успела узнать о технических возможностях этого сообщества и попросила
оборудовать (или оформить) наш дом в настоящем старорусском стиле. Еще лучше и
подлинней, чем была моя дача за Вологдой. Так и сделали. По виду стандартный
коттедж представлял внутри что-то вроде боярского терема, общей площадью метров
триста, в два этажа с границей, где расположилась настоящая, осанистая русская
печь, с внутренними лестницами, ведущими в несколько уютных светелок, с
верандой, имеющей вид так называемого гульбища. Не знаю, откуда вдруг у женщины,
родившейся и выросшей Будапеште, появились такие запросы.
Но вышло вообще-то хорошо. На складе форта согласно предварительно поданной
заявке Алла выбрала все, что ей требовалось для придания нашему пристанищу
подобающего и обжитого вида, а неизменно молчаливые вопросы крейсера привезли и
помогли внести в дом заказанную мебель и иные предметы обихода, в том числе
холодильник, микроволновую печь, довольно приличный видеомагнитофон и массу
всякой посуды и продуктовых полуфабрикатов. Для чего это ей потребовалось, я до
конца не понял, потому что питаться можно было и за тальботом у Новикова в
замке, и в довольно приличном ресторанчике, где бесплатно подавались обильные и
вкусные завтраки, обеды и ужины для тех примерно полутора сотен местных жителей,
которые не имели жен, а также и семейным парам, не желавшим затрудняться
кухонными заботами.
Вообще образ жизни здесь весьма напоминал таковой в земных поселениях на
кислородных планетах, на том же Крюгере, к примеру. И точно так же, как там,
здесь совершенно не было детей. Тоже особенность "монастырского устава"?
На все мои вопросы Алла отвечала, что хочет наконец почувствовать себя
нормальной женщиной, имеющей собственный дом и ведущей свое хозяйство, а не
вечной постоялицей отелей. В принципе желание понятно, все три с половиной года
нашей связи мы просуществовали именно в режиме навещающей друг друга любовников,
что, в общем, меня устраивало. Алла в роли жены внушала некоторые опасения.
Но дом получился миленький. Примиряло меня с этим жилищем только то, что свою
комнату в мезонине я оборудовал в соответствии с собственными военно-полевыми
вкусами и отстоял право ее экстерриториальности.
Андрей и чаще Шульгин, ставший как бы моим наставником, иногда забредали на
полчаса поинтересоваться, как идет процесс адаптации, переброситься несколькими
не имеющего особого значения фразами, посоветовать, чем еще можно занять здесь
досуг, ну, выпить по рюмочке-другой, то есть вели себя как радушные хозяева, не
желающие напрягать случайно заехавших провинциальных родственников чрезмерным
вниманием.
Александр Иванович, проявляя заботу, предложил мне выбрать оружие по вкусу,
потому что хоть и нет здесь особо опасных хищников, но береженного бог бережет,
и болтаться по горам без ничего не слишком разумно. Свой "штейер" я особо не
афишировал, предпочитая считаться безоружным. Вот и привел он меня в хранилище,
не уступавшие своим ассортиментом магазину "Говард и Клайд" в Сан-Франциско.
Только там я стоял по внешнюю сторону прилавка, а здесь оказался внутри.
Длинные сводчатые подвалы без окон, напоминающие залы Петроградского
артиллерийского музея, освещенные газовыми лампами уходили, казалось, в
бесконечность, уставленные с двух сторон шкафами, витринами, стеллажами.
Не буду описывать сотни и тысячи сортов и видов автоматического,
полуавтоматического оружия и совсем не автоматического оружия, винтовок,
карабинов, автоматов, пистолет-пулеметов, пистолетов просто, револьверов, ружей,
штуцеров и еще очень и очень разных моделей смертоубийственных изделий,
заполняющих милитаристское Эльдорадо. Ходить по этому складу-музею можно было
целый день, а изучить его ассортимент не хватило бы и недели.
И сам загадочно-иронический Александр Иванович среди этих бесценных сокровищ
человеческого гения чудесным образом преображался. Он, словно рачительный
садовник, брал эти смертоносные устройства в руки, ласково их поглаживал,
неуловимым движением передергивал затворы, вскидывал экспонаты к плечу, и видно
было, что именно здесь пребывает его сердце, а отнюдь не в горных высотах
мировой политики.
В результате я выбрал для себя легкий и прикладистый карабин "винчестер"
калибра 45 АПК с подствольным магазином на десять патронов, пятизарядный
помповый дробовик для Аллы, больше похожий на изящную игрушку, но могущий
стрелять не только дробью и картечью, но и весьма мощными полуоболочечными
активно-реактивными пулями, что приближало его по огневому эффекту к самым
солидным штуцерам, и еще два короткоствольных семизарядных револьвера 38 калибра
на всякий случай. Со всей подобающей амуницией и несколькими коробками патронов.
Один из моих учителей боевых искусств говорил, что только отсутствие при себе
огнестрельного оружия позволяет полностью собраться для отражения агрессии.
После длительных размышлений я развил эту формулу. Дай понять врагу всем своим
поведением, что у тебя нет оружия и ты полагаешься только на свои способности в
карате, тэквондо и прочих изысках, заставь даже себя самого на миг забыть, для
убедительности о наличии в кармане или под ремнем "ствола", а в критический
момент вместо какого-нибудь эффектного "хидари гедан маэ гири" выхвати то, о чем
любил говорить полковник Кольт в плане социальной справедливости, и влепи
сопернику пару пуль в лоб или колено со скоростью, намного превосходящей самый
быстрый "темп".
Как это делали герои с большим удовольствием просмотренного нами с Аллой
фильма "Великолепная семерка".
Тогда и наступит "момент истины".
Кроме того, мы полностью экипировались в соответствии с модой и климатическими
условиями. Одежда здесь в принципе походила на нашу, но имела и некоторые
существенные отличия. Например, у нас никто понятия не имел о жестких брюках из
грубой синей ткани, построченных цветными нитками и украшенных многочисленными
бронзовыми заклепками, ботинках до середины голени на подошвах толщиной в три
пальца и закрепляемых не шнурками, а "липучками", кожаных куртках по пояс,
подбитых натуральным мехом животных. Здесь тоже чувствовалось отклонение мировых
линий, пусть в таких мелочах, но повлиявшее на эстетические вкусы аборигенов. Но
то, что подобная одежда удобна и создает некий архаично-мужественный облик ее
носителя, не вызвало сомнений. Причем она одинаково подходила и мужчинам и
женщинам.
... Ловко вращая колесо руля, я выел автомобильчик на край плато и остановился
в идеальном для наших целей месте. В незапамятные времена с окружающих плато гор
скатились три валуна в десятки тонн каждый и образовали на берегу укромную, со
всех сторон закрытую площадку. О древности этого загончика свидетельствовали
заросли похожих на плющ лиан.
Я выключил зажигание, мотор пару раз чихнул, что-то у него внутри последний
раз провернулось, и он затих. Нас охватил первобытный покой нетронутой со времен
раннего кайнозоя природы. Только далекий гул и грохот волн, набегающих на
прибрежные рифы, не то, чтобы нарушали, но несколько разнообразили тишину.
Наверное, не меньше минуты я сидел молча, оставив руки лежать на руле, и
вслушивался в собственные ощущения, в окружающие звуки, в том числе и в тихое
потрескивание, раздающееся из-под плоского капота автомобиля. Алла на соседнем
сиденье молчала.
- Так что мы теперь будем делать? - спросила она наконец.
- В смысле - сейчас или - вообще? - откликнулся я. Умеет моя подруга задавать
вопросы исторического значения. На узком заднем сиденье у меня лежала свернутая
палатка, надувные матрасы, туго скрученный рулон зеленого брезента и прочее
необходимое путешественникам снаряжение, походный мешок с продовольствием, в том
числе и с подготовленной для немедленного поджаривания на вертеле бараниной.
Шашлык не шашлык, но что-то хорошее сделать из нее было можно.
- Начинай собирать подходящие дрова, женщина, - сказал я, - остальное доверь
опытному мужчине.
На всякий случай я осмотрел в бинокль окрестности по всем представляющим хотя
бы гипотетическую опасность азимутам. Таковой быть не могло по определению, но
уж очень меня взволновала атака неизвестных торпедных катеров посередине
открытого океана. Мы теперь, сказал я себе, живем вне общепринятых норм, и лучше
перебдеть, чем недобдеть.
Алла вернулась из ближней рощицы, притащив солидную охапку высохших и
естественным путем буковых сучьев. Для начала неплохо, но мне все же пришлось
пойти туда самому и принести пару действительно толстых бревен, которые смогут
гореть и создавать нужный жар хоть до утра. Возвращаться сегодня в форт я не
собирался.
С помощью небольшой бензопилы (еще одно полезное изобретение предков, которым
меня научил пользоваться тот же Шульгин) я нарезал два десятка аккуратных,
подходящих к размеру слоенного мною очага поленьев. Разжег костер, расставил и
разложил на брезенте то, что должно было способствовать приятному
времяпрепровождению, еще раз мысленно поблагодарил Александра Ивановича за
очередной совет - насчет того, что сиденья "Виллиса" снимаются и могут
использоваться как походные кресла в процессе пикника, и только тогда вернулся к
вопросу, заданному Аллой.
- Так о чем ты, дорогая, хотела меня спросить? Как жить дальше? В
гносеологическом, надеюсь, смысле?
Раньше я таких тем избегал, инстинктивно опасаясь прослушивания в комнатах и
других общественных местах.
- Я не слишком интересуюсь теоретическими предпосылками сложившейся
обстановки. Они мне неинтересны. Верю я или не вер. В межвременные перемещения -
тоже неважно. Я думала, ты более чуток. Моя степень вины в случившемся? Может
быть, и есть. Только вина ли это? Суди сам, если хочешь. Однако... После всего,
что уже произошло, я счастлива. Особенно если ты мне позволишь забыть прошлое...
я, признаюсь, никогда еще Аллу такой не видел. Женщиной она всегда была
настолько уверенной в себе, агрессивно-победительной, что даже я, человек не из
последних в общем для нас с ней обществе, принимал меры и стиль поведения без
протеста. Даже тогда, когда она задевала мои сокровенно-самолюбивые чувства.
Но за последний месяц, конечно, ее гордость и самоуважение получили столь не
щелчков даже, а тяжелейших ударов... и еще мне показалось, что она несколько
превратно истолковала смысл моих слов. Или - их интонацию.
- Я не хочу возвращаться обратно, - продолжила Алла, прикуривая чужую, здешнюю
сигарету от горящей веточки. - мне там делать нечего. Тебе-то все равно, может
быть, а меня даже перспектива судебного разбирательства независимо от исхода
повергает в дрожь. Строк, в случае неблагоприятного исхода, может быть долгим.
Ты меня ждать не будешь, я уверена. Если даже такого не случится, мне, - она
увидела мой протестующий жест, поправилась, - пусть нам, придется постоянно
остерегаться и ждать появления агентов Панина. Андрей правильно сказал - никто
не простит унижения, потери десяти миллионов долларов и надежды на вечную жизнь.
Поэтому Там, - Алла подчеркнула это слово, - мне нечего ловить. Никто меня там
не ждет, кроме матери разве, да и она интересуется моими делами не чаще двух раз
в год. В поздравительных открытках с новым годом и с днем рождения. Все. Да и
вдобавок нынешняя жизнь сулит гораздо больше интереса и разнообразия...
- Те дамочки что-то этакое порассказали? - догадался я. - Поделись, если не
слишком секретно. Или они тебя приняли в свой, особый, орден?
Алла не поняла потаенного смысла моих слов.
- Какой еще орден? Мы чисто по-женски поболтали о том о сем... Я убедилась,
что жить здесь можно. И интересно жить. А какой на дворе год - так ли важно?
Люди в свое время уезжали из Парижей и Лондонов в американские леса и прерии и
были там счастливы. У нас разве не такой же случай?
В этом все женщины, не только Алла. Трудно представить себе мужика, который
ради любви к туземной принцессе согласился бы забыть предыдущую цивилизацию и
переселиться навсегда в плетенную из хвороста, обмазанного слоновьим навозом,
