глаз и на лбу, почти разгладились; даже цвет его лица изменился, - он стал
белее, румянее. В настоящую минуту он сидел на комфортном месте в вагоне
первого класса, и в уме его наклевывалась одна милая мысль: на следующей
станции предстояло разветвление пути, и шла новая дорога вправо. "Если б
бросить, на минутку, прямую дорогу и увлечься вправо, то не более как через
две станции можно бы было посетить еще одну знакомую даму, только что
возвратившуюся из-за границы и находящуюся теперь в приятном для него, но
весьма скучном для нее уездном уединении; а стало быть, являлась
возможность употребить время не менее интересно, чем и в Одессе, тем более
что и там не уйдет..." Но он все еще колебался и не решался окончательно;
он "ждал толчка". Между тем станция приближалась; толчок тоже не замедлил.
На этой станции поезд останавливался на сорок минут и предлагался обед
пассажирам. У самого входа в залу для пассажиров первого и второго классов
столпилось, как водится, множество нетерпеливой и торопившейся публики и, -
может быть, тоже как водится, - произошел скандал. Одна дама, вышедшая из
вагона второго класса и замечательно хорошенькая, но что-то уж слишком
пышно разодетая для путешественницы, почти тащила обеими руками за собою
улана, очень молоденького и красивого офицерика, который вырывался у нее из
рук. Молоденький офицерик был сильно хмелен, а дама, по всей вероятности
его старшая родственница, не отпускала его от себя, должно быть из
опасения, что он прямо так и бросится к буфету с напитками. Между тем с
уланом, в тесноте, столкнулся купчик, тоже закутивший, и даже до
безобразия. Этот купчик застрял на станции второй уже день, пил и сыпал
деньгами, окруженный разным товариществом, и все не успевал попасть в
поезд, чтоб отправиться далее. Вышла ссора, офицер кричал, купчик бранился,
дама была в отчаянии и, увлекая улана от ссоры, восклицала ему умоляющим
голосом: "Митенька! Митенька!" Купчику показалось это слишком уже
скандальным; правда, и все смеялись, но купчик обиделся уже более за
оскорбленную, как показалось ему почему-то, нравственность.
- Вишь, "Митенька!.." - произнес он укорительно, передразнив тоненький
голосок барыни. - И в публике уже не стыдятся!
И подойдя, качаясь, к бросившейся на первый стул даме, успевшей
усадить рядом с собой и улана, он презрительно осмотрел обоих и протянул
нараспев:
- Шлюха ты, шлюха, хвост отшлепала!
Дама взвизгнула и жалостно осматривалась, ожидая избавления. Ей и
стыдно-то было, и боялась-то она, а к довершению всего офицер сорвался со
стула и, завопив, ринулся было на купчика, но поскользнулся и шлепнулся
назад на стул. Хохот кругом усиливался, а помочь никто и не думал; но помог
Вельчанинов: он вдруг схватил купчика за шиворот и, повернув, оттолкнул его
шагов на пять от испуганной женщины. Тем скандал и кончился; купчик был
сильно опешен и толчком и внушительной фигурой Вельчанинова; его тотчас же
увели товарищи. Осанистая физиономия изящно одетого барина возымела
внушительное влияние и на насмешников: смех прекратился. Дама, краснея и
чуть не со слезами, начала изливаться в уверениях о своей благодарности.
Улан бормотал: "балдарю, балдарю!" - и хотел было протянуть Вельчанинову
руку, но вместо того вдруг вздумал улечься на стульях и протянулся на них с
ногами.
- Митенька! - укоризненно простонала дама, всплеснув руками.
Вельчанинов был доволен и приключением и его обстановкой. Дама
интересовала его; это была, как видно, богатенькая провинциалочка, хотя и
пышно, но безвкусно одетая и с манерами несколько смешными, - именно
соединяла в себе все, гарантирующее успех столичному фату при известных
целях на женщину. Завязался разговор; дама горячо рассказывала и жаловалась
на своего мужа, который "вдруг из вагона куда-то скрылся, и от этого все и
произошло, потому что он вечно, когда надо тут быть, куда-то и скроется..."
- По надобности... - пробормотал улан.
- Ах, Митенька! - всплеснула опять она руками.
"Ну достанется же мужу!" - подумал Вельчанинов.
- Как его зовут? я пойду и отыщу его, - предложил он.
- Пал Палыч, - отозвался улан.
- Вашего супруга зовут Павлом Павловичем? - с любопытством спросил
Вельчанинов, и вдруг знакомая ему лысая голова просунулась между ним и
дамой. В одно мгновение представился ему сад у Захлебининых, невинные игры
и докучливая лысая голова, беспрерывно просовывавшаяся между ним и Надеждой
Федосеевной.
- Вот вы, наконец! - истерически вскричала супруга.
Это был сам Павел Павлович; в удивлении и страхе глядел он на
Вельчанинова, оторопев перед ним, как перед привидением. Столбняк его был
таков, что некоторое время он, по-видимому, не понимал ничего из того, что
толковала ему раздражительной и быстрой скороговоркой оскорбленная супруга.
Наконец, он вздрогнул и сообразил разом весь свой ужас: и свою вину, и о
Митеньке, и об том, что этот "мсье" - дама почему-то так назвала
Вельчанинова - "был для нас ангелом-хранителем и спасителем, а вы - вы
вечно уйдете, когда вам надо тут быть..." Вельчанинов вдруг захохотал.
- Да ведь мы с ним друзья, друзья с детства! - восклицал он удивленной
даме, фамильярно и покровительственно обхватив правой рукой плечи
улыбавшегося бледной улыбкой Павла Павловича. - Не говорил он вам об
Вельчанинове?
- Нет, никогда не говорил, - оторопела несколько супруга.
- Так представьте же меня, вероломный друг, вашей супруге!
- Это, Липочка, действительно господин Вельчанинов-с, вот-с... - начал
было и постыдно оборвался Павел Павлович. Супруга вспыхнула и злобно
сверкнула на него глазами, очевидно за "Липочку".
- И представьте, и не уведомил, что женился, и на свадьбу не позвал,
но вы, Олимпиада...
- Семеновна, - подсказал Павел Павлович.
- Семеновна! - отозвался вдруг заснувший было улан.
- Вы уж простите его, Олимпиада Семеновна, для меня, ради встречи
друзей... Он - добрый муж!
И Вельчанинов дружески хлопнул Павла Павловича по плечу.
- Я, душенька, я только на минутку... отстал... - начал было
оправдываться Павел Павлович.
- И бросили жену на позор! - тотчас же подхватила Липочка. - Когда
надо, вас нет, где не надо - вы тут...
- Где не надо - тут, где не надо... где не надо... - поддакивал улан.
Липочка почти задыхалась от волнения; она и сама знала, что это
нехорошо при Вельчанинове, и краснела, но не могла совладать.
- Где не надо, вы слишком уж осторожны, слишком осторожны! - вырвалось
у ней.
- Под кроватью... любовников ищет... под кроватью - где не надо... где
не надо... - ужасно разгорячился вдруг и Митенька.
Но с Митенькой уже нечего было делать. Все кончилось, впрочем,
приятно; последовало полное знакомство. Павла Павловича услали за кофеем и
за бульоном. Олимпиада Семеновна объяснила Вельчанинову, что они едут
теперь из О., где служит ее муж, на два месяца в их деревню, что это
недалеко, от этой станции всего сорок верст, что у них там прекрасный дом и
сад, что к ним приедут гости, что у них есть и соседи, и если б Алексей
Иванович был так добр и захотел их посетить "в их уединении", то она бы
встретила его "как ангела-хранителя", потому что она не может вспомнить без
ужасу, что бы было, если б... и так далее, и так далее, - одним словом,
"как ангела-хранителя..."
- И спасителя, и спасителя, - с жаром настаивал улан.
Вельчанинов вежливо поблагодарил и ответил, что он всегда готов, что
он совершенно праздный и незанятой человек и что приглашение Олимпиады
Семеновны ему слишком лестно. Затем тотчас же завел веселенький разговор, в
который удачно вставил два или три комплимента. Липочка покраснела от
удовольствия и, только что воротился Павел Павлович, восторженно объявила
ему, что Алексей Иванович так добр, что принял ее приглашение прогостить у
них в деревне весь месяц и обещался приехать через неделю. Павел Павлович
улыбнулся потерянно и промолчал. Олимпиада Семеновна вскинула на него
плечиками и возвела глаза к небу. Наконец, расстались: еще раз
благодарность, опять "ангел-хранитель", опять "Митенька", и Павел Павлович
увел наконец усаживать супругу и улана в вагон. Вельчанинов закурил сигару
и стал прохаживаться по галерее перед воксалом; он знал, что Павел Павлович
сейчас опять прибежит к нему поговорить до звонка. Так и случилось. Павел
Павлович немедленно явился перед ним с тревожным вопросом в глазах и во
всей физиономии. Вельчанинов засмеялся: "дружески" взял его за локоть и,
притянув к ближайшей скамейке, сел и усадил его с собою рядом. Сам он
молчал; ему хотелось, чтоб заговорил Павел Павлович первый.
- Так вы к нам-с? - пролепетал тот, совершенно откровенно приступая к
делу.
- Так я и знал! Не переменился нисколько! - расхохотался Вельчанинов.
- Ну неужели же вы, - хлопнул он его опять по плечу, - неужели же вы хоть
минуту могли подумать серьезно, что я в самом деле могу к вам приехать в
гости, да еще на месяц - ха-ха!
Павел Павлович весь так и встрепенулся.
- Так вы - не приедете-с! - вскричал он, нисколько не скрывая своей
радости.
- Не приеду, не приеду! - самодовольно смеялся Вельчанинов. Впрочем,
он и сам не понимал, почему ему так уж особенно смешно, но чем дальше, тем
ему становилось смешнее.
- Неужели... неужели вы в самом деле говорите-с? - И, сказав это,
Павел Павлович даже привскочил с места, в трепетном ожидании.
- Да уж сказал, что не приеду, - ну чудак же вы человек!
- Как же мне... если так-с, как же сказать-то Олимпиаде Семеновне,
когда вы через неделю не пожалуете, а она будет ждать-с?
- Экая трудность! Скажите, что я ногу сломал или в этом роде.
- Не поверят-с, - жалостным голоском протянул Павел Павлович.
- И вам достанется? - все смеялся Вельчанинов. - Но я замечаю, мой
бедный друг, что вы-таки трепещете перед вашей прекрасной супругой, - а?
Павел Павлович попробовал улыбнуться, но не вышло. Что Вельчанинов
отказывался приехать - это, конечно, было хорошо, но что он фамильярничает
насчет супруги - это было уже дурно. Павел Павлович покоробился;
Вельчанинов это заметил. Между тем прозвонил уже второй звонок; в отдалении
послышался тонкий голосок из вагона, тревожно вызывавший Павла Павловича.
Тот засуетился на месте, но не побежал на призыв, видимо ожидая еще чего-то
от Вельчанинова, - конечно, еще раз заверения, что он к ним не приедет.
- Как бывшая фамилия вашей супруги? - осведомился Вельчанинов, как бы
не замечая совсем тревоги Павла Павловича.
- У нашего благочинного взял-с, - ответил тот, в смятении посматривая
на вагоны и прислушиваясь.
- А, понимаю, за красоту.
Павел Павлович опять покоробился.
- А кто же у вас этот Митенька?
- А это так-с; дальний наш родственник один, то есть мой-с, сын
двоюродной моей сестры, покойницы-с, Голубчиков-с, за порядки разжаловали,
а теперь опять произведен; мы его и экипировали... Несчастный молодой
человек-с...
"Ну так-так, все в порядке; полная обстановка!" - подумал Вельчанинов.
- Павел Павлович! - раздался опять отдаленный призыв из вагона и уже с
слишком раздражительной ноткой в голосе,
- Пал Палыч! - послышался другой, сиплый, голос.
Павел Павлович опять засуетился и заметался, но Вельчанинов крепко
прихватил его за локоть и остановил.
- А хотите, я сейчас пойду и расскажу вашей супруге, как вы меня
зарезать хотели, - а?
- Что вы, что вы-с! - испугался ужасно Павел Павлович. - Да боже вас
сохрани-с.
- Павел Павлович! Павел Павлович! - послышались опять голоса.
- Ну уж ступайте! - выпустил его наконец Вельчанинов, продолжая
благодушно смеяться.
- Так не приедете-с? - чуть не в отчаянии в последний раз шептал Павел
Павлович и даже руки сложил перед ним, как в старину, ладошками.
