Он умолк и перестал на меня смотреть.
Последняя гильза еще со звоном скакала по полу, а я уже услышал людей.
Кто-то неразборчиво кричал, кто-то тяжело дышал на бегу, и грохотали
ботинки на лестничных маршах. Дверь в коридоре ахнула и сердитым скри-
пом пожаловалась на то, что с нею плохо обращаются.
Люди, и некуда от них деться. Люди всегда были вокруг меня, нужны они
мне были или нет. Случалось, они приходили мне на помощь. Теперь они
пришли за мной. Их было много.
Я протянул им пустой автомат.
Никто его не взял. Качались лица. Я видел их как в тумане: вот Гарька
Айвакян, застывший с раскрытым ртом, вот Вацек, облапивший стену в бе-
зуспешной попытке подняться на ноги, вот командир второй штурмовой
группы, изумленно переводящий взгляд с того, что прежде было Сашкой,
на меня и обратно, а вон тот позади всех тянет шею, он еще ничего не
понял... Задние перешептывались, не глядя друг на друга, и мне каза-
лось, что они обмениваются одними междометиями. Стоящие впереди храни-
ли почтительное молчание.
Я все протягивал и протягивал им свой дурацкий автомат. Я был согласен
на все. Я не стал бы сопротивляться, если бы кто-нибудь из них навел
на меня ровный черный кружок и, цедя ругательство, согнул на спусковом
крючке указательный палец.
Никто из них этого не сделал. Я вдруг начал понимать, и мне стало
страшно. Они не застрелили меня в первый момент. Теперь они уже не
смогли бы застрелить меня, если бы и захотели. Я был им нужен. Я занял
место, принадлежавшее прежде кому-то, а теперь - мне. И измученные лю-
ди, вооруженные автоматами, смотрели на меня так, будто ждали от меня
команды. Да так оно и было.
Они ждали моей команды и были готовы ее выполнить.
А я все шел к ним, как сослепу, на негнущихся деревянных ногах, протя-
гивал им, расступающимся передо мною, автомат и без конца повторял од-
но и то же:
- Да что вы, ребята... Да что вы...
IV. ЭПИЛОГ
Вот, собственно, и все. Эта пыльная ветхая рукопись и сейчас еще лежит
в нижнем ящике моего личного сейфа, запертая на код и плотно задвину-
тая другими пыльными бумагами. Надеюсь, что о ней никто не знает. Я
писал ее урывками много лет назад, отдыхая за этим занятием от ежед-
невного каторжного труда,- в те годы меня еще устраивал отдых такого
рода, а может быть, просто хотелось высказаться перед безответным слу-
шателем, и теперь я уже не помню, зачем. Значительно позднее до меня
начало понемногу доходить, что моя рукопись может представлять некий
исторический интерес - возможно, именно вследствие пыли и ветхости. И
как всякий порядочный исторический манускрипт, рукопись моя однобока.
Теперь мне странно, почему я в то время так увлекся кусками, выхвачен-
ными из памяти, которая просеяла и отбросила многое, в том числе и
ценное, а оставила вот это: Дарья, Сашка, Бойль... Почему именно это,
хотя было и многое другое? Но эти куски не тускнеют в памяти, наобо-
рот, становятся ярче, несмотря на то, что мне уже трудно вспомнить
хронологию событий и иногда я, не тревожа дежурную секретаршу, лезу в
рукопись как в справочник - смешно, правда? Наверное, это старческое.
Мне семьдесят три, и мозг мой затвердел. Если мне раскроить череп, он
вывалится оттуда куском.
Видимо, оттого, что я стар и к моему брюху прижата грелка, мои мысли
гладки и легковесны. Сегодня опять идет снег. Я смотрю в окно на белые
холмы Тиманского кряжа и по-детски радуюсь, что они заслоняют от меня
языки ледника, незаметно ползущие по девонским отложениям в речных до-
линах. Завтра холмы снова почернеют, обработанные энергоизлучателями,
и со склонов опять побегут ручьи, направляемые в специальные котлова-
ны. Я не вникаю в то, какое количество этой воды будет использовано, а
какое придется откачать подальше на ледник,- это дело специалистов.
Когда-нибудь ледник превзойдет своей толщиной высоту холмов и нависнет
над Убежищем - вот тогда-то и начнется настоящая борьба, если только
наша энергостанция, единственная термоядерная в бывшем первом защитном
поясе, еще будет действовать. Не исключено, что она износится задолго
до того времени, но люди так устроены, что наверняка что-нибудь приду-
мают, взять нас голыми руками не так-то просто. Предельные возможности
человека не безграничны, но и не достигнуты - доказать это я не могу,
я просто знаю это на основании своего опыта. И это, и многое другое.
Например, на основании своего опыта я совершенно точно знаю, что через
десять минут ко мне войдет дежурная секретарша со свежей грелкой - за-
берет остывшую, а горячую приладит к тому месту, где, как она считает,
находится моя печень, или что от нее осталось. Прежде чем войти в ка-
бинет, она постучит, и если я почему-либо не отзовусь, ворвется урага-
ном, на ходу распахивая чемоданчик со шприцами и, разумеется, успев по
пути въехать пальцем в кнопку вызова медицинской бригады. Но я, понят-
но, отзовусь сразу же и во время смены грелки буду фривольно шутить,
как и полагается в моем положении, и даже, если будет не лень, попро-
бую ущипнуть секретаршу за попку, от чего та, конечно, не откажется и
охотно взвизгнет, чтобы доставить мне удовольствие,- а без визга какой
смысл? Все три мои нынешние секретарши молоды, послушны, соблазнитель-
ны и в меру не умны, так и должно быть. Что бы там ни болтали втихо-
молку, меня они не интересуют. Я давно уже не представляю демографи-
ческой опасности. Болтают - и пусть. Разрешается.
Кроме грелки, секретарша принесет стопку бумаг, и я опять займусь тем,
чем занимаюсь вот уже сорок лет. Нужно смонтировать дополнительный из-
лучатель для гидропонных теплиц - я сам проверю расчеты, потому что
мне не нравится, сколько энергии уходит на эти теплицы, и, по-моему,
половина ее уходит зря. Нужно законсервировать старый полиметалличес-
кий рудник в ста километрах от Убежища - я распоряжусь и об этом. Нуж-
но дать личное указание открыть новую техническую школу - я дам такое
указание. Нужно подготовить и послать третью экспедицию на Юг и убе-
дить кое-кого в том, что это необходимо, после того как первая экспе-
диция пропала без вести, а вторая позорно вернулась, не пройдя по ль-
дам и тысячи километров. Нужно, пока держится лето, поставить на ре-
монт пятую и седьмую турбины энергостанции. Нужно, наконец, разделать-
ся с идиотами, которые заперлись в котельной и объявили суверенитет.
Нужно... Нужно... Поощрить. Наказать. Дать. Лишить. Подавить нытье и
безразличие, заставить пять тысяч человек работать единым организмом.
И каждый день, меняя грелки, делать то, что обязан делать президент -
первый в истории президент Человечества.
Я знаю, что будет, когда я умру. Через месяц из притащенной с холма
глыбы мне вырубят непохожий памятник как Спасителю и создателю Убежи-
ща, через год этого истукана с гиканьем завалят и расколошматят на сто
кусков как памятник диктатору - как будто одно не влечет за собой дру-
гое,- а еще лет через тридцать памятник, может быть, склеют и водрузят
вновь, чтобы через какое-то время расколотить опять. Пожалуйста. Не
возражаю. Жаль, что я этого уже не увижу. Люди в массе очень смешны,
но они единственное, что у меня есть.
Я возвращаюсь в мыслях к своей рукописи. Может быть, потихоньку про-
должить ее - уже специально как исторический документ? Понемножку. Лет
на десять меня еще хватит. Не исключено, что потомкам будет полезно
узнать, как мы еще почти год продолжали фактически уже безнадежно про-
игранную борьбу, пока у кого-то из ныне покойных (теперь я уже не пом-
ню, у кого) не возникла мысль об Убежище, и какие методы борьбы мы
применяли, и какие методы применял противник. Он всегда был на шаг
впереди, всегда. Между прочим, высказанная однажды в мерзлом подвале
гипотеза о влиянии странного биополя адаптантов на электронную аппара-
туру полностью подтвердилась, как подтвердилось и то, что мы знали об
адаптантах непозволительно мало. Если верить паническим воплям послед-
них теле, пойманных нами много лет назад, среди них появились особи,
умеющие убивать взглядом...
Не знаю, не знаю.
Еще хорошо бы написать о том, как мы создавали Убежище, о самых первых
годах, и как мы работали - как звери ведь работали, вспомнить страш-
но,- и замерзали поначалу, и боролись с разразившимися как-то вдруг
эпидемиями, и грызлись друг с другом, и спасали книги и микрофильмы, и
голодали от перенаселения, но принимали и принимали новых беглецов,
пока нас не стало несколько сотен; мы приняли бы и больше, но наплыв с
каждым годом все падал и падал, а потом беглецы перестали прибывать
совсем. Да что там, героическое было время. Беда только в том, что о
нем нужно либо писать честно, либо не писать вовсе. И лучше, конечно,
не писать: нынешняя молодая поросль не так устроена, чтобы спокойно
воспринять правду. Не исключено, впрочем, что по окончательном впаде-
нии в покаянный маразм я сознаюсь в своем авторстве действующего и по-
ныне закона о немедленном уничтожении всех подозрительных младенцев и
безусловной стерилизации дубоцефалов, а может быть, если маразм ока-
жется крепок, и в инициативе изгнания в снежную пустыню наиболее шум-
ных крикунов из той, самой первой и по сравнению с последующими вполне
безопасной оппозиции. Но сознаюсь лишь на бумаге. До моей смерти этих
записок не увидит никто, а покойнику прощается многое, и кроме того,
как я лично подозреваю, покойнику абсолютно все равно, простится ему
или не простится.
Никого из друзей и недругов моей молодости уже нет в живых - я уйду
последним. Пять лет назад при попытке переворота по нелепой случайнос-
ти погиб Вацек Юшкевич. На протяжении тридцати пяти лет он был бесс-
менным руководителем Отдела безопасности, и на него, в отличие от
этих, сегодняшних, я всегда мог без оглядки положиться. Мне его не
хватает. После него осталась тетрадь со стихами - он-то знал о моей
рукописи, зато я никогда бы раньше не подумал, что Вацек пишет стихи.
Первое стихотворение начиналось так:
"Лучезарный закат, полный красных чернил,
Ты зачем мне в окно нежный луч уронил?" -
и далее подробно объяснялось зачем. Я распорядился издать эти стихи
тиражом в двести экземпляров и включить их в школьную программу. Вацек
вполне заслужил такое внимание к его памяти.
Гарька Айвакян дезертировал через месяц после описанных событий. Следы
его затерялись.
Алла Хамзеевна умерла спокойно, от неожиданной старости, когда ей было
уже за восемьдесят. Несмотря на откровенно подхалимажный стиль ее об-
щения со мною, о лучшем буфере я и мечтать не мог. До последних своих
дней она работала у меня секретарем-референтом и как специалист по
словесности достигла большого мастерства в редактировании проектов
приказов.
Покойный Глеб Ипатьевич Вустрый некоторое время состоял при мне в сво-
ей прежней должности и оказал заметные услуги при возобновлении Госу-
дарственной Евгенической. Он оказался прекрасным подручным средством:
не помню, чтобы у меня хоть раз были основания для недовольства ка-
чеством его работы. Кстати, он действительно оказался неплохим произ-
водителем: все шестеро его детей получились вполне удачными и здравс-
твуют и поныне. Жаль, что таких людей у меня под рукой всегда было
немного... Может быть, зря мы отказывали в убежище профессиональным
политикам?
О судьбе Мишки Морозова мне ничего не известно.
Теперь уже можно с уверенностью сказать, что мы выстояли. Вероятно, мы
одни. Первые несколько лет нам еще удавалось иногда принимать отрывоч-
ные теле, настолько панические и противоречивые, что нашим аналитикам
и посейчас не удается сложить из деталей полную картину катастрофы.
Любопытно, что дольше других сопротивлялись самые северные и самые юж-
ные государства - тропические и экваториальные погибли первыми, не вы-
держав внутриутробных конфликтов, усугубленных чудовищным наплывом бе-
женцев. Судя по всему, объединить человечество в единое целое не уда-
