Алексею Ивановичу петь, maman, Алексей Иванович хочет спеть! -
закричали почти все девицы, теснясь к роялю, за который самоуверенно
усаживался Вельчанинов, располагаясь сам себе аккомпанировать. Вышли и
старики и Катерина Федосеевна, сидевшая с ними и разливавшая чай.
Вельчанинов выбрал один, почти никому теперь не известный романс
Глинки:
Когда в час веселый откроешь ты губки
И мне заворкуешь нежнее голубки...
Он спел его, обращаясь к одной только Наде, стоявшей у самого его
локтя и всех к нему ближе. Голосу у него давно уже не было, но видно было
по остаткам, что прежде был недурной. Этот романс Вельчанинову удалось
слышать в первый раз лет двадцать перед этим, когда он был еще студентом,
от самого Глинки, в доме одного приятеля покойного композитора, на
литературно-артистической холостой вечеринке. Расходившийся Глинка сыграл и
спел все свои любимые вещи из своих сочинений, в том числе этот романс. У
него тоже не оставалось тогда голосу, но Вельчанинов помнил чрезвычайное
впечатление, произведенное тогда именно этим романсом. Какой-нибудь
искусник, салонный певец, никогда бы не достиг такого эффекта. В этом
романсе напряжение страсти идет, возвышаясь и увеличиваясь с каждым стихом,
с каждым словом; именно от силы этого необычайного напряжения малейшая
фальшь, малейшая утрировка и неправда, которые так легко сходят с рук в
опере, - тут погубили и исказили бы весь смысл. Чтобы пропеть эту
маленькую, но необыкновенную вещицу, нужна была непременно - правда,
непременно настоящее, полное вдохновение, настоящая страсть или полное
поэтическое ее усвоение. Иначе романс не только совсем бы не удался, но мог
даже показаться безобразным и чуть ли не каким-то бесстыдным: невозможно
было бы выказать такую силу напряжения страстного чувства, не возбудив
отвращения, а правда и простодушие спасали все. Вельчанинов помнил, что
этот романс ему и самому когда-то удавался. Он почти усвоил манеру пения
Глинки; но теперь с первого же звука, с первого стиха и настоящее
вдохновение зажглось в его душе и дрогнуло в голосе. С каждым словом
романса все сильнее и смелее прорывалось и обнажалось чувство, в последних
стихах послышались крики страсти, и когда он допел, сверкающим взглядом
обращаясь к Наде, последние слова романса:
Теперь я смелее гляжу тебе в очи,
Уста приближаю и слушать нет мочи,
Хочу целовать, целовать, целовать!
Хочу целовать, целовать, целовать! -
то Надя вздрогнула почти от испуга, даже капельку отшатнулась назад;
румянец залил ее щеки, и в то же мгновение как бы что-то отзывчивое
промелькнуло Вельчанинову в застыдившемся и почти оробевшем ее личике.
Очарование, а в то же время и недоумение проглядывали и на лицах всех
слушательниц; всем как бы казалось, что невозможно и стыдно так петь, а в
то же время все эти личики и глазки горели и сверкали и как будто ждали и
еще чего-то. Особенно между этими лицами промелькнуло перед Вельчаниновым
лицо Катерины Федосеевны, сделавшееся чуть не прекрасным.
- Ну романс! - пробормотал несколько опешенный старик Захлебинин. -
Но... не слишком ли сильно? Приятно, но сильно...
- Сильно... - отозвалась было и m-me Захлебинина, но Павел Павлович ей
не дал докончить: он вдруг выскочил вперед и, как помешанный, забывшись до
того, что сам своей рукой схватил за руку Надю и отвел ее от Вельчанинова,
подскочил к нему и потерянно смотрел на него, шевеля трясущимися губами.
- На одну минутку-с, - едва выговорил он наконец.
Вельчанинов ясно видел, что еще минута, и этот господин может решиться
на что-нибудь в десять раз еще нелепее; он взял его поскорее за руку и, не
обращая внимания на всеобщее недоумение, вывел на балкон и даже сошел с ним
несколько шагов в сад, в котором уже почти совсем стемнело.
- Понимаете ли, что вы должны сейчас же, сию же минуту со мною уехать!
- проговорил Павел Павлович.
- Нет, не понимаю...
- Помните ли, - продолжал Павел Павлович своим исступленным шепотом, -
помните, как вы потребовали от меня тогда, чтобы я сказал вам все, все-с,
откровенно-с, "самое последнее слово...", помните ли-с? Ну, так пришло
время сказать это слово-с... поедемте-с!
Вельчанинов подумал, взглянул еще раз на Павла Павловича и согласился
уехать.
Внезапно возвещенный их отъезд взволновал родителей и возмутил всех
девиц ужасно.
- Хотя бы по другой чашке чаю... - жалобно простонала m-me
Захлебинина.
- Ну уж ты, чего взволновался? - с строгим и недовольным тоном
обратился старик к ухмылявшемуся и отмалчивавшемуся Павлу Павловичу.
- Павел Павлович, зачем вы увозите Алексея Ивановича? - жалобно
заворковали девицы, в то же время ожесточенно на него посматривая. Надя же
так злобно на него поглядела, что он весь покривился, но - не сдался.
- А ведь и в самом деле Павел Павлович - спасибо ему - напомнил мне о
чрезвычайно важном деле, которое я мог упустить, - смеялся Вельчанинов,
пожимая руку хозяину, откланиваясь хозяйке и девицам и как бы особенно
перед всеми ими Катерине Федосеевне, что было опять всеми замечено.
- Мы вам благодарны за посещение и вам всегда рады, все, - веско
заключил Захлебинин.
- Ах, мы так рады... - с чувством подхватила мать семейства.
- Приезжайте, Алексей Иванович! приезжайте! - слышались многочисленные
голоса с балкона, когда он уже уселся с Павлом Павловичем в коляску; чуть
ли не было одного голоска, проговорившего потише других: "Приезжайте,
милый, милый Алексей Иванович!"
"Это рыженькая!" - подумал Вельчанинов.
XIII
НА ЧЬЕМ КРАЮ БОЛЬШЕ
Он мог подумать о рыженькой, а между тем досада и раскаяние давно уже
томили его душу. Да и во весь этот день, казалось бы так забавно
проведенный, - тоска почти не оставляла его. Перед тем как петь романс, он
уже не знал, куда от нее деваться; может, оттого и пропел с таким
увлечением.
"И я мог так унизиться... оторваться от всего!" - начал было он
упрекать себя, но поспешно прервал свои мысли. Да и унизительно показалось
ему плакаться; гораздо приятнее было на кого-нибудь поскорей рассердиться.
- Дур-рак! - злобно прошептал он, накосившись на сидевшего с ним рядом
в коляске и примолкшего Павла Павловича.
Павел Павлович упорно молчал, может быть сосредоточиваясь и
приготовляясь. С нетерпеливым жестом снимал он иногда с себя шляпу и
вытирал себе лоб платком.
- Потеет! - злобился Вельчанинов.
Однажды только Павел Павлович отнесся с вопросом к кучеру: "Будет
гроза или нет?"
- И-и какая! Непременно будет; весь день парило. - Действительно, небо
темнело и вспыхивали отдаленные молнии. В город въехали уже в половине
одиннадцатого.
- Я ведь к вам-с, - предупредительно обратился Павел Павлович к
Вельчанинову уже неподалеку от дома.
- Понимаю; но я вас уведомляю, что чувствую себя серьезно
нездоровым...
- Не засижусь, не засижусь!
Когда стали входить в ворота, Павел Павлович забежал на минутку в
дворницкую к Мавре.
- Чего вы туда забегали? - строго спросил Вельчанинов, когда тот
догнал его и вошли в комнаты.
- Ничего-с, так-с... извозчик-с...
- Я вам пить не дам!
Ответа не последовало. Вельчанинов зажег свечи, а Павел Павлович
тотчас же уселся в кресло. Вельчанинов нахмуренно остановился перед ним.
- Я вам тоже обещал сказать и мое "последнее" слово, - начал он с
внутренним, еще подавляемым раздражением, - вот оно, это слово: считаю по
совести, что все дела между нами обоюдно покончены, так что нам не об чем
даже и говорить; слышите - не об чем; а потому не лучше ли вам сейчас уйти,
а я за вами дверь запру.
- Поквитаемтесь, Алексей Иванович! - проговорил Павел Павлович, но
как-то особенно кротко смотря ему в глаза.
- По-кви-таемтесь? - удивился ужасно Вельчанинов: - Странное слово вы
выговорили! В чем же "поквитаемтесь"? Ба! Да это уж не то ли ваше
"последнее слово", которое вы мне давеча обещали... открыть?
- Оно самое-с.
- Не в чем нам более сквитываться, мы - давно сквитались! - гордо
произнес Вельчанинов.
- Неужели вы так думаете-с? - проникнутым голосом проговорил Павел
Павлович, как-то странно сложив перед собою руки, пальцы в пальцы, и держа
их перед грудью. Вельчанинов не ответил ему и пошел шагать но комнате.
"Лиза? Лиза?" - стонало в его сердце.
- А впрочем, чем же вы хотели сквитаться? - нахмуренно обратился он к
нему после довольно продолжительного молчания. Тот все это время провожал
его по комнате глазами, держа перед собою по-прежнему сложенные руки.
- Не ездите туда более-с, - почти прошептал он умоляющим голосом и
вдруг встал со стула.
- Как? Так вы только про это? - Вельчанинов злобно рассмеялся. -
Однако ж дивили вы меня целый день сегодня! - начал было он ядовито, но
вдруг все лицо его изменилось: - Слушайте меня, - грустно и с глубоким
откровенным чувством проговорил он, - я считаю, что никогда и ничем я не
унижал себя так, как сегодня, - во-первых, согласившись ехать с вами, и
потом - тем, что было там... Это было так мелочно, так жалко... я опоганил
и оподлил себя, связавшись... и позабыв... Ну да что! - спохватился он
