-- Ты можешь лишиться жизни.
-- Эй, чего это вы, мистер.
-- Мистер Пибоди.
-- Мистер Пибоди, про которого Келли говорил.
-- Да.
-- Другое дело, что же вы сразу не сказали. Это вы того
верзилу скрутили. Футболиста, который раньше был мужем миссис
Соурпюсс. Глен рассказывал Келли. Слушайте, так он же вдвое
больше вас. Говорят, он просил, чтобы вы его пожалели, точно
ребенок. Не, без шуток, вы и на вид не очень крутой, разве вам
такое по силам.
-- Все может быть.
-- А можно я вас скрутить попытаюсь. С виду-то вы не очень
крепкий.
-- Схвати меня. Как хочешь. Любым захватом.
-- Ладно. О'кей. Постойте. Вот я сейчас попробую
борцовский захват. О'кей.
Лифтер застегивает форменную тужурку. Сзади обхватывает
шею Кристиана рукой и, сгибая ее, сдавливает Корнелиусу горло.
-- Ну что, мистер Пибоди. Давайте. Попробуйте вырваться.
Ха-ха. Нелегкая штука.
Ногами кверху лифтер взвивается в воздух. И ахается
афедроном о выложенный белой и черной плиткой пол. Медленно
садится и, опершись сзади руками, приходит в себя. Никто тебе
не верит. Если ты хочешь всего лишь мирно ходить по земле.
Приходится отшибать людям задницы. На каждом шагу.
Лифтер, прихрамывая, движется к лифту. Высаживая Кристиана
на этаже Фанни, говорит, да, ничего себе вышел курбет. Стою в
вестибюле. Впервые услышав это слово. Принял его за название
такой штуки у женщины. До которой она тебя допускает. Когда ты
на ней женишься по окончании школы. Где у меня было двое
друзей, Питт и Мигер, мы с ними играли в салки и в индейцев.
Мигера я однажды поколотил. Потому что он был слишком большой.
Разбил ему нос. И учитель сказал, что я должен во всем
признаться. Мы с Мигером много обо всем разговаривали. Питт
согласился, когда Мигер сказал, что я умный, только не хочу
выставляться. А под Рождество мне дали в пьесе роль Скруджа,
потому что Мигер на что-то обиделся и заявил, что не будет его
играть. Девочка, в которую я был влюблен, играла ангела. Я чуть
с ума не сошел от злости, когда погас свет, и Питт стал ее
щупать. У нее были крылышки феи и волшебная палочка. Во время
репетиции я сидел у задника, а рядом сидел ангел. Она сказала,
подвинься, дай я тоже присяду. И я сидел, надеясь, что все
заметят, кто рядом со мной. До того она всегда меня прогоняла.
Она ходила в белых туфельках на высоких каблуках, всегда
начищенных. А когда я в классе заглянул ей через плечо, хотел
посмотреть, как она пишет, она сказала, нечего сдувать. У нее
были карие глаза и русые волосы. Когда я глядел на нее, она
говорила, чего уставился, занимайся своими делами. Однажды она
прыгала с девчонками через скакалку, а я остановился,
полюбоваться, и она сказала, не перестанешь пялиться, мы уйдем.
Только когда я получил в школьной пьесе главную роль, она и
обходилась со мной по хорошему. Но больше никто мне таких ролей
не давал.
Дверь отворяется. Фанни в длинной просторной сорочке.
Поворачивается ко мне спиной, так что просвечивающая синеватая
ткань обвивает ее складками. Через прихожую Кристиан проходит
за ней в белую комнату. Настольная лампа с фарфоровыми листьями
и херувимами выключена. На лице у меня заготовленное выражение.
В ответ на раскаты в ее голосе, вернее, почти что в шепоте.
-- Где тебя, к дьяволу, носило, сукин ты сын.
-- Там.
-- Что с тобой приключилось.
-- Ничего.
-- Ты весь ободран. Я целый день прождала, будь ты
проклят. В конторе Вайна сказали, что ты ушел от них в полдень.
-- Решил устроить себе долгую прогулку.
-- Прогулку. Чего это ради.
-- Мне хотелось побыть одному.
-- Одному. Чтобы явиться сюда как ни в чем не бывало в
пять тридцать утра. Если тебе хочется побыть одному, катись
отсюда к чертовой матери.
-- О'кей.
Кристиан поднимается. Полной достоинства поступью следует
в холл. Мимо маленькой карты на стене, которой я до сих пор не
замечал. Карты острова. Кладу ладонь на перламутровую кнопку.
Чтобы нажать на нее в последний раз. В спину мне смотрят глаза.
Ну и черт с ней. Пусть так. Навсегда. Назад в жестокий мир.
Именно в ту минуту, когда я ощутил нужду в шелковых простынях,
в холодной подушке, в том, чтобы голова моя утонула в мягких
грудях, чтобы меня обнимали истомленные руки. В привозном
грейпфрутовом соке, в длинных ломтиках бекона, в золотистом
поджаренном хлебе.
-- Ладно. Возвращайся. Я не хочу, чтобы ты уходил.
Кристиан вышагивает назад. Следом Фанни, закрывшая дверь.
Сядь и возьми со столика модный журнал. Чтобы быстро занять
мозг какой-нибудь глупостью. Фанни, остановившись, набирает
полную грудь воздуху, руки на бедрах, лицо нахмурено.
-- Ради христа. Неужели тебе не известно, что значит
тревожиться о человеке, гадать, куда он подевался, не случилось
ли с ним чего. Неужели ты не можешь понять. Каким несчастным
себя чувствуешь при этом. Где ты был.
-- Заблудился на острове Стэйтен.
-- Не пудри мне мозги.
-- Я, пожалуй, пойду.
-- Господи, как-нибудь я позволю тебе уйти и не попрошу
вернуться. Я тебя убить готова. Трахался, скорее всего, с
какой-нибудь дешевой лоханкой. Вроде этой мисс Мускус, которая
вертит задом в похоронном бюро.
Фанни со вздохом опускается на просторную пухлую белую
софу. Кристиан неторопливо листает журнал, разглядывая щедро
украшенных драгоценностями женщин в вечерних платьях. Между
страницами заложена старая фотография. Порыжевшая и
потрескавшаяся по краям. Мужчина стоит на крыльце. В руке
колокольчик, за спиной колесо в деревянной раме. Из под
вязанной шапочки торчат крупные уши. Кристиан вытягивает руку с
фотографией в сторону Фанни.
-- Это кто.
-- Мой муж. Ходил по домам, точил ножи. Начал с нуля.
-- Ты, наверное, жалеешь теперь, что он умер.
-- Может быть.
-- Понятно.
-- У него хватало воспитанности предупреждать меня, что он
уходит на всю ночь.
-- Дрючить цыпочек в дюжине разных отелей.
-- Он заработал себе это право, красавчик.
-- Не смей называть меня красавчиком.
-- Красавчик.
-- Не смей называть меня красавчиком.
-- Убить тебя мало.
-- В этом городе меня уже многие пытались убить.
Кристиан раскрывает свой гладкой черной кожи бумажник.
Извлекает два снимка. Общий вид и крупный план. Корнелиус с
ангельским видом покоится в вайновском гробу. Встает и, подойдя
к Фанни, подносит снимки к ее лицу.
-- Вот, пожалуйста. Это я. Уже умер.
В глазах Фанни, взглянувшей на снимки и выбившей их из
руки Кристиана, мелькает страдальческое выражение.
-- Не лезь ко мне с этой гадостью.
Кристиан подбирает снимки. Укладывает их обратно в
бумажник. Развернувшись, отходит к стене. Чтобы разглядеть
подвешенную за лапки птичку с синими, серыми и черными
перышками. Подписано "Райская птица Наследного принца
Рудольфа".
-- О господи, Корнелиус, прости, я не нарочно, я просто
испугалась, увидев эти картинки. У меня последнее время что-то
неладное с головой, такая усталость. Сижу одна в этой паршивой
норе. Мне просто хотелось, чтобы ты взял меня с собой. Ты такой
молодой. А я чувствую себя жутко несчастной. Выйду за богатого
старика. Потом он помрет, а я буду богатой. Вот как я всегда
думала.
-- И вышла и теперь ты богата.
-- Богата.
-- Так в чем же дело.
-- В тебе. Ты приходишь сюда, берешь, что тебе нужно, а
после ищи тебя свищи. Женись на мне.
-- Как.
-- Это все, что ты можешь сказать. Как.
Посверкивающие бриллиантами напряженные пальцы Фанни
Соурпюсс. Глубоко ушедшие в обивку софы. В свете раннего утра
она неотрывно смотрит на Корнелиуса Кристиана. Грохают три
выстрела. Потом четвертый. В тот миг, как она вскакивает,
стиснув кулаки и дрожа.
-- Что это, Корнелиус.
-- Стрельба.
-- Так рано.
-- Ранняя стрельба.
-- Это внизу, на улице.
-- Да, внизу на улице.
Фанни перебегает ковер, сорочка ее взметается. Волосы
рассыпались по плечам. Брак это тюрьма. Где ты будешь делать
то, что она тебе прикажет. Из-за денег, ради которых она вышла
замуж.
-- О боже, троих уложили. Троих мужчин.
Опустившись на колени, оба смотрят в окно, Фанни
прижимается к Кристиану. Поворачивается, чтобы поцеловать его в
щеку. Пальцы ее снимают с пиджака приставшую сосновую иголку.
Между тем как со всех пустых дальних улиц налетают звуки сирен.
Ветерок колышет занавеску в открытом окне. Одиннадцать зеленых
с белым патрульных машин. Сверкают красные мигалки. Швейцар
Фанни, потирая ушибленную мной задницу, разговаривает с
полицейскими. Три всклокоченных человека в пижамах высовываются
из окошек посольства. Один поднимает на нас глаза. Делаю ему
ручкой. Но он, похоже, не усматривает в этом ни шутки, ни
проявления дружелюбия.
Освещенные зарей медицинские кареты увозят тела. Фанни
задумчиво наблюдает, как я раздеваюсь ко сну. Издалека еще
долетают звуки сирен. Кончился долгий день. В угрюмом и
суетливом городе. Где за каждой стеной дрыхнут чужие люди. Умри
и ты мгновенно исчезнешь. Из мыслей и воспоминаний. Привидения
и того от тебя не останется. Уже снесли дом, в котором умерла
наша мама. И где мы с братишкой стояли, шепча. Что она
предстала пред очами Господними. Ночи напролет она кашляла.
Когда она лежала в гробу, мой дядя из Рокавэя поцеловал ее.
Слезы текли у него по лицу. Его оттащили, рыдающего,
хватающегося за голову. У нее были светлые, уложенные колечками
волосы. Такие тонкие, а вены были толстые, синие. Ладони Фанни
сложены на простыне, которую она натянула поверх груди. Стоит
ей увидеть моего молодца, как у нее начинают двигаться губы.
Дрожь пробивает меня при мысли, что это лежит моя мать. Без
отца, бывшего серой и мрачной тенью. Вешавшей шляпу и пальто
снаружи на дверь. В последний раз видел его, когда он явился с
бутылкой виски в ту комнату с печкой посередине, где, замерзая,
жила наша мама. Постиранное белье сушилось на трубе, выходившей
на улицу сквозь дырку в окне. Пьянство у моего отца было в
крови, так говорил дядя, и я слышал, как он сказал. Я люблю
тебя, Нен. Он забрал меня и брата, купил нам новые черные
костюмчики с короткими штанами и лоснистые черные галстуки. Я
стоял на сером крыльце погребальной конторы. Рядом за углом
прямо под открытым небом торговали ювелирными изделиями. Очень
хотелось, чтобы все увидели, какой я симпатичный и как хорошо
одет. Но только старый китаец с косичкой меня и заметил. И дал
мне какую-то странную комковатую конфету. При моем приближении
Фанни начинает трясти. Она закрывает глаза. Кладет ладонь на
волосы. Женись и будь богатеем. Останься свободным и будь
бедняком. Деньги всегда были тем, чего всем не хватало. Пока
дядя не отослал нас туда, где по его словам был свежий воздух и
лес, чтобы играть. Мигер подружился со мной, когда умерла его
мать. Он научил меня, как выстоять. В этом гнусном мире. Где
нет ничего, кроме лжи. Я рассказал ему, как однажды скормил
монетку одному из автоматов, из которых можно, управляя чем-то
вроде маленького подъемного крана, вытащить губную гармошку, и
получил всего навсего шоколадную конфетку с ликером. Мы с ним
удирали с уроков в полуразрушенный дом. Отец его был в отъезде,
тянул где-то телефонные линии. И после школы Мигер сам себе
готовил спагетти. А поев, сам мыл тарелку. Он говорил, что Богу
молиться -- пустая трата времени. Монахини ублажаются свечками.
А священники все дрочилы. Потому они и носят с собой такие
большие белые носовые платки. Говорил, что в школе все меня
