богословские проблемы не дебатировались, но с конца XI в. интерес к его
идеям пробудился, и выяснилось, что он был виновником появления в западной
церкви многих лжеучений и целых сект. В XIII в. книга Эригены "О разделений
природы" была подвергнута осуждению на поместном соборе в Сансе. Осуждение
подтвердил папа Гонорий III в 1225 г. С этого времени мысли Эригены были
приняты и развиты" не теологами, а философами-идеалистами: Декартом,
Иданозой, Кантом, Фихте и Гегелем"*23. Но эта проблема выходит за рамки
нашего хронологического периода и аспекта нашей темы. Нам гораздо важнее
разобраться в том, за счет каких воздействий возникла эклектическая
концепция Эригены, т.е. каким образом органическое мировоззрение сменилось
химерным.
Начнем с того, что учение Эригены не только не христианское, но и не
религиозное. "Божественный мрак" не личность, а стихия, похожая на Плерому
гностиков. Однако отмеченные черты сходства с атеистическими воззрениями
индийской философии указывают, что мысли свои Эригена почерпнул от арабов.
Так как правоверные мусульмане не исповедовали атеизма, даже мистического,
то, значит, это были африканские карматы, жившие повсюду под маской шиитов.
С их идеями Эригена мог ознакомиться при посредстве испанских и
провансальских евреев, которые, сами не разделяя карматских идей, были рады
передать их христианам в своей интерпретации. В пользу этого говорит
описание "сотворенного и творящего", т.е. людей, эманированных
"божественным мраком". Они слишком похожи на имамов, да'и и тому подобных
"благодетелей" человечества. Совпадает и жестокое отношение к окружающей
среде, где живые существа лишены духовности и потому не заслуживают
сострадания. Короче говоря, в учении Эригены можно видеть попытку создать
на Западе антисистему, подобную той, которая в IX в. бурно развивалась на
Востоке. Значит, эригенизм - метастаз исмаилизма. Однако этнические
ситуации обоих регионов были различны. На Востоке всюду наблюдаются
контакты на суперэтническом уровне, а на Западе при всей этнической
пестроте был один суперэтнос, и противоестественные мировоззрения могли
лишь ютиться по его окраинам. Поэтому учение Эригены не принесло особенно
большого вреда, хотя вред все-таки был, так как учение это сыграло не
последнюю роль в споре о божественном предопределении и соответственно
свободе воли. В этот спор включились потомки бывших единоверцев Блаженного
Августина, точнее - люди того склада, который толкал их идейных предков в
манихейские общины. Это были люди, далекие от мистической экстатичности, но
весьма склонные к спекулятивным фантасмагориям, которые, с их точки зрения,
объясняли все противоречия и отвечали на все вопросы. Тезис их был крайне
прост и исчерпывающ - дуализм.
Местом деятельности этих мыслителей стали Италия и Южная Франция, где
смыкались греческие, арабские, еврейские и местные евреи, и прирейнские
города Германии, фактически не зависимые и от феодалов, и от короны. По
Рейну вплоть до Фландрии текли вместе с тогда еще чистыми водами изрядно
мутные мысли, тем не менее отвечающие на больной вопрос средневековья.
Дуалисты предлагали непротиворечивое решение проблемы ответственности людей
за свои грехи*24. Они безусловно и четко отрицали свободу человеческой воли
и делили людей на сотворенных добрыми и злыми богами. Люди могут сделать
зло лишь против воли, и, следовательно, грех не вменяется им в вину, а
может только отсрочить их возвращение "домой". При этом они постулировали
предсуществование душ и метампсихозис. Этим "возвращением" они смыкаются с
космологией Эригены, с той лишь разницей, что последний отрицал злое
начало; зато он называл бога "божественный мрак", так что неясно, кому он
поклонялся: богу или сатане? С точки зрения его учеников монахов, логичнее
было второе решение, так как "божественный мрак" (несотворенное и творящее)
принимал в себя обратно не свою эманацию, т.е. идеи (сотворенное и
творящее) и невидимые вещи, наполняющие мир (сотворенное и нетворящее), а
неупокоенные души мертвецов (несотворенное и нетворящее), т.е. попросту
"нежить", вампиров, которых люди боятся и "удел" которых -
псевдосуществование при злой (по отношению к людям) активности.
Переводя эту дилемму на язык современных понятий, можно сказать, что в
возникшей системе представлений роль дьявола играл вакуум, который, как
известно, при столкновении с материей весьма активен, хотя без нее лишен
существования. Но поскольку живое воображение людей того времени требовало
персонификации и доброго и злого начала, то Сатана и воинство демонов-
Вельзевул, Астарот, Астарта, Молох и хромой бесенок Асмодей - были приняты
как рабочая гипотеза. В таком виде они дожили до эпохи Возрождения, дав
начало теоретическому обоснованию Второй инквизиции.
Это направление философской мысли, несмотря на его очевидную
противоестественность, постепенно укрепляло позиции и популярность и
фигурировало в схоластике наряду с реализмом и номинализмом. Несмотря на
очевидные канонические расхождения последователей Блаженного Августина с
церковной позицией, августинианцы не только не подвергались гонениям (за
одним лишь исключением - осуждение монаха Готшалька епископом Кельна
Рабаном Мавром), но, наоборот, с Х в. пользовались поддержкой власти, ибо
автором оправдания гонений на еретиков был именно Блаженный Августин*25.
Его манихейская нетерпимость опередила историческое время на 1000 лет: и
только Жан Кальвин сумел использовать его полностью, но вряд ли на благо
своим последователям.
71. РЕШЕНИЕ
Ведома ли были русским искателям веры вся сложность переплетения символов
исповеданий и политических программ в мусульманском мире и споры о догматах
в мире католическом? Да не могли они этого не знать! Киевские купцы и воины
постоянно бывали в Константинополе, сражались на Крите и в Малой Азии,
торговали с египтянами и сирийцами. Это значит, что знание экономической
конъюнктуры и политической обстановки было им жизненно необходимо. Но коль
скоро так, то они видели, что багдадский и каирский правители жестоко
враждуют друг с другом из-за веры, и тогда они не могли не заметить
различия суннизма и исмаилизма, ибо славянских рабов покупали и в Багдаде,
и в Каире.
Постоянно общались русские с Польшей, где проповедовали немецкие монахи.
Они знали также, что греки перевели Священное писание на доступный славянам
язык, и то, что папа Иоанн XIII (965-972) в 967 г. запретил богослужение на
"русском или славянском языке"*26. В этом запрещении трудно было усмотреть
благожелательство к русским, но то, что запрещение было обнародовано через
год после похода Святослава на Хазарию и падения Итиля, невольно бросается
в глаза. Может быть, рахдониты и у папы нашли поддержку.
Но даже не это могло быть решающим обстоятельством. Принимая чужую религию,
надо довериться миссионеру: мулле или прелату. Но исмаилитские да'и
(глашатаи) запросто могли сыграть роль муллы и насадить в чужой стране
губительную антисистему. Так они поступили с берберами, использовав их
доблесть для захвата Египта и вторжения в Сирию, а затем избавились от них,
отослав потрепанные отряды назад, в Тунис. Описанные события происходили в
70-х годах Х в., одновременно с началом поисков веры на Руси. Надо
полагать, что русам было бы неприятно оказаться так же обманутыми, как
берберы, и даже еще обиднее, ибо халиф Убей-дуллах был евреем, а объявил
себя потомком сестры пророка. Но если берберы пренебрегли несоответствием
слов фактам и не стали выяснять подлинную генеалогию своего махдия, то
только потому, что их интересы совпали: антипатия к арабам у вождя и массы
была общей. Русов совершенно не трогали внутрихалифатские склоки, но
обманутыми и используемыми они быть не желали.
А на Западе тайные учения тоже стали не просто явными, но и настырными. До
Х в. ересь, по меткому выражению одного протестантского историка, походила
на скромное растение, скрытое от взглядов людей. Но в Х в. она подняла
голову и открыто заявила о своей внутренней силе и энергии*27. Получив от
славянских манихеев, гнездившихся в Македонии и Далмации, стройную
организацию, ересь двинулась из Италии во Францию и Фландрию, где
схоластика подготовила еретикам дорогу к сердцам католиков*28.
Конечно, можно задуматься над тем, почему русские послы сами не увлеклись
манихейством, но нормальному человеку с ясной головой невозможно было
представить, что дьявол, или Чернобог, которого они боялись, просто бедный
ангел, озлобленный жестокой карой за шалость, что мясо есть нельзя, а
жениться - тем более и что весь роскошный мир, с дремучими лесами, синими
морями, чистыми реками, могучими зверями для охоты и прекрасными женщинами
- матерями богатырей, - все это мерзость, сотворенная сатаной на погибель
людям. Однако Европа была пропитана манихейством, и отличить правоверие от
ереси было невозможно, тем более что сама церковь была не всегда
последовательна, даже в насущных вопросах повседневной морали.
Не могли русские люди, бывшие в Греции и Италии, не знать, что понятное им
учение о спасении праведников и посмертном наказании злых, учение, на
котором строится обиходная этика, в монастырских школах Европы вытесняется
учением о предопределении, согласно которому от воли людей ничто не
зависит, ибо есть счастливцы, предназначенные к райскому блаженству,
недоступному для остальных, пусть даже добродетельных, мужей. Да,
католическая церковь официально не предписывала согласие с тезисом
Блаженного Августина, но и не опровергала его, а магистры богословия
предпочитали следовать Августину, ибо это снимало с людей ответственность
за их поступки и давало в руки папам власть над судьбой грешников и после
их смерти. Папам это было очень удобно, но русским людям казалось
противоестественным.
В обоих случаях они не могли спорить с теологами, изучившими Коран и
Библию, но они ощущали, что их хотят не просветить, а использовать. Таково
свойство антисистемы - ее невозможно опровергнуть логически, но она
ощущаема, и каждый вправе ее не принять.
Русичи так и поступили. Они остановили свой выбор на греческой ортодоксии,
потому что в ней не было двойного дна. Византия хотела получить от Руси
только дружбу и прекращение бессмысленных набегов на побережья Черного
моря. И она не сдабривала проповедь православия хитросплетениями, пусть
даже неумышленными.
Собственное заболевание неприятием мира - павликианство - византийцы
преодолели еще в IX в., а славянскую антисистему - богумильство -
локализовали в самой Болгарии, не допустив религиозной войны. Обеспокоенный
появлением необычайной ереси, царь Болгарии Петр обратился к патриарху
Феофилакту (933-956) за советом и посадил в тюрьмы много богумилов*29 .
Мера эта, конечно, жестокая, но угроза массового кровопролития была
отвращена.
Восточная церковь никогда не разделяла идеи Блаженного Августина о
предопределении и тем самым не снимала со своих прихожан ответственности за
грехи, творимые, с ее точки зрения, по своей свободной воле. Язычникам это
было понятно и приемлемо для них. Безусловно положительное отношение к
Ветхому завету не распространялось на талмудический иудаизм, вследствие
чего исключались компромиссы с гностико-манихейскими доктринами.
Учение о природе зла и злого начала было по сравнению с католическим
признанием сатаны слугой бога, выполняющим особые задания, аморфным, но
вследствие этого эластичным. Уважение к дьяволу отнюдь не рекомендовалось,
а значит, не было и насилия над психологической структурой новообращаемых,
привыкших к элементарному противопоставлению добра злу.
Исходя из всего описанного, понятно, почему русские послы рекомендовали
Владимиру греческое православие. А поскольку в Х в. князь зависел от
дружины больше, чем дружина от князя, то решение послов было князем принято
и исполнено, хотя, кажется, без большой охоты.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 См.: Гумилев Л.Н. Древние тюрки. С.381- 386,427- 428.
2 См.: Гумилев Л.Н. Старобурятская живопись. С.40-43.
