тебя держит?
"Будут пересуды, сплетни, - думала она. - Ты поражаешь меня своей
ненавистью к жизни, но в тебе что-то есть. Ты похож на маленькое животное,
не слишком важное, но ловкое". Глядя на его резко очерченное, узкое,
смуглое лицо, она подумала: "И как это я вообразила, что ты моложе меня? Но
и тут есть правда - ты инфантилен, ты все еще братишка, боготворящий своих
старших братьев, майора Парди, генерала Роммеля, который все еще из всех
сил бьется на тем, чтобы удрать из дому и добить этих Томми. Да и правда ли
то, что они придушили твоих братьев проволочной петлей? Мы, конечно,
слышали об этом, все эти россказни о зверствах, мы видели снимки,
опубликованные после войны". Она содрогнулась. Но британские парашютисты
давным-давно преданы суду и понесли наказание.
Радио прекратило трансляцию музыки: похоже на то, что будут последние
известия и, судя по количеству помех - из Европы. Голос диктора захрипел и
смолк.
Последовала длительная пауза, просто тишина. Затем раздался голос
диктора из Денвера, такой четкий, что, казалось, он почти рядом. Юлиана
протянула руку, чтобы приглушить звук, но Джо остановил ее.
- Известие о смерти канцлера Бормана, подтвержденное недавно,
ошеломило и потрясло Германию, так же, как и вчерашнее сообщение о том...
Они вскочили на ноги.
- Все радиостанции Рейха отменили назначенные прежде передачи, и
слушатели внимают торжественным мелодиям, исполняемым хором дивизии "Рейх"
- звуками партийного гимна "Хорст Вессель". Позже, в Дрездене, где работает
партийный секретариат и руководство СС, а также национальной службы
безопасности, сменившей гестапо...
- Реорганизация правительства по инициативе бывшего рейхсфюрера
Гимлера, Альберта Шпеера и других, была объявлена двухнедельная траурная
национальная церемония, и уже, как сообщают, закрылись многие магазины и
предприятия. До сих пор не поступало сведений об ожидаемой сессии
Рейхстага, этого официального парламента Третьего Рейха, чье одобрение
требуется для...
- Канцлером будет Гейдрих, - сказал Джо.
- А мне бы хотелось, чтобы им стал этот высокий блондин, этот Ширах, -
сказала она. - Господи, наконец-то он умер. Как ты думаешь, у Шираха есть
шансы?
- Нет, - кратко ответил Джо.
- А может быть там теперь начнется гражданская война, - предположила
она. - Но эти парни, все эти старые ребята из партии - Геринг и Геббельс -
они ведь уже старики.
Из радио неслось:
- ... достигло его приюта в Альпах близ Бреннера...
- Это о толстяке Германе.
- ... просто сказал, что он потрясен потерей не только солдата,
патриота и преданного партийного вождя, но и, как он уже неоднократно
заверял об этом, своего личного друга, которого, как все помнят, он
поддерживал во времена безвластия, вскоре после окончания войны, когда
выяснилось, что элементы, препятствующие восхождению герра Бормана к
верховной власти...
Юлиана выключила радио.
- Они просто переливают из пустого в порожнее, - сказала Юлиана. Зачем
им этот словесный мусор? Эти мерзкие убийцы разглагольствуют так, будто они
ничем не отличаются от обычных людей.
- Они такие же, как мы, - сказал Джо. - Из того, что они совершили,
нет ничего такого, чего бы они не сделали, будь ты на их месте. Они спасли
мир от коммунистов. Если бы не Германия, нами бы всеми сейчас правили
красные, и всем нам было бы намного хуже.
- Ты говоришь, - сказала она, - точно, как радио.
- Я жил под властью Наци, - сказал Джо, - и я знаю, что это такое. Это
совсем не пустая болтовня, когда проживешь двенадцать - тринадцать лет -
даже больше - пятнадцать лет! Я получил трудовую книжку от организации
Тодта. Я работал в этой Организации с 1947 года сначала в северной Африке,
а затем в США. Послушай...
Он ткнул в нее пальцем.
- У меня чисто итальянский талант к различным строительным
специальностям. Доктор Тодт очень высоко ценил меня. Я не разгребал лопатой
асфальт и не месил бетон для автотрасс: я помогал проектировать их,
выполняя работу инженера. Однажды ко мне подошел доктор Тодт и проверил,
как работает наша бригада. Он сказал мне: "У тебя хорошие руки". Это было
великим моментом в моей жизни, Юлиана. Гордость за свой труд! Они не просто
и не только говорят слова. До них, до наци, все смотрели на физическую
работу сверху вниз, и я не был исключением. Трудовой фронт положил конец
такому отношению. Я впервые совсем иначе взглянул на свои руки.
Он говорил так быстро, что акцент вылезал гораздо сильнее. Ей даже
было трудно разобрать, что он говорил.
- Мы жили тогда в лесистой местности, в северной части Нью-Йорка,
жили, как братья распевали песни, строем шли на работу. В нас жил воинский
дух, но направленный на восстановление, а не на разрушение. Это были самые
лучшие дни - восстановление после войны - аккуратные, бесконечные ряды
общественных зданий, квартал за кварталом совершенно новая часть Нью-Йорка
и Балтимора. Теперь-то эта работа уже в прошлом. Крупные картели, такие как
"Нью-Джерси Крупп и сыновья" завладели сценой. Но это не наци, это прежние
европейские воротилы. Слышишь? Нацисты, подобные Роммелю или Тодту в
миллион раз лучше, чем промышленники, такие, как Крупп, и банкиры, все эти
пруссаки. Их всех следовало бы загнать в душегубки. Всех этих фраеров в
жилетках.
"Но, - подумала Юлиана, - Теперь уже эти джентльмены в жилетках
закрепились навечно, а вот твои кумиры, Роммель и доктор Тодт, они вышли на
сцену сразу же после прекращения военных действий для того, чтобы
расчистить развалины, построить автострады, запустить промышленность. Они
даже позволили жить евреям, что было удивительно, но это была приманка,
чтобы привлечь их к работе. Пока не наступил сорок девятый год... и тогда,
гудбай, Тодт и Роммель, на заслуженный отдых. Разве я не знаю всего этого,
разве я не слышала всего этого от Френка? Ты ничего не можешь рассказать
мне о жизни под властью наци: мой муж был и есть еврей. Я знаю, что доктор
Тодт был скромнейшим и добрейшим из всех когда-либо живших людей. Мне
известно, что все, что он хотел сделать, это обеспечить работой, честной,
достойной уважения работой миллионы отчаявшихся американцев с потускневшим
взором, мужчин и женщин, копошившихся после войны в развалинах. Я знаю, что
он хотел увидеть приличное медицинское обслуживание, курорты, где можно
было бы провести свой отпуск, и приличное жилище для всех, независимо от
расы. Он был строитель, а не мыслитель, и в большинстве случаев ему
удавалось создать то, что он хотел - он фактически добился этого. Но..."
Какая-то беспокоившая ее мысль, раньше бывшая где-то в глубине
создания, теперь поднялась на поверхность.
- Джо, эта книга, "Саранча...", разве она не запрещена на Восточном
Побережье?
Он кивнул.
- Так как же ты умудрился ее прочитать?
Что-то именно по этому поводу беспокоили ее.
- Они ведь до сих пор расстреливают людей за то, что они читают...
- Все зависит от социальной группы, от доброй армейской нарукавной
повязки.
Значит, так оно и есть. Славяне, пуэрториканцы и всякие поляки были
наиболее ограничены в том, что можно было читать, делать, слушать.
Положение англосаксов было намного лучше. Для их детей существовала даже
система народного образования, они могли посещать библиотеки, музеи,
концерты.
Но даже для них "Саранча..." была не просто редкой книгой, она была
запрещена, и для всех в равной степени.
- Я читал в уборной, - сказал Джо, - и прятал под подушкой. Да я и
читал ее потому, что она запрещена.
- Ты страшно смелый, - сказала она.
- Да? - отозвался он. - Ты, похоже, подтруниваешь надо мной.
- Нет.
Он чуть расслабился.
- Вам здесь, ребята, легко. У вас безопасная, бесцельная жизнь, вам
нечего совершать, не о чем беспокоиться. Вы вдали от основного потока
событий, вы - осколки былого, верно?
Он насмешливо посмотрел на нее.
- Ты сам убиваешь себя, - сказала она, - своим цинизмом. У тебя одного
за другим забирали твоих идолов, и теперь у тебя нет ничего, чему бы ты мог
посвятить свою любовь.
Она протянула ему вилку, он взял.
"Ешь, - подумала она, - а то и от биологических процессов откажись".
Пока Джо ел, он кивнул на книгу и сказал:
- Этот Абеденсен живет где-то здесь, неподалеку, судя по надписи на
обложке, в Майенне. Обозревает мир из такого безобидного места, что никому
и в голову не придет. Прочти-ка о нем вслух.
Взяв книгу, она прочла заднюю сторону обложки.
- Он - демобилизованный солдат, служил сержантом в морской пехоте США
во время Второй Мировой войны, ранен в Англии в бою с фашистским танком
"тигр". Здесь говорится, что место, где он писал роман, он превратил по-
существу в крепость, расставив повсюду винтовки.
Она отложила книгу и добавила:
- И хоть здесь об этом и не говорится, я слышала, как кто-то
рассказывал, что он почти параноик: свой дом он окружил колючей проволокой
под напряжением, а ведь это где-то в горах. Подобраться к нему трудно.
- Возможно, - сказал Джо, - он и прав, что стал жить так, написав эту
книгу. Немецкие шишки от злости прыгали по потолку, прочтя ее.
- Он и прежде вел такую жизнь. Книга была написана там. Это место
называется...
Она взглянула на обложку.
- "Высокий замок". Вот так ласково он его называет.
- Очевидно, им до него не добраться, - сказал Джо. - Он настороже и
весьма предусмотрителен.
- Я уверена, - сказала Юлиана, - что для того, чтобы написать эту
книгу, требовалось немало смелости. Если бы державы Оси проиграли войну, то
мы могли бы говорить и писать все, что заблагорассудилось, как это было
когда-то. Мы бы снова были единой страной, и у нас была бы справедливая
законная система, единая для всех нас.
К ее удивлению, он согласно кивнул.
- Не понимаю я тебя, - сказала она. - Во что ты веришь? чего ты
хочешь? То ты защищаешь этих чудовищ, этих уродов, истребляющих евреев, а
потом вдруг...
Она в отчаянии вцепилась ему в уши.
От удивления и боли он заморгал, когда она, поднявшись на ноги, стала
тащить его голову вверх, к своему лицу.
Тяжело дыша, они смотрели друг на друга, не в силах заговорить. Первым
нарушил молчание Джо.
- Дай мне доесть то, что ты мне приготовила.
- Ты не хочешь говорить? Ты не желаешь со мной разговаривать? Ты
прекрасно понимаешь, о чем я говорю, ты это понимаешь, а продолжаешь жрать,
притворяешься, что не имеешь ни малейшего понятия, о чем речь.
Она отпустила уши, выкрутив их до такой степени, что они стали
пунцово-красными.
- Пустой разговор, - сказал Джо. - Он не имеет никакого смысла. Вроде
того, что болтают по радио. Ты знаешь, как когда-то коричневорубашечники
называли тех, кто плетет философские премудрости? Их называли яйцеголовыми
из-за большого, выпуклого черепа, который так легко разбить в уличной
драке.
- Если это относится и ко мне, - сказала Юлиана, - почему же ты не
уходишь? Для чего ты остался вообще?
Его загадочная гримаса остудила ее пыл.
"А жаль, что я позволила ему пойти со мной, - подумала она. - Сейчас
уже слишком поздно. Теперь мне не избавиться от него, слишком уж он
сильный. Происходит что-то ужасное, исходящее от него, и я, пожалуй, ему
помогаю в этом".
- Так в чем же дело?
Он протянул руку, ласково потрепал ее за подбородок, погладил шею,
сунул пальцы под рубашку и нежно прижал ее плечи к своей груди.
