величина столь малая, что не подлежит учету. Умные советники Владимира это
поняли и не стали мешать процессам, идущим помимо их воли. Но они держали в
руках бразды внешней политики и нашли выход именно здесь. Вместо союза с
Константинопольским патриархатом Русь завязала отношения с Болгарской
патриархией в Охриде. Так как с 976 г. Западная Болгария была охвачена
антигреческим восстанием, которым руководили комитопулы - сыновья Комита
Николы: Давид, Моисей, Аарон и Самуил, то оттуда можно было получать книги,
иконы и просвещенных священников - учителей. Наличие болгаро-русского
контакта отметил М.Д. Приселков в цитированной выше книге. И, видимо, с
этим контактом связаны дуалистические мотивы в древнерусской литературе. Но
эти сюжеты лежат вне нашей темы.
В начале XI в. Владимир установил союзные отношения "с Болеславом Лядским,
и с Стефаном Угорским, и с Андрихом Чешским"*11, т.е. с новыми христианами,
воспринявшими веру от Рима. Конечно, тогда еще не произошло официального
разделения церквей, но различие между Римом и Константинополем уже
ощущалось остро. Дипломатия Владимира показывает, что он искал возможности
порвать с традициями и Святослава, и Ольги. А третьей возможностью в тех
условиях был контакт с Западом, потому что мусульманский Восток находился в
состоянии войны с Русью. В 997 г. Владимир вынужден был идти походом на
камских болгар*12 и тем самым снять часть войск с южной границы, чем
немедленно воспользовались печенеги, среди которых уже шла пропаганда
ислама*13.
73. ПРОИГРАННАЯ СТАВКА
Одна ошибка иногда влечет за собой длинный ряд последствий. Ссора с
Византией из-за грабительского похода на Корсунь в 989 г. повлекла, кроме
тяжелой войны с печенегами, уже упомянутый выше контакт с Болгарией, так
как молодой Русской церкви надо было получать книги, иконы, поучения и
разъяснения от квалифицированных богословов. Таких ученых теологов не было
в Х в. не только в Польше, Чехии и Венгрии, но и в Германии и Италии, ибо
Римская церковь переживала очередной кризис. А в Болгарии духовенство было
очень ученое, даже слишком ученое. Манихейская и маркионитская пропаганда
не могла не задеть тех, кто был с нею рядом. Для того чтобы спорить с
манихеями, надо было знать их учение, а оно завлекало своей безукоризненной
логикой. И ведь не всякий богослов столь гениален, чтобы найти опровержение
весьма талантливой аргументации. Поэтому контакт с Болгарией таил для Руси
немалую опасность.
С другой стороны, царь Самуил жестоко опустошал Грецию и Фракию, а
император Василий, оправившись от первых неудач, затем своей беспощадностью
заслужил прозвище Болгаробойца. В 1001 г. он начал планомерное наступление,
ослепляя захваченных в плен болгар. Любопытно, что православное духовенство
Болгарии при осаде крепости Видина помогло не Самуилу, а Василию. Наконец
болгары потерпели тяжелое поражение. Царь Самуил умер от нервного шока 6
октября 1014 г. Его сын Гавриил-Радомир погиб от рук заговорщиков, а новый
правитель был убит в 1018 г., после чего Болгария капитулировала.
Гибель союзника не могла не отразиться на положении Руси. Для киевлян стало
очевидно, что союз с Византией, т.е. традиция Ольги, гораздо перспективнее
поисков друзей на Западе. В столице нарастало разочарование правительством.
Еще сложнее были проблемы управления языческой страной при помощи
христианского административного аппарата. В Ростово-Суздальской земле вели
агитацию волхвы, которые в отличие от жрецов Перуна пользовались
популярностью в народе. В Новгороде князь Ярослав Владимирович, сын
Рогнеды, ссорился с горожанами, защищая свою варяжскую дружину от ярости
новгородцев, раздраженных буйством варягов. Текла кровь*14.
Однако князь Ярослав даже в этих стесненных обстоятельствах порвал с отцом,
ибо, будучи обязан отсылать в Киев 2/3 собираемой дани, оставил всю ее
себе. Это вызвало конфликт. Владимир в 1015 г. собрал войско для похода на
Новгород.
Старший сын Владимира - Святополк*15, сын греческой монахини, взятой в плен
Святославом. Он был нелюбим отцом и искал утешения в дружбе с епископом
Рейнберном Колобережским*16, приехавшим из Польши вместе с сестрой короля
Болеслава I, невестой, а потом женой Святополка. Хотя время церковного
раскола еще не настало, но Владимир посадил сына под арест, а епископа - в
тюрьму, где тот умер*17.
Любимым сыном Владимира был Борис, старший брат Глеба- юноши, сидевшего в
пограничном Муроме. Борису старый князь доверил командование войском,
собранным в 1015 г. против печенегов. Всего у Владимира было 12 сыновей, но
остальных мы описывать не будем*18, за исключением Мстислава
Тьмутараканского, о коем пойдет речь особо.
Три названных здесь князя являлись выразителями трех сложившихся на Руси
направлений: языческой реакции - Ярослав, западничества - Святополк и
болгарофильства - Борис. Видимо, было и грекофильское направление - былые
сторонники преданного Ярополка, вождь коих - убежал к печенегам. Эти
помалкивали, ибо князь был грозен. Но 15 июня 1015 г. Владимир внезапно
умер. И все, что было зажато в его твердой руке, пришло в движение.
Выяснилось, что за четверть века спокойной жизни (ибо печенежская война
сводилась к ряду пограничных стычек и не влияла на экономику страны) города
набрали такую силу, что князья-правители всецело зависели от их поддержки,
а следовательно, должны были исполнять волю своих подданных. И второе -
режим князя Владимира потерял популярность среди киевлян. Эти два
наблюдения объясняют детали дальнейшего хода событий.
М.Д. Приселков доказал, что симпатии киевского князя, принявшего крещение
от Царьграда, перешли к Охриде - болгарской митрополии, контролируемой
царем Самуилом. Православие Самуила вызывало сомнения даже у болгарских
клириков, но отнюдь не интересовало Владимира Красное Солнышко. Он привык
относиться к грекам отрицательно, как об этом свидетельствует Михаил Пселл
(см. ниже), но печенежский барьер лишал киевского князя возможности перейти
к наступательной войне. Воевода Варяжко, верный памяти своего друга и князя
Ярополка, сумел отодвинуть оборонительную линию Владимира от берега Черного
моря до лесостепи и тем самым воспрепятствовать прямому контакту Руси с
Болгарией. Печенеги изолировали Болгарию, чем обрекли ее на поражение, а
Владимиру пришлось истратить свои силы на подавление недовольства своих
подданных, которые не умели ориентироваться в эклектической политике своего
правителя.
Казалось бы, Владимир, умирая, мог быть спокоен за судьбу своего дела. Он
обеспечил любимому сыну Борису командование ратью и тем самым золотой стол
киевский, а нелюбимому пасынку Святополку*19 - тюрьму и, возможно, казнь.
Но все пошло наоборот: Святополка немедленно освободили и посадили на
престол, а войско Бориса разбежалось, покинув своего вождя*20. Тогда
Святополк послал убийц к Борису и его брату Глебу, а третий брат -
Святослав, правивший древлянами, бежал, но был настигнут и тоже убит. И
никто не вступился за несчастных юношей, не повинных ни в каких
преступлениях.
Зато Ярослав в Новгороде запятнал себя убийством делегатов от горожан,
прибывших на княжий двор для улаживания конфликта новгородцев с варягами.
Но новгородцы хотели воевать с Киевом. Они простили князю предательство,
собрали 3 тыс. воинов, оплатили 1 тыс. варягов и двинулись против
Святополка с лозунгом мести братоубийце. Ведь можно придумать любой лозунг,
когда хочется воевать.
Итак, политическая линия Владимира оборвалась с его смертью и унесла в
могилу его любимых сыновей. Но политика - дело земное, связанное с расчетом
на выгоду, а религия влияет на формирование совести и одного человека, и
целого этноса. Поэтому инерция крещения Руси оказалась неодолимой, несмотря
на ошибки великого князя, точно так же как было в Риме при Константине и
его преемнике - Константе, покровителе Ария.
74. ИМПУЛЬСЫ И СИМВОЛЫ МЕЖДОУСОБНОЙ ВОЙНЫ
Последовавшая война Ярослава со Святополком описана неоднократно и
подробно, что даст нам право сосредоточить внимание на ее психологическом
аспекте, которому внимания никто не уделял. Вспомним, что знаток
гражданских войн Фарината дельи Уберти утверждал, что на этих войнах каждый
боец знает, за что он идет убивать своих земляков и жертвовать собственной
жизнью, тогда как в войнах с иноплеменниками все решает ощущение своего и
чужого, не требующее участия сознания и воли. Огюстен Тьерри, изучавший
войны Меровингов и Каролингов, сделал вывод, что воины Карла Лысого и
Лотаря не бездумно подчинялись воле королей, а вкладывали в их имена свое,
им понятное содержание, персонифицируя, по обычаям того времени, принцип,
который им был действительно дорог. Сочетание принципа и персоны
превращалось в символ, ради которого стоило рисковать жизнью, если имелся
достаточный пассионарный импульс. Только при этом сочетании войско
становилось боеспособным, ибо если шел разговор о выгоде, то каждому,
например новгородцу, было выгоднее спать у себя на печи, наевшись ухи из
ряпушки и корюшки и запив ее пьяным медом. Если же новгородец покидал
домашний уют и шел в поход, то не из шкурных интересов, а потому, что это
значило для него нечто большее.
И уж конечно не персоны Ярослава или Святополка увлекали бойцов на битву.
Ведь за Бориса и Глеба не заступился никто. Значит, Святополк и Ярослав
стали символами программ, формирующих души, плавящиеся от пассионарного
накала. Что Святополк был западником, мы уже знаем; что в войске Ярослава
было много язычников, и скандинавских, и славянских, мы догадываемся, но
должны себя проверить; а что город Киев был уже православным - ясно и без
доказательств. А тогда общественное мнение столицы решало судьбу золотого
стола киевского: на нем мог усидеть только тот, кого хотели народ и бояре.
Отметим это и перейдем к анализу событий.
Святополк, сменив Владимира, повернул политический курс на 180‡. Он не
только помирился с печенегами, но и вступил с ними в союз. Это мероприятие
запоздало, ибо среди печенегов уже вели проповедь мусульманские муллы, и
дружба с ними не означала для киевлян мира с Византией. Но печенеги
прислали на помощь Святополку отряд, на который тот возлагал большие
надежды. Однако в бою у Любеча печенеги, отделенные от войска Святополка
озером, не могли его поддержать, и новгородцы победили, а Святополк бежал в
Польшу к Болеславу I.
Новгородцы вошли в Киев... "и погоре церкви"*21. Да-да, не дома и не лавки
купцов, а именно церкви. Это говорит не о позиции князя Ярослава (да вряд
ли у него тогда была какая-либо позиция), а о настроении новгородского
войска. Киевлянам такая бесцеремонность понравиться не могла, но набег
печенегов в 1017 г. отвлек их внимание, так как город надо было оборонять.
Печенегов отбили, но когда в следующем 1018 г. Ярослав был разбит польским
королем Болеславом на Буге, то Киев не оказал ему поддержки, и князь бежал
в Новгород "съ 4-мя мужи"*22.
Болеслав и Святополк овладели Киевом, но киевляне не захотели видеть у себя
поляков. Польских воинов, разведенных на постой, хозяева домов убивали во
время сна. Болеслав счел за благо увести остаток войска домой, а Святополк
возобновил дружбу с печенегами.
Если в этой эпопее Святополк не вызывает симпатий, то отношение к Болеславу
I Храброму должно быть противоположным. Это был последний паладин древнего
славянского единства, разрушенного аварами в конце VI в. С 1002 г. Болеслав
I пытался объединить западных славян и противопоставить славянскую державу
немецкой империи. Он отогнал немцев за Эльбу и даже взял их оплот -
крепость Мейсен (на Эльбе, ниже Дрездена), выгнал из Праги Болеслава III
Рыжего (изверга, изуродовавшего своего брата Яромира и стремившегося убить
другого брата, Удальрика), а Чехию присоединил к Польше.
Казалось бы, успех достигнут, но чехи и даже язычники-лютичи предложили
свою помощь императору Генриху II против поляков. В 1005 г. соединенные
силы немцев, чехов и лютичей оттеснили польские войска, и по договору в
