Тайчаром. Ты напал, и мы бились... А теперь - скажите - ты не хочешь
принять ни предложенной тебе дружбы, ни пощады твоей жизни. В таком случае
да позволено будет тебе умереть без пролития крови" [є56].
В версии "Тайной истории" сомнительно только одно: что инициатива казни
исходила от самого Джамухи. И тем более странно, что у Рашид ад-дина
фигурирует та же версия, хотя и в ином аспекте. Впрочем, у персидского
компилятора этот эпизод так смазан, что можно оставить его интерпретацию
без внимания, отметив только, что в данном случае оба рассказа восходят к
одному, первоначальному источнику, а насколько можно ему верить, пусть
судит читатель.
Сначала Джамуха разговаривает предельно самоуверенно:
"Черные вороны вздумали поймать селезня. Холопы вздумали поднять руку на
своего хана. У хана, анды моего, что за это дают? Серые мышеловки вздумали
поймать курчавую утку. Рабы-домочадцы на своего природного господина
вздумали восстать. У хана, анды моего, что за это дают?" [є57] Очевидно,
схваченный принц был уверен, что предавшим его будет плохо... и был прав.
Но на чем зиждется эта уверенность? Ведь точно такие же изменники
природному господину, Бадай и Кишлих, предупредившие Чингисхана о наезде
кераитов, удостоились высочайшей милости. Да сами нукуры Джамухи, которые
не могли не знать обычаев своего народа, ждали от хана награды, а не казни.
Иначе они бы не сунулись в львиную пасть. Значит, Джамуха знал что-то, чего
не знали они. Это "что-то" было предложение Чингиса сделаться второй
оглоблей в телеге государства за те услуги, которые Джамуха успел оказать.
Но затем его тон меняется (разумеется, в источнике, а как было на самом
деле, мы не знаем): "Ныне, хан мой, анда, ты милостиво призываешь меня к
дружбе. Но ведь не сдружился же я с тобою, когда было время сдружиться".
Что это за декламация? Ведь если бы Джамуха был признанным другом Чингиса,
то ни кераиты, ни найманы не опирались бы на его советы и не были бы
преданы им, а монголы не стали бы за два года повелителями Великой степи.
Ведь Чингис именно за то и благодарит Джамуху, что тот, находясь в стане
врагов, помог ему одержать победу; следовательно, сентенция Джамухи
рассчитана не на уши хана, а на самую широкую огласку среди монгольской
общественности. Затем: "К чему тебе дружба моя, когда перед тобою весь мир?
ведь я буду сниться тебе в сновидениях темных ночей; ведь я буду тяготить
твою мысль среди белого дня. Я ведь стал вошью у тебя за воротом или
колючкой в подоле". Это убедительно как слова или соображения самого
Чингиса, но не Джамухи. Пользы от раскрытого агента нет, а помех
предвидится много, и проще от него избавиться, хотя бы для того, чтобы
избежать возможных компрометантных разговоров с широким резонансом. А с
точки зрения Джамухи? Он помог хану одержать победу, и явно не для того,
чтобы стать ее жертвой. Быть убитым своим другом еще обиднее, чем пасть от
руки врага. Поэтому мне кажется сомнительной интерпретация "Тайной
истории", и думается, что ее автор вложил в уста Джамухи соображения хана
или ближайших нойонов-советников. И сделал он это для того, чтобы снять с
них ответственность за казнь пленника - он, мол, сам того хотел. Но
злословить по адресу казненного он не стал, потому что этому никто из
осведомленных людей не поверил бы, а интерпретация события оказалась бы под
подозрением.
ВЕРА И ИСТОРИЯ
То, что историческая необходимость и случайность соседствуют - известно, но
применять этот тезис к конкретной обстановке сложно и требует если не
артистизма, то мастерства. Однако в нашем случае конструктивен именно этот
поход. Объединение степи было исторической необходимостью, но то, что эту
задачу выполнили не кераиты, найманы или кара-кидани, а именно монголы -
тут уже цепь случайностей, определенных сочетанием воли и чувств многих
участников событий.
Армия Чингисхана, или партия "людей длинной воли", была слабее не только
кераитского и найманского ханств или меркитского и татарского племенных
союзов, но даже собственной античингисовской монгольской аристократии, и,
как мы видели, победа досталась Чингису благодаря его выдержке, искусной
дипломатии, умению привлекать и лелеять нужных людей и помощи
Джамухи-сэчэна, без которого девятибунчужное белое знамя валялось бы в
траве, рядом с отрубленной головой хана. Тогда бы "царство первосвященника
Иоанна" превратилось из мечты в действительность [*122], но общий ход
истории нарушился бы разве что в деталях. Ну, на несколько дальних походов
было бы меньше, а письменных памятников литературы и историографии стало бы
несколько больше.
Однако для нашей темы победа монголов - это факт огромного значения, потому
что идеологическая система их была несовместима с христианством. Это не
значило, что монголы и несториане не могли уживаться в одних кочевьях и
ходить рука об руку в далекие походы. Но это значило, что обе религии
должны были потесниться, чтобы не мешать друг другу, и Чингисхан понял это
раньше всех своих соратников, а может быть, и побежденных противников.
Монгольская религиозная концепция была отнюдь не примитивной языческой
верой или практикой шаманской экзальтации. Во главе культа стояли
прорицатели, имевшие огромное влияние и ограничивавшие власть ханов. Около
1207 г. волхв Кокочу [є58], сын одного из первых сподвижников Чингисхана,
Мунлика, очевидно переоценив свое влияние в народе, при помощи своих шести
братьев избил ханского родного брата Хасара, а затем оклеветал его,
предсказав Чингису, что Хасар отнимет у него престол. Только заступничество
ханши-матери спасло Хасара от казни, но не от опалы. После этого Кокочу
обнаглел и стал переманивать к себе людей из числа подчиненных принцам из
ханского рода. Когда же сводный брат Чингиса, Тэмугэ-отчигин потребовал
своих людей назад, то Кокочу с братьями заставили просить у них прощения на
коленях. По жалобе Отчигина Чингисхан вызвал в ставку зарвавшихся
приближенных, и волхву сломали спину, а его отца и братьев, пристрожив,
простили. Согласно "Тайной истории", труп волхва вознесся в небо, но
Чингисхан объяснил, что Тенгри (Небо), невзлюбив его, унес не только душу,
но и тело. После этого родственники казненного присмирели [є59], и конфликт
между духовной и светской властью кончился в пользу последней.
На этой короткой и трагичной истории выиграли несториане, которых Чингис и
его преемники стали привлекать к участию в государственной деятельности, не
требуя отречения от веры. Но все-таки создавшуюся империю никак нельзя было
назвать христианской, и теперь нам следует обратить внимание на божество
древнемонгольской религии, оказавшееся соперником Христа. То самое
божество, ради победы которого погиб Джамуха-сэчэн.
12. Двуединый
О ВРЕДЕ ПРЕДВЗЯТОСТИ
Одной из наиболее пагубных для научного мышления ошибок являются предвзятые
мнения, которые, будучи некогда высказаны как гипотезы, в дальнейшем
принимаются как непререкаемые истины. Сила давности парализует критику, и
ложное мнение укореняется, искажая картину исторического процесса. К числу
таких мнений принадлежит представление о монгольской религии XII-XIII вв.
как о примитивном язычестве. Считается, что монголы равно уважали все веры,
полагая, что важно лишь молиться за хана, покровительствовали всем
священнослужителям, так что нетерпимость не вытекала из их религии. Ошибка
этого мнения состоит в том, что частное произвольно принято за общее и что
причины весьма относительной монгольской веротерпимости перенесены с земли
на небо, т.е. эти причины отыскивались в мировоззрении, а не в
существовавшей политической ситуации.
Теперь, исследовав критически аутентичный источник - "Тайную историю
монголов", мы берем на себя смелость утверждать, что монгольская религия
XII--XIII вв. была законченной концепцией мировоззрения, с традицией,
восходившей к глубокой древности и отточенной не менее, чем буддизм и
ислам, зороастризм и манихейство, католичество и православие. Начнем
исследование с полемики.
"ЧЕРНАЯ ВЕРА"
Наиболее подробное описание древней религии монголов [*123] сделано
ученым-бурятом Дорджи Банзаровым [є60], изложившим взгляды бурятских
язычников XIX в. Он снабдил свое сочинение большим количеством блестящих
исторических экскурсов и в заключение сделал вывод: "так называемая
шаманская религия, по крайней мере у монголов, не могла произойти от
буддизма или какой-либо веры" [є61]. По его мнению, "черная вера монголов
произошла из того же источника, из которого образовались многие древние
религиозные системы; внешний мир - природа, внутренний мир - дух человека и
явления того и другого - вот что было источником черной веры".
Согласно описанию Банзарова, черная вера заключается в почитании неба,
земли, огня, второстепенных богов - тенгри, и онгонов, душ умерших людей.
Роль шамана, по Банзарову, заключается в том, что он "является жрецом,
врачом и волхвом или гадателем" [є62]. Как жрец он приносит жертвы по
праздникам и по другим поводам; как врач он вызывает духа, мучающего
больного, и принимает его в свое тело; роль его как гадателя ясна. Можно
думать, что современные Банзарову буряты исповедовали именно такую систему.
Но так ли было в XII и XIII вв.
Иначе выглядит монгольская религия XIII в. в исследовании Н.Веселовского,
писавшего на основании письменных источников. Несмотря на то, что на первой
странице перечислена почти вся литература о монгольских верованиях,
Веселовский упорно называет религию татар шаманизмом, понимая под этим
последним эклектическое сочетание всевозможных представлений.
На первое место Веселовский ставит поклонение огню, считая это явление
свойственным всем примитивным религиям (?!), на второе - поклонение солнцу
и луне [є63] (об этом культе Банзаров не сообщает). Затем идет поклонение
кусту, "смысл которого мы разгадать теперь не можем" [є64], и поклонение
идолам, которых Веселовский отождествляет с онгонами - духами предков, хотя
тут же называет онгона "хранителем счастья, стад, покровителем
звероловства" и т.д [є65]. Противоречие не смущает автора.
Конец работы посвящен вопросу о веротерпимости татар, вытекающей якобы из
их религиозных представлений. Пока же необходимо установить, что
Веселовский дает совершенно иную картину, нежели Банзаров, но вместе с тем
делает ту же ошибку, смешивая в одно целое культ природы, магию, приметы и
экстатические манипуляции шаманских медиумов. Подобно Банзарову, он
принимает исторически сложившийся синкретизм за догматику положительной
религии.
Вернемся к Банзарову. При внимательном прочтении его книги немедленно
возникает ряд вопросов. Во-первых, с какими духами имеют дело шаманы: с
духами ли умерших, т.е. онгонами, или с духами природы, земли - этуген, от
которых происходит наименование шаманок - идоган? Во-вторых, какое
отношение имеют шаманские духи к главному богу - Небу? В-третьих, почему
главному богу шаманы не поклоняются и даже игнорируют его? В-четвертых,
Банзаров пишет, что "Небо" нельзя считать тождественным с Богом [є66]. так
как Небо монголы представляли правителем мира, вечным правосудием и
источником жизни, но что же тогда Бог? В-пятых, почему Банзаров усиленно и
тенденциозно старается представить Небо безличным началом, хотя факты,
приводимые им ниже из источников XIII в., противоречат этому? В-шестых, на
каком основании Банзаров выводит культ огня из зороастрийской Персии
вопреки своему первоначальному утверждению об автохтонности шаманизма?
Верный предвзятому мнению об автохтонности "черной веры", Банзаров
смешивает в одно религиозные понятия хуннов III в. до н.э., тюрок VI в.
н.э., монголов XIII в. и бурят XIX в. Естественно, что эти различные культы
увязать в единую систему невозможно [є67].
Итак, мы можем констатировать, что обе работы не удовлетворяют нас, главным
образом со стороны метода. При рассмотрении религии в историческом аспекте
важны не психологические основы религиозности, а символ веры или ответ на
вопрос: "Какому Богу веруеши?", т.е. принцип историко-культурной
