буду вынуждена дать свое - о! - очень несложное показание, но объявить - кто
я, теперь, со всем тем, что вынудило меня явиться сюда, - мне нельзя. У меня
есть отец, восьмидесятилетний старик. У него уже был удар. Если он прочтет в
газетах мою фамилию, это может его убить.
- Вы боитесь огласки?
- Единственно. Кроме того, показание по существу связано с моим именем,
и, объявив, в чем было дело, я, таким образом, все равно что назову себя.
- Так, - сказал комиссар, поддаваясь ее рассудительному, ставшему
центром настроения всей сцены тону. - Но не кажется ли вам, что, отказываясь
дать объяснение, вы уничтожаете существенную часть дознания, которая,
конечно, отвечает вашему интересу?
- Не знаю. Может быть, даже - нет. В этом-то и горе. Я должна ждать. С
меня довольно сознания непричастности, если уж я не могу иначе помочь себе.
- Однако, - возразил комиссар, - не ждете же вы, что виновный явится и
сам назовет себя?
- Это как раз единственное, на что я надеюсь пока. Откроет себя, или
откроют его.
- У вас нет оружия?
- Я не ношу оружия.
- Начнем по порядку, - сказал комиссар, записывая, что услышал.
Глава XXVII
Пока происходил разговор, я, слушая его, обдумывал, как отвести это, -
несмотря на отрицающие преступление внешность и манеру Биче, - яркое и
сильное подозрение, полное противоречий. Я сидел между окном и столом,
задумчиво вертя в руках нарезной болт с глухой гайкой. Я механически взял
его с маленького стола у стены и, нажимая гайку, заметил, что она
свинчивается. Бутлер сидел рядом. Рассеянный интерес к такому странному
устройству глухого конца на болте заставил меня снять гайку. Тогда я увидел,
что болт этот высверлен и набит до краев плотной темной массой, напоминающей
засохшую краску. Я не успел ковырнуть странную начинку, как, быстро
подвинувшись ко мне, Бутлер провел левую руку за моей спиной к этой вещи,
которую я продолжал осматривать, и, дав мне понять взглядом, что болт
следует скрыть, взял его у меня, проворно сунув в карман. При этом он
кивнул. Никто не заметил его движений. Но я успел почувствовать легкий запах
опиума, который тотчас рассеялся. Этого было довольно, чтобы я испытал
обманный толчок мыслей, как бы бросивших вдруг свет на события утра, и
второй, вслед за этим, более вразумительный, то есть сознание, что желание
Бутлера скрыть тайный провоз яда ничего не объясняет в смысле убийства и
ничем не спасает Биче. Мало того, по молчанию Бутлера относительно ее имени,
- а как я уже говорил, портрет в каюте Геза не оставлял ему сомнений, - я
думал, что хотя и не понимаю ничего, но будет лучше, если болт исчезнет.
Оставив Биче в покое, комиссар занялся револьвером, который лежал на
полу, когда мы вошли. В нем было семь гнезд, их пули оказались на месте.
- Можете вы сказать, чей это револьвер? - спросил Бутлера комиссар.
- Это его револьвер, капитана, - ответил моряк. - Гез никогда не
расставался с револьвером.
- Точно ли это его револьвер?
- Это его револьвер, - сказал Бутлер. - Он мне знаком, как кофейник -
повару.
Доктор осматривал рану. Пуля прошла сквозь голову и застряла в стене.
Не было труда вытащить ее из штукатурки, что комиссар сделал гвоздем. Она
была помята, меньшего калибра и большей длины, чем пуля в револьвере Геза;
кроме того - никелирована.
- Риверс-бульдог, - сказал комиссар, подбрасывая ее на ладони. Он
опустил пулю в карман портфеля. - Убитый не воспользовался своим кольтом.
Обыск в вещах не дал никаких указаний. Из карманов Геза полицейские
вытащили платок, портсигар, часы, несколько писем и толстую пачку
ассигнаций, завернутых в газету. Пересчитав деньги, комиссар объявил
значительную сумму: пять тысяч фунтов.
- Он не был ограблен, - сказал я, взволнованный этим обстоятельством,
так как разрастающаяся сложность события оборачивалась все более в худшую
сторону для Биче.
Комиссар посмотрел на меня, как в окно. Он ничего не сказал, но был
крепко озадачен. После этого начался допрос хозяина, Гардена.
Рассказав, что Гез останавливается у него четвертый раз, платил хорошо,
щедро давал прислуге, иногда не ночевал дома и был, в общем, беспокойным
гостем, Гарден получил предложение перейти к делу по существу.
- В девять часов моя служанка Пегги пришла в буфет и сказала, что не
пойдет на звонки Геза, так как он вчера обошелся с ней грубо. Вскоре
спустился капитан, изругал меня, Пегги и выпил виски. Не желая с ним
связываться, я обещал, что Пегги будет ему служить. Он успокоился и пошел
наверх. Я был занят расчетом с поставщиком и, часов около десяти, услышал
выстрелы, не помню - сколько. Гез угрожал, уходя, что звонить больше он не
намерен, - будет стрелять. Не знаю, что было у него с Пегги, - пошла она к
нему или нет. Вскоре снова пришла Пегги и стала рыдать. Я спросил, что
случилось. Оказалось, что к Гезу явилась дама, что ей страшно не идти и
страшно идти, если Гез позвонит. Я выпытал все же, что она идти не намерена,
и, сами знаете, пригрозил. Тут меня еще рассердили механики со "Спринга":
они стали спрашивать, сколько трупов набирается к вечеру в моей гостинице. Я
пошел сам и увидел капитана стоящим на галерее с этой барышней. Я ожидал
криков, но он повернулся и долго смотрел на меня с улыбкой. Я понял, что он
меня просто не видит.
Я стал говорить о стрельбе и пенять ему. Он сказал: "Какого черта вы
здесь?" Я спросил, что он хочет. Гез сказал: "Пока ничего". И они оба прошли
сюда. Поставщик ждал; я вернулся к нему. Затем прошло, должно быть, около
получаса, как снова раздался выстрел. Меня это начало беспокоить, потому что
Гез был теперь не один. Я побежал наверх и, представьте, увидел, что жильцы
соседнего дома (у нас общий двор) спешат мне навстречу, а среди них эта
неизвестная барышня. Дверь Геза была раскрыта настежь. Там стояли двое:
Бутлер, - я знаю Бутлера, - и с ним вот они. Я заглянул, увидел, что Гез
лежит на полу, потом вошел вместе с другими.
- Позовите женщину, Пегги, - сказал комиссар. Не надо было далеко
ходить за ней, так как она вертелась у комнаты; когда Гарден открыл дверь,
Пегги поспешила вытереть передником нос и решительно подошла к столу.
- Расскажите, что вам известно, - предложил комиссар после обыкновенных
вопросов: как зовут и сколько лет.
- Он умер, я не хочу говорить худого, - торжественно произнесла Пегги,
кладя руку под грудь. - Но только вчера я была так обижена, как никогда. С
этого все началось.
- Что началось?
- Я не то говорю. Он пришел вчера поздно; да, - Гез. Комнату он, уходя,
запер, а ключ взял с собой, почему я не могла прибрать. Я еще не спала; я
слышала, как он стучит наверху: идет, значит, домой. Я поднялась приготовить
ему постель и стала делать тут, там - ну, что требуется. Он стоял все время
спиной ко мне, пьяный, а руку держал в кармане, за пазухой. Он все
поглядывал, когда я уйду, и вдруг закричал: "Ступай прочь отсюда!" Я
возразила, конечно (Пегги с достоинством поджала губы, так что я представил
ее лицо в момент окрика), я возразила насчет моих обязанностей. "А это ты
видела?" - закричал он. То есть видела ли я стул. Потому что он стал махать
стулом над моей головой. Что мне было делать? Он мужчина и, конечно, сильнее
меня. Я плюнула и ушла. Вот он утром звонит...
- Когда это было?
- Часов в восемь. Я бы и минуты заметила, знай кто-нибудь, что так
будет. Я уже решила, что не пойду. Пусть лучше меня прогонят. Я свое дело
знаю. Меня обвинять нечего и нечего.
- Вы невинны, Пегги, - сказал комиссар. - Что же было после звонка?
- Еще звонок. Но как все верхние ушли рано, то я знала, кто такой меня
требует.
Биче, внимательно слушавшая рассказ горячего пятипудового женского
сердца, улыбнулась. Я был рад видеть это доказательство ее нервной силы.
Пегги продолжала:
- ... стал звонить на разные манеры и все под чужой звонок; сам же он
звонит коротко: раз, два. Пустил трель, потом начал позвякивать добродушно и
- снова своим, коротким. Я ушла в буфет, куда он вскоре пришел и выпил, но
меня не заметил. Крепко выругался. Как его тут не стало, хозяин начал
выговаривать мне: "Ступайте к нему, Пегги; он грозит изрешетить потолок", -
палить то есть начнет. Меня, знаете, этим не испугаешь. У нас и не то
бывает. Господин комиссар помнит, как в прошлом году мексиканцы заложили
дверь баррикадой и бились: на шестерых - три..
- Вы храбрая женщина, Пегги, - перебил комиссар, - но это дело
прошедшее. Говорите об этом.
- Да, я не трус, это все скажут. Если мою жизнь рассказать, - будет
роман. Так вот, начало стучать там, у Геза. Значит, всаживает в потолок
пули. И вот, взгляните...
Действительно, поперечная толстая балка потолка имела такой вид, как
если бы в нее дали залп. Комиссар сосчитал дырки и сверил с числом найденных
на полу патронов; эти числа сошлись. Пегги продолжала:
- Я пошла к нему; пошла не от страха, пошла я единственно от жалости.
Человек, так сказать, не помнит себя. В то время я была на дворе, а потому
поднялась с лестницы от ворот. Как я поднялась, слышу - меня окликнули. Вот
эта барышня; извините, не знаю, как вас зовут. И сразу она мне понравилась.
После всех неприятностей вижу человеческое лицо. "У вас остановился капитан
Вильям Гез? - так она меня спросила. - В каком номере он живет?" Значит,
опять он, не выйти ему у меня из головы и, тем более, от такого лица. Даже
странно было мне слушать. Что ж! Каждый ходит, куда хочет. На одной веревке
висит разное белье. Я ее провела, стукнула в дверь и отошла. Гез вышел.
Вдруг стал он бледен, даже задрожал весь; потом покраснел и сказал: "Это вы!
Это вы! Здесь!" Я стояла. Он повернулся ко мне, и я пошла прочь. Ноги
тронулись сами, и все быстрее. Я думала: только бы не услышать при
посторонних, как он заорет свои проклятия! Однако на лестнице я
остановилась, - может быть, позовет подать или принести что-нибудь, но этого
не случилось. Я услышала, что они, Гез и барышня, пошли в галерею, где
начали говорить, но что - не знаю. Только слышно: "Гу-гу, гу-гу, гу-гу".
Ну-с, утром без дела не сидишь. Каждый ходит, куда хочет. Я побыла внизу, а
этак через полчаса принесли письма маклеру из первого номера, и я пошла
снова наверх кинуть их ему под дверь; постояла, послушала: все тихо. Гез не
звонит. Вдруг - бац! Это у него выстрел. Вот он какой был выстрел! Но мне
тогда стало только смешно. Надо звонить по-человечески. Ведь видел, что я
постучала; значит приду и так. Тем более, это при посторонних. Пришла нижняя
и сказала, что надо подмести буфет: ей некогда. Ну-с, так сказать, Лиззи
всегда внизу, около хозяина; она - туда, она - сюда, и, значит, мне надо
идти. Вот тут, как я поднялась за щеткой, вошли наверх Бутлер с джентльменом
и опять насчет Геза: "Дома ли он?" В сердцах я наговорила лишнее и прошу
меня извинить, если не так сказала, только показала на дверь, а сама скорее
ушла, потому что, думаю, если ты меня позвонишь, так знай же, что я не
вертелась у двери, как собака, а была по своим делам. Только уж работать в
буфете не пришлось, потому что навстречу бежала толпа. Вели эту барышню.
Вначале я думала, что она сама всех их ведет. Гарден тоже прибежал сам не
свой. Вот когда вошли, - я и увидела... Гез готов.
Записав ее остальные, ничего не прибавившие к уже сказанному, различные
мелкие показания, комиссар отпустил Пегги, которая вышла, пятясь и кланяясь.
Наступила моя очередь, и я твердо решил, сколько будет возможно, отвлечь
