большую часть ночи, хотя и расположились после поисков укрытия под
большой раскидистой ивой.
Следующее утро_- шестое со дня их ухода из настволья_- было ясным
и полным обычной бодрости Анделейна. Этиаран встретила его с нетерпением
и поспешностью, которая выражалась в каждом ее движении, и та манера, в
какой она понуждала Кавинанта поторапливаться, казалось, выражала больше
дружелюбия и общительности, чем когда бы то ни было со времени начала их
совместного пребывания. Ее желание увеличить скорость было заразительно;
Кавинант был рад разделить его, поскольку это избавляло от раздумий о
возможности новых атак зла. Свой путь они продолжили с утра почти бегом.
День был словно специально предназначен для путешествия. Воздух
был прохладным, солнце_- ясным и бодрящим, тропинка_- прямой и ровной,
пружинящая трава словно помогала каждому шагу Этиаран и Кавинанта. И ее
заразительное нетерпение заставляло Кавинанта преодолевать следом за ней
одну лигу за другой. К полудню Этиаран замедлила шаг, чтобы подкрепиться
драгоценными ягодами, в изобилии покрывающими кусты вдоль тропинки; но
даже при этом скорость ее оставалась немалой, и по мере приближения вечера
она вновь перешла на полубег.
Затем еле заметная тропа, указанная ей жителями настволья, привела
путников на край широкой долины. После короткой остановки, во время
которой Этиаран проверила свою ношу, она направилась прямо вверх по
длинному отлогому склону холма, который, казалось, тянулся на большое
расстояние в восточном направлении. Затем она взяла горизонтальное
направление вдоль склона холма, которое провело ее точно между двумя
сросшимися золотнями, росшими в сотне ярдов над долиной, и Кавинант без
лишних вопросов шагал следом за ней, задыхаясь, бегом взбираясь вверх. Он
слишком устал и выдохся, чтобы задавать вопросы.
Так они и поднимались по склону_- Этиаран, взбегающая вверх с
высоко поднятой головой и развевающимися волосами, словно она видела
перед собою звездные врата неба, и Кавинант_- спотыкающийся, с трудом
карабкающийся следом за ней. Позади них садилось солнце, как бы делая
глубокий выдох облегчения после долго сдерживаемого вдоха. А склон
впереди них, казалось, необъятно простирался до самого неба.
Кавинант был ошарашен, когда Этиаран, добравшись до гребня холма,
внезапно остановилась, схватила его за плечи и закружила, крича с
ликованием:
-_Мы здесь! Мы успели вовремя!
Кавинант потерял равновесие и упал на землю. Мгновение он лежал,
тяжело дыша, собирая остатки сил для того, чтобы с удивлением взирать на
Этиаран. Но она не замечала этого. Ее глаза были устремлены вниз, вдоль
восточного склона холма, и голосом, срывающимся от усталости, ликования и
благоговения, она повторяла:
-_Банас Ниморам! Ах, радость сердца! Радость сердца Анделейна! Все
же я дожила до этого момента!
Загипнотизированный чарами ее голоса, Кавинант медленно поднялся
и устремил свой взор туда же, словно надеялся постичь воплощенную душу
Анделейна.
И не смог удержаться от стона в первом приступе разочарования. Он
не смог увидеть ничего, что объясняло бы восторг Этиаран,- ничего, что было
бы драгоценнее и чудеснее, чем те многочисленные красоты Анделейна, мимо
которых они промчались с такой небрежностью. Там, внизу, куда он смотрел,
трава переходила в гладкую широкую чашу, похожую на пиршественный
кубок ночного неба. Солнце уже село, и в сумерках очертания чаши
расплывались, но света звезд было достаточно, чтобы видеть, что кругом не
было ни деревьев, ни кустов_- ничего, что могло бы возмутить идеально
гладкую поверхность чаши. Она казалась такой безукоризненной, словно
поверхность земли посыпали песком и отполировали. В эту ночь звезды
казались особенно блестящими, словно затмение луны понудило их светить
ярче, чем прежде. Но Кавинант чувствовал, что подобных вещей явно
недостаточно, чтобы вознаградить за ту усталость, которая пронизывала его до
мозга костей.
Однако Этиаран не оставила его стон без внимания. Взяв Кавинанта за
руку, она сказала:
-_Не спеши осуждать меня,- и потащила его вперед.
Под ветвями последнего дерева, росшего у края чаши, она сняла
рюкзак и села, прислонившись к стволу, глядя вниз, на склон холма. Когда
Кавинант присоединился к ней, она мягко сказала:
-_Обуздайте свое безумное сердце, Неверящий. Мы успели сюда
вовремя. Это Банас Ниморам_- новолуние в ночь весеннего равноденствия. Во
время моего поколения еще ни разу не было такой ночи, такой поры
великолепия и красоты. Не надо подходить к Стране со своими стандартами и
мерками. Подождите. Это Банас Ниморам, празднование весны_- самый
чудесный обряд из всех сокровищ Страны. Если ты не потревожишь воздуха
гневом, мы увидим танец духов Анделейна.- Когда она говорила, в ее голосе
была такая глубокая гармония, как будто она пела, и Кавинант ощутил силу
обещаемого ею, хотя и не понял этого. Сейчас было не время задавать
вопросы, и Кавинант приготовился ожидать обещанного события.
Ждать оказалось нетрудно. Сначала Этиаран передала Кавинанту хлеб
и остатки вина, и ужин несколько освежил его. Затем, по мере того как
сгущалась ночь, он обнаружил, что воздух, струившийся к ним из чаши,
оказывает на него успокаивающее, расслабляющее влияние. Вдохнув всеми
легкими, он почувствовал, что этот целебный воздух словно выдувает из него
все страхи и тревоги, полностью заполняет все его существо и погружает в
состояние спокойного ожидания. Он расслабился, отдаваясь омовению
ласкового ветерка, и устроился поудобнее, оперевшись о ствол дерева. Плечо
Этиаран касалось его, овевая теплом, словно она простила его. Ночь
становилась все глубже, звезды ожидающе мигали, и ветерок продувал сердце
Кавинанта, как бы просеивая сквозь него и унося прочь всю паутину и пыль_-
и ожидание не было утомительным.
Вдалеке появился первый мигающий огонек_- словно знак решимости,
сфокусировавшей в себе всю окружавшую ночь. На окружности чаши
Кавинант увидел пламя, похожее на пламя свечи,- крошечное на таком
расстоянии, но все же ясно различимое, переливающееся желтым и оранжевым
так отчетливо, словно он держал подсвечник в руках. Он почувствовал
странную уверенность, что расстояние не имеет значения; если бы пламя
находилось перед ним на траве, оно было бы по своей величине не больше его
ладони.
Когда появился первый дух, из горла Этиаран вырвался вздох, а
Кавинант сел прямее, чтобы лучше сосредоточить внимание.
Прозрачно мерцая и вращаясь, этот огонек стал спускаться вниз, на
дно чаши. Он был как раз на полпути, когда на северном краю чаши появился
второй огонек. Затем еще два духа возникли с южного края_- и потом,
слишком внезапно, чтобы их можно было сосчитать, целый сонм огоньков со
всех сторон стал собираться в чашу. Некоторые миновали Кавинанта и
Этиаран и с той, и с другой стороны на расстоянии не более десяти футов, но,
казалось, не заметили наблюдателей; они приближались к чаше, медленно
кружась, так, словно каждый из них был один в горах и не зависел ни от
какого свечения, кроме собственного. Тем не менее огоньки их сливались,
образуя над чашей в своем сиянии золотой купол, сквозь который звезды были
едва видны; и время от времени некоторые духи, казалось, кланялись и
вращались друг вокруг друга, словно разделяя свою радость на пути к центру
чаши.
Кавинант смотрел на движение тысяч огоньков, пролетающих над
землей на высоте его плеча и прыгающих в чашу, и едва отваживался дышать.
От избытка изумления он чувствовал себя посторонним нежелательным
зрителем, ставшим причастным к какому-то оккультному обряду_- таинству,
не предназначенному для глаз человека. Он стиснул себе руками грудь, словно
возможность досмотреть празднование до конца зависело от того, насколько
тихо он будет дышать; словно он боялся, что любой звук может нарушить
феерическое кружение, спугнуть духов.
Затем в скоплении огоньков произошла какая-то перемена. Высоко в
небо поднялась высокая, мерцающая песня без слов_- мелодия, фонтанами
бьющая вверх, к звездам. Из центра чаши, где тысячи духов вращались
беспорядочно, каждый сам по себе, стала выстраиваться сверкающая
кружащаяся цепочка танцоров. Каждый дух, казалось, наконец нашел свое
место в огромной замкнутой цепочке, имеющей форму колеса и заполнившей
половину чаши, и затем это колесо начало вращаться вокруг центра. Но в
самом центре огоньков не было; колесо вращалось вокруг ступицы абсолютной
тьмы, не отражавшей свечения духов.
Как только песнь заполнила собой ночь, огромный круг начал
вращаться, и каждый огонек при этом танцевал свой особый, таинственный, не
зависящий от других танец, отличающийся движениями и раскачиваниями,- но
каждый огонек тем не менее сохранял свое место в общем строю. А в
пространстве между внутренней ступицей и внешним ободом возникли другие
кольца, так что все колесо состояло теперь из многих колец, каждое из которых
вращалось. И ни один из духов не сохранял долго одного и того же положения
по отношению ко всей фигуре. Огоньки бесконечным потоком струились
сквозь движущийся рисунок, так что по мере вращения колеса отдельные духи
перетанцовывали с места на место, то кружась вдоль внешнего обода, то
вращаясь по спирали через средние кольца, то обвиваясь вокруг ступицы.
Каждый дух двигался и менял место беспрестанно, однако общий рисунок ни
на мгновение не менялся_- ни малейшая брешь не нарушала совершенство
формы колеса даже на короткий миг_- и каждый огонек казался одновременно
и абсолютно одиноким, таинственно следующим какому-то своему
предназначению, исполняя танец, и неотрывной частью целого. Пока они
танцевали, свет их становился все ярче до тех пор, пока звезды не потускнели
на небе, потерявшись в их сиянии, а ночь не отступила в стороны, подобно
отдаленному зрителю празднования.
И красота, и восторг, вызванный танцем, превратили ожидание
Кавинанта в томительную боль.
Потом в празднестве произошла новая перемена. Кавинант понял это
лишь тогда, когда Этиаран прикоснулась к его руке; это прикосновение
привело его в чувство, и он увидел, что колесо духов медленно наклоняется.
При этом оно сохраняло свою форму и черная ступица не двигалась.
Постепенно поворачивающееся колесо покосилось, по мере того как внешние
духи приближались к зрителям. Вскоре все растущая выпуклость образовала
как бы перст, указывающий на Кавинанта.
В свою очередь Кавинант, казалось, с еще большей силой стал
чувствовать их песню_- пронизывающий, экстатический напев; серенаду, столь
же страстную, как погребальная песнь, и столь же бесстрастную, как
величественное безличное утверждение. Их приближающиеся огоньки
наполнили его благоговением и очарованием, так что внутренне он весь
сжался, потеряв способность шевелиться. Круг за кругом духи все
приближались к нему, а Кавинант, положив руки на колени, сидел
неподвижно, с замершим в груди сердцем, безмолвный перед лицом огненных
танцоров.
Время от времени длинный язык, выделившийся из кольца, зависал
над ним, и он видел, как каждый огонек кланялся ему, проносясь мимо в своем
чудном танце. Затем край языка опустился, и движение танца замедлилось,
словно для того, чтобы дать каждому духу возможность подольше побыть в
обществе Кавинанта. Вскоре огоньки уже крутились возле него на расстоянии
протянутой руки. Затем вытянутая часть кольца вспыхнула, как будто танцоры
пришли к какому-то решению. Ближайший дух двинулся вперед и опустился на
обручальное кольцо Кавинанта.
Тот вздрогнул, ожидая, что огонек обожжет его, но никакой боли не
последовало. Пламя трепетало на кольце, словно на фитиле, и Кавинант начал
слегка улавливать гармонию песни празднования через палец, на котором
было кольцо. Не улетая с кольца, дух танцевал и подпрыгивал, словно
мотылек, пьющий нектар с цветка, и мало-помалу цвет его из желто-
оранжевого цвета пламени превращался в серебристо-белый.
