его душе. Нечто между нашими действиями и намерениями, подобное отводящей
удар руке, оказало решительное влияние на его волю. Разно именуется эта
непроизвольная черта: "что-то толкнуло", "дух момента", "сам не знаю, почему
так произошло" - вот выражения, какими изображаем мы лицо могущественного
советчика, действующего в отношениях наших неуловимыми средствами, тем более
разительными, когда действуют они противу всех доводов рассудка и чувства,
чего в данном случае не было.
Он подумал еще, еще, и наконец, приняв решение, более не колебался: -
Если вы дадите мне слово... - сказал он. - Извините меня, но, как
ответственное лицо, я обязан говорить так, - если вы дадите мне слово, что
не употребите никаким образом во зло мое доверие, я оставлю вас в камере на
указанный письмом срок.
С минуту, не меньше, смотрела она на него прямо и твердо, и тяжелая пауза
эта придала ее словам весь вес, всю значительность нравственной борьбы, что
комендант понял как изумление. Она не опустила глаз, не изменилось ее чудное
лицо, когда он услышал глубокий и гордый голос: - В этом я даю слово. - Она
не сознавала сама, чего стоило ей сказать так, лишь показалось, что внутри,
будто от взрыва, обрушилось стройное здание чистоты, но над дымом и грязью
блеснул чистый огонь жертвы
- В таком случае, - сказал после короткого молчания комендант, - прошу
вас следовать за мной
Он надел фуражку и направился через дверь, противоположную той, в какую
вошла Руна. Они вышли в поворот ярко освещенного коридора, он был прям,
длинен, как улица, прохладен и гулок В его конце была решетчатая, железная
дверь; часовой, зорко блеснув глазами, двинул ключом, звук металла прогремел
в безднах огромного здания грозным эхом. За этой дверью высился, сквозь все
семь этажей, узкий пролет; по этажам с каждой стороны тянулись панели,
ограждаемые железом перил. На равном расстоянии друг от друга панели
соединялись стальными винтовыми лесенками, дающими сообщение этажам. Ряды
дверей одиночных камер тянулись вдоль каждой галереи; все вместе казалось
внутренностью гигантских сот, озаренной неподвижным электрическим светом. По
панелям бесшумно расхаживали или, стоя на соединительных мостиках, смотрели
вниз часовые. На головокружительной высоте стеклянного потолка сияли дуговые
фонари; множество меньших ламп сверкало по стенам между дверей.
Руна никогда раньше не бывала в тюрьме, тюрьма уже давила ее Все
поражало, все приводило здесь к молчанию и тоске; эта чистота и отчетливость
беспощадно ломали все мысли, кроме одной: "тюрьма". Асфальтовые, ярко
натертые панели блестели, как лужи; медь поручней, белая и серая краска стен
были вычищены и вымыты безукоризненно: роскошь отчаяния, рассчитанного на
долгие годы. Она живо представила, что ей не уйти отсюда; кровь стукнула, а
ноги потяжелели.
- Это не так близко, - сказал комендант, - еще столько же осталось внизу,
- и он подошел к повороту; открылась галерея, подобная пройденной. По ее
середине крутая спираль стального трапа вела в нижний этаж. Здесь они прошли
под сводчатым потолком подвального этажа к самому концу здания, где, за
аркой, в поперечном делении коридора были так называемые "секретные" камеры.
У одной из них комендант круто остановился. Завидя его, от окна с табурета
поднялся вооруженный часовой; он взял руку под козырек и отрапортовал.
- Откройте 53-й, - сказал комендант. С суетливостью, изобличавшей
крайнее, но молчаливое изумление, часовой привел в движение ключ и
запор Затем он оттянул тяжелую дверь.
- Пожалуйте, - обратился комендант к Руне, пропуская ее вперед; она и он
вошли, и дверь плотно закрылась
Руна видела обстановку камеры, но не сознавала ее, а припомнила лишь
потом. На кровати, опустив голову, сидел человек. Его ноги и руки были в
кандалах; крепкая стальная цепь шла от железного пояса, запертого на талии,
к кольцу стены.
- Что же, меня хотят показывать любопытным? - сказал Друд, вставая и
гремя цепью. - Пусть смотрят.
- Вам разрешено свидание в чрезвычайных условиях. Дама пробудет здесь
двадцать минут. Такова воля высшей власти.
- Вот как! Посмотрим. - Лицо Друда, смотревшего на Руну, выражало досаду.
- Посмотрим, на что еще вы способны.
Комендант смутился; он мельком взглянул на бледное лицо Руны, ответившей
ему взглядом спокойного непонимания. Но он понял уже, что Друд не знает ее.
В нем прянули подозрения.
- Я вижу, вы не узнаете меня, - значительно и свободно произнесла Руна,
улыбнувшись так безмятежно, что едва скрыл улыбку и комендант, уступив
самообладанию. - Но этот свет... - Она вышла на середину камеры, откинув
кружево покрывала. - Теперь вы узнали? Да, я - Руна Бегуэм.
Друд понял, но из осторожности не сказал ничего, лишь, кивнув, сжал
вздрогнувшую холодную руку. Камень кольца нажал его ладонь. Комендант, сухо
поклонясь девушке, направился к двери; на пороге он задержался: - Я
предупреждаю вас, 53-й, что вы не должны пользоваться кратким преимуществом
положения ни для каких целей, нарушающих тюремный устав. В противном случае
будут приняты еще более строгие меры вашего содержания.
- Да, я не убегу за эти двадцать минут, - сказал Друд. - Мы понимаем друг
друга.
Комендант молча посмотрел на него, крякнул и вышел. Дверь плотно
закрылась.
Теперь девушка, без помехи, в двух шагах от себя могла рассматривать
человека, внушившего ей великую мечту. Он был в арестантском костюме из
грубой полосатой фланели; спутанные волосы имели заспанный вид; лицо
похудело. Глубоко ушли глаза; в них пряталась тень, прикрывающая
непостижимое мерцание огромных зрачков, в которых, казалось, движется
бесконечная толпа, или ходит, ворочая валами, море, или просыпается к ночной
жизни пустыня. Эти глаза наваливали смотрящему впечатления, не имеющие ни
имени, ни мерила. Так, может быть, смотрит кролик в глаза льва или ребенок -
на лицо взрослого. Руну охватил холод, но гибкая душа женщины скоро
оправилась. Однако все время свидания она чувствовала себя как бы под
огромным колоколом в оглушительной власти его вибрации.
- Глухая ночь, - сказал Друд. - Вы, - здесь, - по разрешению? Кто вы?
Зачем?
- Будем говорить тише. У нас мало времени. Не спрашивайте, я скажу сама
все.
- Но я вам еще не верю, - Друд покачал головой. - Все это необыкновенно.
Вы слишком красивы. Быть может, мне устраивают ловушку. Какую? В чем? Я не
знаю. Люди изобретательны. Но - торопитесь говорить; я не хочу давать вам
времени для тайных соображений лжи.
- Лжи нет. Я искренна. Я хочу сделать вас снова свободным.
- Свободным, - сказал Друд, переступая к ней, сколько позволяла цепь. -
Вы употребили не то слово. Я свободен всегда, даже здесь. - Беззвучно шевеля
губами, он что-то обдумывал. - Но здесь я больше не хочу быть. Меня усыпили.
Я проснулся - в железе.
- Мне все известно, - Внимание! Я слушаю вас!
Руна высвободила из складок платья крошечный сверток толщиной в карандаш
и разорвала его. Там блестели два жала, две стальные, тонкие, как стебелек,
пилки - совершенство техники, обслуживающей секретные усилия. Эти изделия,
закаленные сложным способом, употребляемым в Азии, распиливали сталь с
мягкостью древесины, ограничивая дело минутами.
- Их я достала случайно, почти чудом, в последний час, как выехать; лицо,
вручившее их, заверило, что нет лучшего инструмента.
Друд взял подарок, смотря на Руну так пристально, что она смутилась.
- Беру, - сказал он, - благодарю - изумлен, - и стало мне хорошо. Кто вы,
чудесная гостья?
- Я принадлежу к обществу, сильному связями и богатством; все доступно
мне на земле. Я была в цирке. С этого памятного вечера - знайте и разрастите
в себе то, что не успею сказать - прошло две ночи; они стоят столетия. Я
пришла к вам, как к силе необычайной; судьба привела меня. Я - из тех, кто
верит себе. У меня нет мелких планов, тщедушных соображений, нет задних
мыслей и хитрости. Вот откровенность... на которую вы вправе рассчитывать. Я
хочу узнать вас в нестесненной и подробной беседе, там, где вы мне
назначите. Я - одна из сил, вызванных вами к сознанию; оно увлекает; цель
еще не ясна, но огромна. Может быть также, что у вас есть цели мне
неизвестные: все должно быть сказано в следующей беседе. Для многого у меня
сейчас нет выражений и слов. Они явятся. Главное - это знать, где найти вас.
Она разгорелась, - медленно, изнутри, - как облако, уступающее, мгновение
за мгновением, блеску солнца. Ее красота нашла теперь высшее свое выражение,
- в позе, девственно-смелом взгляде и голосе, звучащем неотразимо. Казалось,
пронеслись образы поэмы, выслушанной в мрачном уединении; все тоньше, все
лучезарнее овладевают они душой, покоряя ее яркому воплощению прелестных
тайн духа и тела; и Друд сознал, что в том мире, который покинул он для мира
иного, не встречалось ему более гармонической силы женского ликования.
Снова хотела она заговорить, но Друд остановил ее взмахом скованных рук.
- Тогда это вы, - уверенно сказал он, - вы - и никто другой, крикнули
мне. Я не расслышал слов. Руна Бегуэм - женщина, несущая освобождение с
такой смелостью, может потребовать за это все, даже жизнь. Хотя есть нечто
более важное. Но время уходит. Мы встретимся. Я утром исчезну, а вечером
буду у вас; эти цепи, делающие меня похожим на пса или буйного сумасшедшего,
- единственная помеха, но вы рассекли ее. О! Меня стерегут. Особо
приставленный часовой всегда здесь, у двери, с приказом убить, если
понадобится. Но - что вы задумали? Одно верно: стоит мне захотеть - а я знаю
тот путь, - и человечество пошло бы все разом в страну Цветущих Лучей,
отряхивая прошлое с ног своих без единого вздоха.
- Все сделав, узнав все, что нужно, я ухожу, но не оставляю вас. Уходите.
Прощайте!
- Бог благословит вас, - сказал Друд, - это вне благодарности, но в
сердце моем.
Он улыбнулся, как улыбаются всем лицом, если улыбка переполнила человека.
Не в состоянии протянуть одну руку, он протянул обе - связанные и
разделенные цепью наручников; обе руки протянула и Руна. Он сжал их, мягко
встряхнув, и девушка отошла.
Тут же, - как если бы они угадали срок, - дверь скрипнула и открылась; на
пороге встал комендант, пряча часы: - Время прошло, я провожу вас.
Руна кивнула, вышла и тем же путем вернулась к своему экипажу.
Когда долго смотришь на ярко горящую печь, а затем обращаешь взор к
темноте - она хранит запечатленный блеск углей, воздушное их сияние.
Отъезжая, среди зданий и улиц Руна не переставала видеть тюрьму.
XII
Кто бодрствует в спящем доме, сон, окружая его, обволакивает и давит.
Этот чужой сон подобен течению, в котором стоит человек, сопротивляющийся
силе воды Оно подталкивает, колышет, манит и увлекает; переступи шаг, и ты
уже отнесен несколько. "Они спят, - думает бодрствующий. - Все спят", -
зевая, говорит он, и лениво-завистливая мысль эта, повторяясь множество раз
представлениями уютной постели, нагнетает оцепенение. Члены тяжелы и
чувствительны; движения рассеянны; утомленное сознание бессвязно и ярко
бродит - где попало и как попало: то около скрипа подошвы, шума крови в
висках, то заведет речь о вечности или причине причин Голова держится на шее
- это становится ясно от ее тяжести, а глаза налиты клеем, хочется
задремать, перейти в то любопытное и малоисследованное состояние, когда сон
и явь замирают в усилии взаимного сладкого сопротивления
Стук, взламывающий такое состояние, не говорит ничего уму, только -
слуху; если он повторится - дремота уже прозрачнее; в туманно-вопросительном
