и его превосходительство довольны; я для них самые
важные бумаги переписываю. Ну, слогу нет, ведь я
это сам знаю, что нет его, проклятого; вот потому-то я и
службой не взял, и даже вот к вам теперь, родная моя,
пишу спроста, без затей и так, как мне мысль на сердце
ложится... Я это все знаю; да, однако же, если бы все сочинять
стали, так кто же бы стал переписывать? Я вот
какой вопрос делаю и вас прошу отвечать на него, маточка.
Ну, так я и сознаю теперь, что я нужен, что я необходим
и что нечего вздором человека с толку сбивать. Ну,
пожалуй, пусть крыса, коли сходство нашли! Да крыса-то
эта нужна, да крыса-то пользу приносит, да за крысу-то
эту держатся, да крысе-то этой награждение выходит,-
вот она крыса какая! Впрочем, довольно об этой материи,
родная моя; я ведь и не о том хотел говорить, да так, погорячился
немного. Все-таки приятно от времени до времени
себе справедливость воздать. Прощайте, родная
моя, голубчик мой, утешительница вы моя добренькая!
Зайду, непременно к вам зайду, проведаю вас, моя ясочка.
А вы не скучайте покамест. Книжку вам принесу. Ну,
прощайте же, Варенька.
Ваш сердечный доброжелатель
Макар Девушкин.
Июня 20.
Милостивый государь, Макар Алексеевич!
Пишу я к вам наскоро, спешу, работу к сроку кончаю.
Видите ли, в чем дело: можно покупку сделать хорошую.
Федора говорит, что продается у ее знакомого какого-то
вицмундир форменный, совершенно новехонький, нижнее
платье, жилетка и фуражка, и, говорят, все весьма дешево;
так вот вы бы купили. Ведь вы теперь не нуждаетесь,
да и деньги у вас есть; вы сами говорите, что есть. Полно-
аз
45
те, пожалуйста, не скупитесь; ведь это все нужное. Посмотрите-ка
на себя, в каком вы старом платье ходите.
Срам! все в заплатках. Нового-то у вас нет; это я знаю,
хоть вы и уверяете, что есть. Уж бог знает, куда вы его с
рук сбыли. Так послушайтесь же меня, купите, пожалуйста.
Для меня это сделайте; коли меня любите, так ку-
пите.
Вы мне прислали белья в подарок; но послушайте,
Макар Алексеевич, ведь вы разоряетесь. Шутка ли,
сколько вы на леня истратили,- ужас сколько денег! Ах,
как же вы любите мотать! Мне не нужно; все это было совершенно
лишнее. Я знаю,я уверена,что вы меня любите;
право, лишнее напоминать мне это подарками; а мне тяжело
их принимать от вас; я знаю, чего они вам стоят.
Единожды навсегда - полноте; слышите ли? Прошу вас,
умоляю вас. Просите вы меня, Макар Алексеевич, прислать
продолжение записок моих; желаете, чтоб я их докончила.
Я не знаю, как написалось у меня и то, что у
меня написано! Но у меня сил недостает говорить теперь
о моем прошедшем; я и думать об нем не желаю; мне
страшно становится от этих воспоминаний. Говорить же
о бедной моей матушке, оставившей свое бедное дитя в
добычу этим чудовищам, мне тяжелее всего. У меня сердце
кровью обливается при одном воспоминании. Все это
еще так свежо; я не успела одуматься, не только успокоиться,
хотя всему этому уже с лишком год. Но вы знаете
все.
Я вам говорила о теперешних мыслях Анны Федоровны;
она меня же винит в неблагодарности и отвергает всякое
обвинение о сообществе ее с господином Быковым!
Она зовет меня к себе; говорит, что я христарадничаю,
что я по худой дороге пошла. Говорит, что если я ворочусь
к ней, то она берется уладить все дело с господином
Быковым и заставит его загладить всю вину его передо
мною. Она говорит, что господин Быков хочет мне дать
приданое. Бог с ними! Мне хорошо и здесь с вами, у доброй
моей Федоры, которая своею привязанностию ко мне
напоминает мне мою покойницу няню. Вы хоть дальний
родственник мой, но защищаете меня своим именем. А их
я не знаю; я позабуду их, если смогу. Чего еще они хотят
от меня? Федора говорит, что это все сплетни, что они
оставят наконец меня. Дай-то бог!
46
В. Д.
Июня 21.
Голубушка моя, маточка!
Хочу писать, а не знаю, с чего и начать. Ведь вот как
же это странно, маточка, что мы теперь так с вами живем.
Я к тому говорю, что я никогда моих дней не проводил
в такой радости. Ну, точно домком и семейством меня
благословил господь! Деточка вы моя, хорошенькая!
да что это вы там толкуете про четыре рубашечки-то, которые
я вам послал. Ведь надобно же вам их было - я от
Федоры узнал. Да мне, маточка, это особое счастие вас
удовлетворять; уж это мое удовольствие, уж вы меня
оставьте, маточка; не троньте меня и не прекословьте
мне. Никогда со мною не бывало такого, маточка. Я вот в
свет пустился теперь. Во-первых, живу вдвойне, потому
что и вы тоже живете весьма близко от меня и на утеху
мне; а во-вторых, пригласил меня сегодня на чай один
жилец, сосед мой, Ратазяев, тот самый чиновник, у которого
сочинительские вечера бывают. Сегодня собрание;
будем литературу читать. Вот мы теперь как, маточка,-
вот! Ну, прощайте. Я ведь это все так написал, безо всякой
видимой цели и единственно для того, чтоб уведомить
вас о моем благополучии. Приказали вы, душенька, через
Терезу сказать, что вам шелчку цветного для вышиванья
нужно; куплю, маточка, куплю, и шелчку куплю. Завтра
же буду иметь наслаждение удовлетворить вас вполне.
Я и купить-то где знаю. А сам теперь пребываю
другом вашим искренним
Макаром Девушкиным.
Июня 22.
Милостивая государыня, Варвара Алексеевна!
Уведомляю вас, родная моя, что у нас в квартире случилось
прежалостное происшествие, истинно-истинно жалости
достойное! Сегодня, в пятом часу утра, умер у Горшкова
маленький. Я не знаю только от чего, скарлатина,
что ли,была какая-то, господь его знает! Навестил я этих
Горшковых. Ну, маточка, вот бедно-то у них! И какой
беспорядок! Да и не диво: все семейство живет в одной
комнате, только что ширмочками для благопристойности
разгороженной. У них уж и гробик стоит - прос-
47
тенький, но довольно хорошенький гробик; готовый купили,
мальчик-то был лет девяти; надежды, говорят, подавал.
А жалость смотреть на них, Варенька! Мать не плачет,
но такая грустная, бедная. Им, может быть, и легче,
что вот уж один с плеч долой; а у них еще двое осталось,
грудной да девочка маленькая, так лет шести будет с небольшим.
Что за приятность, в самом деле, видеть, что
вот де страдает ребенок, да еще детище родное, а ему и
помочь даже нечем! Отец сидит в старом, засаленном
фраке, на изломанном стуле. Слезы текут у него, да, может
быть, и не от горести, а так, по привычке, глаза гноятся.
Такой он чудной! Все краснеет, когда с ним заговоришь,
смешается и не знает, что отвечать. Маленькая
девочка, дочка, стоит прислонившись к гробу, да такая,
бедняжка, скучная, задумчивая! А не люблю я, маточка,
Варенька, когда ребенок задумывается; смотреть неприятно!
Кукла какая-то из тряпок на полу возле нее
лежит,- не играет; на губах пальчик держит; стоит себе
- не пошевелится. Ей хозяйка конфетку дала; взяла,
а не ела. Грустно, Варенька - а?
Макар Девушкин.
Июня 25.
Любезнейший Макар Алексеевич! Посылаю вам вашу
книжку обратно. Это пренегодная книжонка!- и в руки
брать нельзя. Откуда выкопали вы такую драгоценность?
Кроме шуток, неужели вам нравятся такие книжки, Макар
Алексеевич? Вот мне так обещались на днях достать
чего-нибудь почитать. Я и с вами поделюсь, если хотите.
А теперь до свидания. Право, некогда писать более.
В. Д
Июня 26.
Милая Варенька! Дело-то в том, что я действительно
не читал этой книжонки, маточка. Правда, прочел несколько,
вижу, что блажь, так, ради смехотворства одного
написано,чтобы людей смешить; ну,думаю,оно,должно
быть, и в самом деле весело; авось и Вареньке понравится;
взял да и послал ее вам.
А вот обещался мне Ратазяев дать почитать чего-нибудь
настоящего литературного, ну, вот вы и будете с
48
книжками, маточка. Ратазяев-то смекает,- дока; сам пишет,
ух как пишет! Перо такое бойкое и слогу пропасть;
то есть этак в каждом слове,- чего-чего,- в самом пустом,
вот-вот в самом обыкновенном, подлом слове, что
хоть бы и я иногда Фальдони или Терезе сказал, вот и
тут у него слог есть. Я и на вечерах у него бываю. Мы табак
курим, а он нам читает, часов по пяти читает, а мы
все слушаем. Объядение, а не литература! Прелесть такая,
цветы, просто цветы; со всякой страницы букет вяжи!
Он обходительный такой, добрый, ласковый. Ну, что
я перед ним, ну что? Ничего. Он человек с репутацией, а
я что? Просто - не существую; а и ко мне благоволит.
Я ему кое-что переписываю. Вы только не думайте, Варенька,
что тут проделка какая-нибудь, что он вот именно
оттого и благоволит ко мне, что я переписываю. Вы сплетням-то
не верьте,маточка,вы сплетням-то подлым не верьте!
Нет, это я сам от себя, по своей воле, для его удовольствия
делаю, а что он ко мне благоволит, так это уж он
для моего удовольствия делает. Я деликатность-то поступка
понимаю, маточка. Он добрый, очень добрый человек
и бесподобный писатель.
А хорошая вещь литература, Варенька, очень хорошая;
это я от них третьего дня узнал. Глубокая вещь!
Сердце людей укрепляющая, поучающая, и - разное там
еще обо всем об этом в книжке у них написано. Очень хорошо
написано! Литература - это картина, то есть в некотором
роде картина и зеркало; страсти выраженье, критика
такая тонкая, поучение к назидательности и документ.
Это я все у них наметался. Откровенно скажу вам,
маточка, что ведь сидишь между ними, слушаешь (тоже,
как и они, трубку куришь, пожалуй),- а как начнут они
состязаться да спорить об разных материях, так уж тут
я просто пасую, тут, маточка, нам с вами чисто пасовать
придется. Тут я просто болван болваном оказываюсь, самого
себя стыдно, так что целый вечер приискиваешь, как
бы в общую-то материю хоть полсловечка ввернуть, да
вот этого-то полсловечка как нарочно и нет! И пожалеешь,
Варенька, о себе, что сам-то не того да не так; что,
по пословице - вырос, а ума не вынес. Ведь что я теперь
в свободное время делаю? Сплю, дурак дураком. А то бы
вместо спанья-то ненужного можно было бы и приятным
заняться; этак сесть бы да и пописать. И себе полезно
и другим хорошо. Да что, маточка, вы посмотрите-ка
только, сколько берут они, прости им господь! Вот хоть
бы и Ратазяев,- как берет! Что ему лист написать? Да
49
он в иной день и по пяти писывал, а по триста рублей,
говорит, за лист берет. Там анекдотец какой-нибудь или
из любопытного что-нибудь - пятьсот, дай не дай, хоть
тресни, да дай! а нет - так мы и по тысяче другой раз в
карман кладем! Каково, Варвара Алексеевна? Да что!
Там у него стишков тетрадочка есть, и стишок все такой
небольшой,- семь тысяч, маточка, семь тысяч просит,
подумайте. Да ведь это имение недвижимое, дом капитальный!
Говорит, что пять тысяч дают ему, да он не берет.
Я его урезониваю, говорю - возьмите, дескать, батюшка,
пять-то тысяч от них, да и плюньте им,- ведь деньги
пять тысяч! Нет, говорит, семь дадут, мошенники.
Увертливый, право, такой!
А что, маточка, уж если на то пошло, так я вам, так
и быть, выпишу из <Итальянских страстей> местечко. Это
у него сочинение так называется. Вот прочтите-ка, Варенька,
да посудите сами.
<...Владимир вздрогнул,и страсти бешено заклокотали
в нем, и кровь вскипела...
- Графиня,- вскричал он,- графиня! Знаете ли вы,
как ужасна эта страсть, как беспредельно это безумие?
Нет, мои мечты меня не обманывали! Я люблю, люблю
восторженно, бешено, безумно! Вся кровь твоего мужа
не зальет бешеного, клокочущего восторга души моей!
Ничтожные препятствия не остановят всеразрывающего,
адского огня, бороздящего мою истомленную грудь. О Зинаида,
Зинаида!..
- Владимир!..- прошептала графиня вне себя, склоняясь
к нему на плечо...
- Зинаида!- закричал восторженный Смельский.
Из груди его испарился вздох. Пожар вспыхнул ярким
пламенем на алтаре любви и взбороздил грудь несчастных
страдальцев.
- Владимир!..- шептала в упоении графиня. Грудь
ее вздымалась, щеки ее багровели, очи горели...
Новый, ужасный брак был свершен!
Через полчаса старый граф вошел в будуар жены своей.
