учебнике арифметики о гвоздях и лошадиных подковах, Сэмми.
Сэм кивком головы дал понять, что припоминает задачу, на которую
сослался родитель.
- Вы так и не подписались на фланелевые жилеты? - спросил Сэм после
новой паузы, посвященной куренью.
- Конечно, нет! - ответил мистер Уэллер. - На что нужны фланелевые
жилеты юным неграм за океаном? Но вот что я тебе скажу, Сэмми, - добавил
мистер Уэллер, понижая голос и перегибаясь через каминную решетку, - я бы
подписался с удовольствием на смирительные рубахи кой для кого здесь, на
родине.
Произнеся эти слова, мистер Уэллер медленно принял прежнюю позу и
глубокомысленно подмигнул своему первенцу.
- А это и в самом деле чудная фантазия - посылать носовые платки людям,
которые не знают, что делать с ними! - заметил Сэм.
- Они вечно занимаются такой чепухой, Сэмми, - отозвался его отец. - В
прошлое воскресенье иду я по дороге, и кого же вижу у двери часовни? Твою
мачеху с синей тарелкой в руке! И в тарелке, пожалуй, не меньше двух
соверенов мелкой монетой, Сэмми, все по полпенни, а когда народ стал
выходить из часовни, пенсы так и посыпались, и ты бы не поверил, что
глиняная тарелка может выдержать такую тяжесть. Как ты думаешь, на что они
собирали?
- Может быть, опять на чаепитие? - предположил Сэм.
- Ничуть не бывало, - ответил отец, - на пастырский счет за воду.
- Пастырский счет за воду! - повторил Сэм.
- Да, - ответил мистер Уэллер. - Накопилось за три квартала, а пастырь
не заплатил ни фартинга, может быть потому, что от воды ему не очень-то
много пользы, мало он потребляет этого напитка, Сэмми, очень мало. Но он
проделывает фокусы и почище этого. По счету все-таки уплачено не было, ему и
закрыли водопровод. Тут идет пастырь в часовню, выдает себя за гонимого
праведника, говорит, что авось сердце водопроводчика, закрывшего водопровод,
смягчится и он обратится на путь истины; хотя, конечно, говорит,
водопроводчику уготовано не очень-то приятное местечко. Тогда женщины
заводят собрание, поют гимн, выбирают твою мачеху председательницей,
предлагают устроить сбор в воскресенье и все деньги передают пастырю. И если
он не вытянул из них, Сэмми, столько, что на всю жизнь освободился от
водопроводной компании, сказал в заключенье мистер Уэллер, - ну, значит, и я
болван, и ты болван, и не о чем больше толковать.
Мистер Уэллер несколько минут курил молча, а затем продолжал:
- Самое худшее в этих-вот пастырях, мой мальчик, что они, регулярно,
сбивают здесь с толку всех молодых леди. Господи, благослови их сердечки,
они думают, что все это очень хорошо, и больше ничего не смыслят; но они
жертвы надувательства, Сэмивел, они - жертвы надувательства.
- Полагаю, что так, - сказал Сэм.
- Не иначе, - сказал мистер Уэллер, глубокомысленно покачивая головой,
- и вот что меня раздражает, Сэмивел: видеть, как они тратят все свое время
и силы, шьют платья для краснокожих, которым оно не нужно, и не обращают
внимания на христиан телесного цвета, которым оно нужно. Будь моя воля,
Сэмивел, я приставил бы этих-вот ленивых пастырей к тяжелой тачке да гонял
бы целый день взад и вперед по доске шириной в четырнадцать дюймов. Уж
что-что, а это повытрясло бы из них дурь!
Мистер Уэллер, сообщив с большой энергией этот приятный рецепт,
подкрепленный разнообразными кивками и подмигиванием, осушил одним духом
стакан и с прирожденным достоинством стал выбивать пепел из трубки.
Он все еще был занят этой операцией, когда в коридоре раздался
пронзительный голос.
- Вот твоя дорогая родственница, Сэмми, - сказал мистер Уэллер; и
миссис Уэллер ворвалась в комнату.
- О, так вы вернулись! - воскликнула миссис Уэллер.
- Да, моя милая, - ответил мистер Уэллер, снова набивая трубку.
- А мистер Стиггинс не возвращался? - спросила миссис Уэллер.
- Нет, моя милая, не возвращался, - ответил мистер Уэллер, искусно
зажигая трубку с помощью взятого из камина раскаленного уголька, зажатого
щипцами, - и мало того, моя милая, если он совсем не вернется, я постараюсь
это пережить.
- Уф, несчастный! - сказала миссис Уэллер.
- Благодарю вас, милочка, - сказал мистер Уэллер.
- Ну-ну, отец, - сказал Сэм, - никаких любовных сцен при посторонних.
Вот идет преподобный джентльмен.
Услышав это сообщение, миссис Уэллер поспешно вытерла слезы, которые
только что пыталась пролить, а мистер Уэллер угрюмо отодвинул свое кресло в
угол у камина.
Мистер Стиггинс легко пошел на уговоры выпить еще стакан горячего
ананасного грога, и второй стакан, и третий, а затем подкрепиться легким
ужином, прежде чем начать сначала. Он сидел рядом с мистером
Уэллером-старшим, который всякий раз, когда ухитрялся проделать это
незаметно от жены, демонстрировал сыну чувства, скрытые в его груди,
потрясая кулаком над головой заместителя пастыря, - маневр, доставлявший его
сыну самую неподдельную радость и удовольствие, в особенности потому, что
мистер Стиггинс продолжал спокойно пить горячий ананасный грог, не
подозревая о том, что происходит за его спиной.
Разговор вели преимущественно миссис Уэллер и его преподобие мистер
Стиггинс; а темой, предпочтительно обсуждаемой, служили добродетели пастыря,
заслуги его паствы и великие преступления и грехи всех остальных; эти
рассуждения старший мистер Уэллер изредка прерывал приглушенными намеками на
некоего джентльмена по фамилии Уокер и другими подобными же комментариями.
Наконец, мистер Стиггинс, который, судя по многим совершенно
неоспоримым симптомам, влил в себя ананасного грогу ровно столько, сколько
мог вместить, взял шляпу и распрощался; и немедленно вслед за этим отец
повел Сэма к предназначенной для него постели. Почтенный старый джентльмен с
жаром пожал ему руку и, казалось, собрался обратиться к сыну с каким-то
замечанием, но, услышав приближение миссис Уэллер, повидимому, отказался от
своего намерения и отрывисто пожелал ему спокойной ночи.
На следующий день Сэм встал рано и, позавтракав на скорую руку,
собрался обратно в Лондон. Он едва успел шагнуть за порог, как перед ним
предстал отец.
- Отправляешься, Сэмми? - осведомился мистер Уэллер.
- Немедленно в путь, - ответил Сэм.
- Хорошо, если бы ты увязал его в узел, этого-вот Стиггинса, и забрал
его с собой, - сказал мистер Уэллер.
- Мне стыдно за вас! - с упреком воскликнул Сэм. - Почему вы вообще
позволяете ему совать свой красный нос в "Маркиза Гренби"?
Мистер Уэллер устремил серьезный взгляд на сына и ответил:
- Потому что я женатый человек, Сэмивел, потому что я женатый человек.
Когда ты женишься, Сэмивел, ты поймешь многое, что сейчас не понимаешь, но
стоит ли столько мучиться, чтобы узнать так мало, как сказал приютский
мальчик, дойдя до конца азбуки, - это дело вкуса. Я думаю, что не стоит.
- Ну, прощайте, - сказал Сэм.
- Погоди, Сэмми, погоди! - отозвался отец.
- Я могу сказать только одно, - начал Сэм, вдруг останавливаясь: - будь
я хозяином "Маркиза Гренби" и приходи этот Стиггинс и поджаривай гренки в
моей буфетной, я бы...
- Что? - с большим волнением перебил мистер Уэллер. - Что?
- ...всыпал ему яду в грог, - закончил Сэм.
- Да ну! - воскликнул мистер Уэллер, тряся сына за руку. - Неужели ты
бы это сделал, Сэмми, неужели бы сделал?
- Можете не сомневаться! - сказал Сэм. - Для начала я не был бы с ним
слишком суров. Я окунул бы его в бочку с водой и прикрыл крышкой; а если бы
я увидел, что он нечувствителен к мягкому обращению, я попробовал бы убедить
его по-другому.
Старший мистер Уэллер взглянул на сына с глубоким, невыразимым
восхищением и, еще раз пожав ему руку, стал медленно удаляться, перебирая в
уме различные мысли, вызванные советом сына.
Сэм смотрел ему вслед, пока тот не скрылся за поворотом дороги, а затем
отправился пешком в Лондон. Сначала он размышлял о возможных результатах
своего совета и похоже ли на то, что отец им воспользуется. Впрочем, он
отогнал эти соображения, утешившись мыслью: время покажет; эту же мысль и мы
хотели бы внушить читателю.
ГЛАВА XXVIII
Веселая рождественская глава, содержащая отчет
о свадьбе, а также о некоторых других развлечениях,
которые, будучи на свой лад такими же добрыми обычаями,
как свадьба, не столь свято блюдутся в наше извращенное время
Оживленные, как пчелы, хотя и не столь легкие, как феи, собрались
четыре пиквикиста утром двадцать второго дня декабря того благословенного
года, когда они предпринимали и совершали свои похождения, добросовестно
нами излагаемые. Приближались святки со всей грубоватой и простодушной их
непосредственностью. Это была пора гостеприимства, забав и чистосердечных
излияний; старый год готовился, подобно древнему философу, собрать вокруг
себя своих друзей и в разгар пиршества и шумного веселья умереть тихо и
мирно. Веселое и беззаботное было время, и веселы и беззаботны были по
крайней мере четыре сердца среди множества сердец, радовавшихся его
приближению.
И в самом деле, много есть сердец, которым рождество приносит краткие
часы счастья и веселья. Сколько семейств, члены коих рассеяны и разбросаны
повсюду в неустанной борьбе за жизнь, снова встречаются тогда и соединяются
в том счастливом содружестве и взаимном доброжелательстве, которые являются
источником такого чистого и неомраченного наслаждения и столь несовместимы с
мирскими заботами и скорбями, что религиозные верования самых цивилизованных
народов и примитивные предания самых грубых дикарей равно относят их к
первым радостям грядущего существования, уготованного для блаженных и
счастливых. Сколько старых воспоминаний и сколько дремлющих чувств
пробуждается святками!
Мы пишем эти слова, находясь на расстоянии многих миль от того места,
где год за годом встречались в этот день в счастливом и веселом кругу.
Многие сердца, что трепетали тогда так радостно, перестали биться; многие
взоры, что сверкали тогда так ярко, перестали сиять; руки, что мы пожимали,
стали холодными; глаза, в которые мы глядели, скрыли свой блеск в могиле, и
все же старый дом, комната, веселые голоса и улыбающиеся лица, шутка, смех,
самые привычные житейские мелочи, связанные с этими счастливыми встречами,
теснятся в нашей памяти всякий раз, когда возвращается эта пора года, словно
последнее собрание было не далее, чем вчера! Счастливые, счастливые святки,
которые могут вернуть нам иллюзии наших детских дней, воскресить для старика
утехи его юности и перенести моряка и путешественника, отделенного многими
тысячами миль, к его родному очагу и мирному дому!
Но мы так занялись и увлеклись описанием благодатных святок, что
заставляем мистера Пиквика и его друзей зябнуть на крыше магльтонской
кареты, куда они только что взобрались, тепло укутанные в пальто, пледы и
шарфы. Чемоданы и дорожные сумки уложены, и мистер Уэллер с кондуктором
стараются втиснуть в ящик под козлами громадную треску, непомерно большую
для ящика, которая заботливо уложена в длинную коричневую корзинку и
прикрыта слоем соломы и каковую оставили напоследок, чтобы она могла с
удобством покоиться на полдюжине бочонков с отборными устрицами
собственность мистера Пиквика, - выстроенных в образцовом порядке на дне
ящика. Физиономия мистера Пиквика выражает самый напряженный интерес, пока
мистер Уэллер с кондуктором стараются впихнуть треску в ящик, сначала
