и не думала; она, верно, сама зацепилась, когда я горшки
переставляла; вот вам!
Ах, Макар Алексеевич! Что вы там ни говорите, как
ни рассчитывайте свои доходы, чтоб обмануть меня, что-
7
бы показать, что они все сплошь идут на вас одного, но
от меня не утаите и не скроете ничего. Ясно, что вы
необходимого лишаетесь из-за меня. Что это вам вздумалось,
например, такую квартиру нанять? Ведь вас беспокоят,
тревожат; вам тесно, неудобно. Вы любите уединение,
а тут и чего-чего нет около вас! А вы бы могли
гораздо лучше жить, судя по жалованию вашему. Федора
говорит, что вы прежде и не в пример лучше теперешнего
жили. Неужели ж вы так всю свою жизнь прожили,
в одиночестве, в лишениях, без радости, без дружеского
приветливого слова, у чужих людей углы нанимая?
Ах, добрый друг, как мне жаль вас! Щадите
хоть здоровье свое, Макар Алексеевич! Вы говорите, что
у вас глаза слабеют, так не пишите при свечах; зачем
писать? Ваша ревность к службе и без того, вероятно,
известна начальникам вашим.
Еще раз умоляю вас, не тратьте на меня столько
денег. Знаю, что вы меня любите, да сами-то вы не
богаты... Сегодня я тоже весело встала. Мне было так
хорошо; Федора давно уже работала, да и мне работу
достала. Я так обрадовалась; сходила только шелку
купить, да и принялась за работу. Целое утро мне
было так легко на душе, я так была весела! А теперь
опять все черные мысли, грустно; все сердце из-
ныло.
Ах, что-то будет со мною, какова-то будет моя судьба!
Тяжело то, что я в такой неизвестности, что я не
имею будущности, что я и предугадывать не могу о том,
что со мной станется. Назад и посмотреть страшно. Там
все такое горе, что сердце пополам рвется при одном
воспоминании. Век буду я плакаться на злых людей, меня
погубивших!
Смеркается. Пора за работу. Я вам о многом хотела
бы написать, да некогда, к сроку работа. Нужно спешить.
Конечно, письма хорошее дело; все не так скучно.
А зачем вы сами к нам никогда не зайдете? Отчего это,
Макар Алексеевич? Ведь теперь вам близко, да и время
иногда у вас выгадывается свободное. Зайдите, пожалуйста!
Я видела вашу Терезу. Она, кажется, такая
больная; жалко было ее; я ей дала двадцать копеек.
Да! чуть было не забыла: непременно напишите все,
как можно подробнее, о вашем житье-бытье. Что за люди
такие кругом вас, и ладно ли вы с ними живете?
Мне очень хочется все это знать. Смотрите же,непременно
напишите! Сегодня уж я нарочно угол загну. Ложи-
8
тесь пораньше; вчера я до полночи у вас огонь видела.
Ну, прощайте. Сегодня и тоска, и скучно, и грустно!
Знать, уж день такой! Прощайте.
Ваша
Варвара Доброселова.
Апреля 8.
Милостивая государыня,
Варвара Алексеевна!
Да, маточка, да, родная моя, знать, уж денек такой
на мою долю горемычную выдался! Да; подшутили вы
надо мной, стариком, Варвара Алексеевна! Впрочем, сам
виноват, кругом виноват! Не пускаться бы на старости
лет с клочком волос в амуры да в экивоки... И еще скажу,
маточка: чуден иногда человек, очень чуден. И, святые
вы мои! о чем заговорит, занесет подчас! А что выходит-то,
что следует-то из этого? Да ровно ничего не
следует, а выходит такая дрянь, что убереги меня, господи!
Я, маточка, я не сержусь, а так досадно только
очень вспоминать обо всем, досадно, что я вам написал
так фигурно и глупо. И в должность-то я пошел сегодня
таким гоголем-щеголем; сияние такое было на сердце.
На душе ни с того ни с сего такой праздник был; весело
было! За бумаги принялся рачительно - да что вышло-то
потом из этого! Уж потом только как осмотрелся,
так все стало по-прежнему - и серенько и темненько.
Все те же чернильные пятна, все те же столы и бумаги,
да и я все такой же; так, каким был, совершенно таким
же и остался,- так чего уж тут было на Пегасе-то
ездить? Да из чего это вышло-то все? Что солнышко
проглянуло да небо полазоревело! от этого, что ли? Да
и что за ароматы такие, когда на нашем дворе под окнами
и чему-чему не случается быть! Знать, это мне все
сдуру так показалось. А ведь случается же иногда заблудиться
так человеку в собственных чувствах своих
да занести околесную. Это ни от чего иного происходит,
как от излишней, глупой горячности сердца. Домой-то
я не пришел, а приплелся; ни с того ни с сего голова
у меня разболелась; уж это, знать, все одно к одному.
(В спину, что ли, надуло мне.) Я весне-то обрадовался,
дурак дураком, да в холодной шинели пошел. И в чувствах-то
вы моих ошиблись, родная моя! Излияние-то их
9
совершенно в другую сторону приняли. Отеческая приязнь
одушевляла меня, единственно чистая отеческая
приязнь, Варвара Алексеевна; ибо я занимаю у вас
место отца родного, по горькому сиротству вашему; говорю
это от души, от чистого сердца, по-родственному.
Уж как бы там ни было, а я вам хоть дальний родной,
хоть по пословице, и седьмая вода на киселе, а все-таки
родственник, и теперь ближайший родственник и покровитель;
ибо там, где вы ближе всего имели право искать
покровительства и защиты, нашли вы предательство и
обиду. А насчет стишков скажу я вам, маточка, что неприлично
мне на старости лет в составлении стихов
упражняться. Стихи вздор! За стишки и в школах теперь
ребятишек секут... вот оно что, родная моя.
Что это вы пишете мне, Варвара Алексеевна, про
удобства, про покой и про разные разности? Маточка
моя, я не брюзглив и не требователен, никогда лучше
теперешнего не жил; так чего же на старости-то лет
привередничать? Я сыт, одет, обут; да и куда нам затеи
затевать! Не графского рода! Родитель мой был не из
дворянского звания и со всей-то семьей своей был беднее
меня по доходу. Я не неженка! Впрочем, если на
правду пошло, то на старой квартире моей все было не
в пример лучше; попривольнее было, маточка. Конечно,
и теперешняя моя квартира хороша, даже в некотором
отношении веселее и, если хотите, разнообразнее; я против
этого ничего не говорю, да все старой жаль. Мы,
старые, то есть пожилые люди, к старым вещам, как
к родному чему привыкаем. Квартирка-то была, знаете,
маленькая такая; стены были... ну, да что говорить!-
стены были, как и все стены, не в них и дело, а вот
воспоминания-то обо всем моем прежнем на меня тоску
нагоняют... Странное дело - тяжело, а воспоминания
как будто приятные. Даже что дурно было, на что подчас
и досадовал, и то в воспоминаниях как-то очищается
от дурного и предстает воображению моему в привлекательном
виде. Тихо жили мы, Варенька; я да хозяйка
моя, старушка, покойница. Вот и старушку-то мою с
грустным чувством припоминаю теперь! Хорошая была
она женщина и недорого брала за квартиру. Она, бывало,
все вязала из лоскутков разных одеяла на аршинных
спицах; только этим и занималась. Огонь-то мы с нею
вместе держали, так за одним столом и работали. Внучка
у ней Маша была - ребенком еще помню ее - лет
тринадцати теперь будет девочка. Такая шалунья была,
10
веселенькая, все нас смешила; вот мы втроем так и жили.
Бывало, в длинный зимний вечер присядем к круглому
столу, выпьем чайку, а потом и за дело примемся.
А старушка, чтоб Маше не скучно было да чтоб не шалила
шалунья, сказки, бывало, начнет сказывать. И какие
сказки-то были! Не то что дитя, и толковый и умный
человек заслушается. Чего! сам я, бывало, закурю себе
трубочку, да так заслушаюсь, что и про дело забуду.
А дитя-то, шалунья-то наша, призадумается; подопрет
ручонкой розовую щечку, ротик свой раскроет хорошенький
и, чуть страшная сказка, так жмется, жмется к старушке.
А нам-то любо было смотреть на нее; и не увидишь,
как свечка нагорит, не слышишь, как на дворе
подчас и вьюга злится и метель метет. Хорошо было
нам жить, Варенька; и вот так-то мы чуть ли не двадцать
лет вместе прожили. Да что я тут заболтался!
Вам, может быть, такая материя не нравится, да и мне
вспоминать не так-то легко, особливо теперь: время сумерки.
Тереза с чем-то возится, у меня болит голова,
да и спина немного болит, да и мысли-то такие чудные,
как будто и они тоже болят; грустно мне сегодня, Варенька!
Что же это вы пишете, родная моя? Как же
я к вам приду? Голубчик мой, что люди-то скажут?
Ведь вот через двор перейти нужно будет, наши заметят,
расспрашивать станут,- толки пойдут, сплетни
пойдут, делу дадут другой смысл. Нет, ангельчик мой,
я уж вас лучше завтра у всенощной увижу; это будет
благоразумнее и для обоих нас безвреднее. Да не взыщите
на мне, маточка, за то, что я вам такое письмо
написал; как перечел, так и вижу, что все такое бессвязное.
Я, Варенька, старый, неученый человек; смолоду
не выучился, а теперь и в ум ничего не пойдет, коли
снова учиться начинать. Сознаюсь, маточка, не мастер
описывать, и знаю, без чужого иного указания и пересмеивания,
что если захочу что-нибудь написать позатейливее,
так вздору нагорожу. Видел вас у окна сегодня,
видел, как вы стору опустили. Прощайте, прощайте,
храни вас господь! Прощайте, Варвара Алек-
сеевна.
Ваш бескорыстный друг
Макар Девушкин.
P.S. Я, родная моя, сатиры-то ни об ком не пишу
теперь. Стар я стал, матушка, Варвара Алексеевна, чтоб
11
попусту :-,убы скалить! и надо мной засмеются, по русской
пословице: кто, дескать, другому яму роет, так
тот... и сам туда же.
Милостивый государь,
Макар Алексеевич!
Апреля 9.
Ну, как вам не стыдно, друг мой и благодетель, Макар
Алексеевич, так закручиниться и закапризничать.
Неужели вы обиделись! Ах, я часто бываю неосторожна.
но не думала, что вы слова мои примете за колкую
шутку. Будьте уверены, что я никогда не осмелюсь
шутить над вашими годами и над вашим характером.
Случилось же это все по моей ветрености, а более потому,
что ужасно скучно, а от скуки и за что не возьмешься?
Я же полагала, что вы сами в своем письме хотели
посмеяться. Мне ужасно грустно стало, когда я
увидела, что вы недовольны мною. Нет, добрый друг
мой и благодетель, вы ошибетесь, если будете подозревать
меня в нечувствительности и неблагодарности.
Я умею оценить в моем сердце все, что вы для меня
сделали, защитив меня от злых людей, от их гонения
и ненависти. Я вечно буду за вас бога молить, и если
моя молитва доходна к богу и небо внемлет ей, то вы
будете счастливы.
Я сегодня чувствую себя очень нездоровою. Во мне
жар и озноб попеременно. Федора за меня очень беспокоится.
Вы напрасно стыдитесь ходить к нам, Макар
Алексеевич. Какое другим дело! Вы с нами знакомы,
и дело с концом!.. Прощайте, Макар Алексеевич. Более
писать теперь не о чем, да и не могу: ужасно нездоровится.
Прошу вас еще раз не сердиться на меня и быть
уверену в том всегдашнем почтении и в той привязанно-
сти,
2
с каковыми честь имею пребывать наипреданнейшею
и покорнейшею услужницей вашей
Варварой Доброселовой.
Милостивая государыня,
Варвара Алексеевна!
Апреля 12.
Ах, маточка моя, что это с вами! Ведь вот каждыйто
раз вы меня так пугаете. Пишу вам в каждом письме,
чтоб вы береглись, чтоб вы кутались, чтоб не выходили
в дурную погоду, осторожность во всем наблюдали бы, -
а вы, ангельчик мой, меня и не слушаетесь. Ах, голубчик
мой, ну, словно вы дитя какое-нибудь! Ведь
вы слабенькие, как соломинка слабенькие, это я знаю.
Чуть ветерочек какой, так уж вы и хвораете. Так
остерегаться нужно, самой о себе стараться, опасностей
избегать и друзей своих в горе и в уныние не
вводить.
Изъявляете желание, маточка, в подробности узнать
о моем житье-бытье и обо всем меня окружающем. С радостию
спешу исполнить ваше желание, родная моя.
Начну сначала, маточка: больше порядку будет. Вопервых,
в доме у нас, на чистом входе, лестницы весьма
посредственные; особливо парадная - чистая, светлая,
широкая, все чугун да красное дерево. Зато уж про
черную и не спрашивайте: винтовая, сырая, грязная,
ступеньки поломаны, и стены такие жирные, что рука
прилипает, когда на них опираешься. На каждой площадке
стоят сундуки, стулья и шкафы поломанные,
ветошки развешаны, окна повыбиты; лоханки стоят со
всякою нечистью, с грязью, с сором, с яичною скорлупою
да с рыбьими пузырями; запах дурной... одним словом,
