указания, долженствующие обеспечить взлет мировой науки, держать
пиетет, а еще очень следить за глазами, глаза должны быть светлыми и
выражать признательность за заботу, иначе ничего не выйдет. Конечно!
Обеспечим! Само собой! Еще день, ну два на свертывание лаборатории -
и распоряжение будет выполнено, мы же в своем уме... Соглашаться! И
делать то, ради чего ты здесь, а не в Межзоне, где, положа руку на
сердце, не в пример уютнее. И - сохранить станцию.
Так Симо и сделал.
Потом - перевести дух. Поднять глаза и встретить три взгляда:
недоумевающий - Вольфганга, гневный, с презрением - Джулии и
ехидный - не в меру проницательного Ахмета. Нужно еще выдаржать эти
взгляды, как кулачный боец держит удары, вышибающие воздух из
диафрагмы. Вот кто энтузиасты, негнущиеся, вот кого ломают в первую
очередь. А вы согнитесь! Только потом не забудьте распрямиться, а я
помогу, если будет трудно. Ну, как? Не желаете? Нет, брезгует молодежь.
Вот что я вам скажу: вы все очень хорошие ребята, но вы совершенно не
умеете думать - не головой, как раз головой вы думать умеете,- а чем-то
еще, спинным мозгом, что ли, а может быть, и трясущимися коленками,
и поэтому вы проиграете. Потухнут ваши идеалы, так-то, и вспоминать о
них вы будете с неловкостью и смешками. А может, не вспомните вовсе.
Учитесь же! Учитесь у мудрого змея Симо Муттика, и пусть его шишки
станут вам наглядным пособием, иначе к чему их столько накоплено?
Опять не хотите? Жаль... Жаль, времени мало, вот что. Совсем нет
времени.
Два дня мучились - тянули вездеходом вагончики, несли на руках
хрупкое. Подальше от крутых склонов, поближе к Процессу. Вольфганг
рассчитал: тоннель выйдет на поверхность не ближе километра от места
Процесса. И не далее полутора. Двадцать шестого июня после особенно
сильных толчков опять двигали станцию - к урезу сельвы. Успели
вовремя: в ночь на двадцать девятое раскололась гнейсовая скала,
катящиеся глыбы испахали южный склон, одна особенно крупная
прошла рядом с жилым вагончиком, раздавила в лом антенну
спутниковой связи и с треском ухнула в сельву. Тридцать третьего, после
небольшой передышки, гора вздрогнула так, что вагончик подпрыгнул
на полметра и в лаборатории не осталось ни одной целой склянки.
Тридцать четвертого были отмечены продолжительные нерегулярные
толчки: тоннель спровоцировал-таки землетрясение. Километрах в
пятидесяти к западу ожил безымянный вулкан, плюнул в небо серной
тучей. Сегодня тридцать пятое, и уже был один толчок. Нужно ждать
второго, а скоро будет последний. Чернов тоже это знает.
Пискнула входная дверь, вошел Вольфганг. Долго, по-медвежьи
топтался, снимая бахилы, потом, сложивши свой рост вдвое, не
торопясь, как положено, прошел фильтрующую завесу - оба слоя. Не
торопясь, снял дыхательный фильтр, сунул в очиститель. Пахнуло
дезинфекцией, и Вольфганг удовлетворенно хмыкнул. Весь он был
громадный, ростом в полтора Ахмета, а весом в два, а медлительность у
него не от комплекции, понял вдруг Симо,- а оттого, что очень уж
старается парень не делать ошибок. Кой черт, все равно делает, разве что
чуть реже, чем другие.
- Ну, что сельва?
- Просыпается. - Вольфганг сел.
- Знаю, что просыпается,- терпеливо сказал Муттик. - Твой прогноз?
- Завтра,- сказал Вольфганг. - Скорее всего, к вечеру. Или ночью.
- Станцию захлестнет? - спросил Симо. Он знал, что захлестнет, но в
душе поселилась дурацкая надежда: а вдруг нет?
- Ясное дело, захлестнет,- вставил Ахмет.
- А я тебя не спрашиваю...
Вольфганг наморщился, задвигал бровями. Медлил, обдумывая.
- Захлестнет. Прилив будет мощным.
Симо кивнул. Ладно. Если все-таки придется эвакуироваться, прилив -
дело десятое, а если станцию удастся отстоять - передвинемся выше.
- Там нас угробит,- опять влез Ахмет.
Дурак. Будто без него не ясно. Поставить сопляка на место. Нет, пусть
лучше это сделает Джулия. Когда вернется. А мы ограничимся
пристальным взглядом, долженствующим, как пишут, иметь
воспитательное значение. Вот так. И достаточно.
- Там пришел Третий,- сказал Вольфганг. - У сельвы. Стоит и ждет вас.
Так. И этот хорош. До сих пор не понял, о чем нужно докладывать в
первую очередь. Добросовестный, этого у него не отнимешь - но бизон...
- Как он сейчас выглядит? - спросил Симо.
- Тетраэдр,- Вольфганг показал руками,- вопросительная форма. Он
хочет говорить.
- А ты что же?
- Он хочет говорить с вами.
Вот как. В другое время это было бы любопытно. Значит, уже и
вариадонты научились разбираться в человеческой иерархии, подай им
не кого-нибудь, а начальника станции, будто от него в самом деле
многое зависит. И ведь догадались послать Третьего, а Джулия еще
уверяет, будто им чужд практицизм... С нами же рядом жили, у нас
учились. Третий самый упорный, не уйдет, пока не получит ответа,- а
что ему можно ответить? Что мы все ему можем ответить? Симо
почувствовал ужас. Но если вариадонт спрашивает - нужно отвечать.
Никто не скажет, почему. Просто нужно.
Не очень далеко из трясины бил грязевой гейзер, похоже, тот самый, что
заработал еще с вечера и все никак не мог иссякнуть. А может быть,
другой. Сельва дышала. Там, откуда она отступила при последнем
выдохе, простиралась широкая полоса грязи, окаймляющая
необозримую коричнево-зеленую стену зарослей. Стену осточертевшую.
Стену, готовую к броску, колышащуюся, будто от ветра, хотя ветра не
было и не могло быть ветра, способного заставить сельву колыхнуться -
сельва не обращала внимания даже на ураганы, изредка достигавшие
гор. Она была безгранична. Она была равнодушна ко всему
постороннему, как бывает равнодушно большое животное к судьбе
насекомых, хрустящих у него под ногами.
Сельва дышала. Ошеломляющая вонь гниения перебивалась острыми
запахами жизни, чужой, странной и страшной для всякого
осмелившегося углубиться в топкие чащи или не успевшего уйти от
прилива. Сельва шевелилась. Временами из темной глубины невероятно
сплетенных ветвей по-змеиному выскальзывало гибкое корнещупальце
ползучего тростника, тяжело плюхалось в жижу и, найдя незанятое
место, мгновенно укоренялось, твердело и прорастало десятком жестких
стеблей, очень похожих на земной тростник, если не знать их
способности остановить вездеход, оплести его со всех сторон, играючи
приподнять над топью, примериться и со смаком разорвать, как
большого твердого жука... Стена двигалась. Коричнево-зеленое тесто
ползло вперед. Начинался новый вдох.
Это был еще не прилив, сельва лишь просыпалась. Ворочалась.
Накапливала силы. Еще день-другой она будет дышать, с каждым часом
все размашистее, потом замрет на недолгое время - и ринется вверх, по
камням, по голым склонам, по мутной остекленевшей слизи, оставшейся
с зимних приливов... А может быть, и по вагончикам биостанции, есть
такая вероятность. На прилив лучше смотреть откуда повыше, например
с той стороны разлома, стоять на краю и снимать на пленку, как падают
вниз и корчатся на дне ползучие гиганты и чуткие ветвистые
плотоядные, а еще как сыплются вниз колоссальные одноклеточные,
упакованные в мембрану, поросшую отравленными иглами, как
шарахаются от них коричневые фитофаги с рудиментарным
фотосинтезом и слепые, но стремительные в атаке болотные гады,
разбуженные всколыхнувшейся топью,- да мало ли безмозглых и
бессмысленных тварей создано природой в припадке избыточности и
неизвестно зачем, а ведь каждая форма уникальна, каждую беречь надо.
Так же, как и себя от нее. Но после отлива подбирай все, что осталось -
раздолье: иногда сельва позволяет людям считать себя объектом
изучения, могла бы ведь и не позволить... Вот и сейчас, выдирая бахилы
из клейкой грязи, Симо привычно отметил незнакомый прежде вид
фотосинтезирующей планарии и еще что-то мелкое, копошащееся в
трясине и ничего путного не напоминающее. Животное. Пожалуй, новый
отряд, а вернее всего, класс или даже тип. Поймать бы, подумал Симо,-
Джулии показать, самому покорпеть... Но он хорошо знал, что не станет
этого делать, потому что совсем рядом, в десяти шагах от живой стены, в
грязи, увязнув в ней основанием, стоял вариадонт.
Судя по всему, он стоял уже давно - должно быть, приполз сразу после
толчка, еще до рассвета, и Симо проклял себя за то, что не рискнул
выйти под ливень - ну пусть бы сбило с ног... Это действительно был
Третий. Он ждал.
- Привет,- сказал Симо.
Тетраэдр задвигался: не то приглашал к разговору, не то просто устал
быть тетраэдром. Нет, все-таки приглашал. Симо почувствовал
покалыванье в висках, что-то теплое пришло и вдвинулось в мозг -
вариадонт налаживал связь.
- Ты хоть из грязи-то вылези.
Третий скруглил углы, сплющился с боков. Симо моргнул. Теперь к
нему, медленно раздвигая грязь, катилось огромное рубчатое колесо: не
иначе, вариадонт где-то у границы подсматривал за армейским
вездеходом. Очень похоже. Только к тем колесам грязь липла, а к этому -
нет. На твердой почве колесо завалилось набок, подпрыгнуло, будто
резиновое.
- Все шутишь,- сказал Симо. - Не до шуток ведь тебе, знаю. Тоже вроде
нас, только что врать не умеете... Ты ведь спросить пришел, так я жду,
спрашивай...
Он знал, о чем спросит Третий. Вариадонт, он же кучевик, он же нуклеед,
каких только названий им не выдумывали, а до сих пор ни одного
годного, каждое каким-то боком равняет их со зверьем. Вариадонт.
Зверь-де, меняющий форму тела по своему разумению. Оч-чень
исчерпывающе, знаете ли. Креодонт. Мастадонт. Глиптодонт. Глипт.
- А человеком можешь?
Колесо без видимых усилий встало, точно в фильме, пущенном в
обратную сторону, потянулось вверх, вырастая в колонну, и колонна
выпустила из себя, как выстрелила, отростки-руки и шар головы,
лопнула снизу, формируя ноги. Человек. Вот только лица у человека не
было - вместо лица была гладкая черная поверхность, матово
отсвечивающая, как кожа, как искусственная кожа, еще не бывшая в
употреблении,- иллюзия для непосвященных. Настоящей кожи у
вариадонтов нет и никогда не было. Зато был запах, резкий и
специфический, и когда Третий шагнул вперед, запах прорвался сквозь
дыхательный фильтр и ударил в нос, заглушая миазмы топи. Не запах -
вонь, бежать от нее хочется. Это им повезло, подумал Симо.
Неудивительно, что вариадонты не очень-то боятся сельвы - ну кто
захочет пробовать на зуб существо с таким запахом? Разве что нарвутся
на пограничный пост...
...Хруст ветвей, клацанье, писк брызнувшего сока или, вернее всего,
крови. Долгий поросячий визг... Симо не повернул головы на хорошо
знакомые звуки. В чаще происходило то, что и должно было
происходить: один панцирный гад вскрывал другого. Урчал, пожирая.
Природа... И вариадонты все еще по уши в этой природе, подумал Симо,
никуда от нее не ушли, она же их и пожрет, как только найдется какая-
нибудь тварь без обоняния. Вот Седьмого не видно уже которую неделю,
да и Четвертый вчера был какой-то странный: подранили? Не нужно им
в сельву лезть, совсем не нужно, да, как видно, придется...
А вопрос все нарастал, бился в черепной коробке, и было ему там тесно.
Симо поднес ладони к вискам, зажмурился, привычно напряг и
расслабил мышцы шеи. Он был готов к передаче. Он уже знал, что
ответит. И знал, о чем попросит. Никогда бы раньше не подумал, что
придется о чем-то просить вариадонта... Да, в лучшем случае придется
туго. Если очень повезет, то будет туго. А в худшем случае - не будет
Процесса, не будет вариадонтов, не будет Симо Муттика.
Радиоактивного горизонта и то не будет, выскребут его мало-помалу, а
вот тут, например, вот на этом самом месте, где мы с тобой, Третий,
стоим, возведут горнообогатительный комбинат, и потекут от него
составы на ту сторону, в Северный Редут. А вон там будет огромный
карьер, здесь у нас под ногами такое лежит... Ты знаешь, что такое
карьер? Сейчас я его представлю - вид сверху - и ты поймешь... Теперь
