тень женской руки, вытянутой жестом защиты. Удар плашмя уничтожил бы меня
вместе со статуей, как топор - стеариновую свечу, но поворот штамбы сунул ее
в воздухе концом мимо меня, на дюйм от плеча статуи. Она остановилась и,
завертясь, умчалась назад. Этот обратный удар был ужасен. Он снес боковой
фасад ящика, раздробив его с громом, бросившим лошадей прочь. Сооружение
качнулось и рухнуло. Две лошади упали, путаясь ногами в постромках; другие
вставали на дыбы и рвались, волоча развалины среди разбегающейся толпы. Весь
дрожа от нервного потрясения, я сбежал вниз и прежде всего взглянул на
статую Фрези Грант. Она была прекрасна и невредима.
Между тем толпа хлынула со всех концов площади так густо, что, потеряв
шляпу и оттесненный публикой от центра сцены, где разъяренное скопище
уничтожало опрокинутую дьявольскую машину, я был затерян, как камень,
упавший в воду. Некоторое время два-три человека вертелись вокруг меня,
ощупывая и предлагая услуги свои, но, так как нас ежеминутно грозило сбить с
ног стремительное возбуждение, я был естественно и очень скоро отделен от
всяких доброхотов и мог бы, если бы хотел, присутствовать далее зрителем; но
я поспешил выбраться. Повсюду раздавались крики, что нападение - дело Граса
Парана и его сторонников. Таким образом карнавал был смят, превращен в
чрезвычайное, центральное событие этого вечера; по всем улицам спешили на
площадь группы, а некоторые мчались бегом. Устав от шума, я завернул в
переулок и вскоре был дома.
Я пережил настроение, которое улеглось не сразу. Я садился, но не мог
сидеть и начинал ходить, все еще полный впечатлением мигнувшей мимо виска
внезапной смерти, которую отвела маленькая таинственная рука. Я слышал треск
опрокинутого обратным ударом сооружения. Вся тяжесть сцен прошедшего дня
соединилась с этим последним воспоминанием. Чувствуя, что не засну, я
оглушил себя такой порцией виски, какую сам счел бы в иное время чудовищной,
и зарылся в постель, не имея более сил ни слышать, ни смотреть, как бьется
огромное плюшевое сердце, исходя ядом и золотом, болью и смехом, желанием и
проклятием.
Глава XXXIV
Я проснулся один, в десять часов утра. Кука не было. Его постель стояла
нетронутой. Следовательно, он не ночевал, и, так как был только рад
случайному одиночеству, я более не тревожил себя мыслями о его судьбе.
Когда я оделся и освежил голову потоками ледяной воды, слуга доложил,
что меня внизу ожидает дама. Он также передал карточку, на которой я прочел:
"Густав Бреннер, корреспондент "Рифа"". Догадываясь, что могу видеть Биче
Сениэль, я поспешно сошел вниз. Довольно мне было увидеть вуаль, чтобы
нравственная и нервная ломота, благодаря которой я проснулся с
неопределенной тревогой, исчезла, сменясь мгновенно чувством такой сильной
радости, что я подошел к Биче с искренним, невольным возгласом:
- Слава богу, что это вы, Биче, а не другой кто-нибудь, кого я не знаю.
Она, внимательно всматриваясь, улыбнулась и подняла вуаль.
- Как вы бледны! - сказала, помолчав, девушка. - Да, я уезжаю; сегодня
или завтра, еще неизвестно. Я пришла так рано потому, что... это необходимо.
Мы разговаривали, стоя в небольшой гостиной, где была дверь в сад,
обнесенный глухой стеной. Кроме Биче, с кресла поднялся, едва я вошел,
длинный молодой человек с красным тощим лицом, в пенсне и с портфелем. Мне
было тяжело говорить с ним, так как, не глядя на Биче, я видел лишь ее одну,
и даже одна потерянная минута была страданием; но Густав Бреннер имел право
надоесть, раскланяться и уйти. Извиняясь перед девушкой, которая отошла к
двери и стала смотреть в сад, я спросил Бреннера, чем могу быть ему полезен.
Он посвятил меня в столь мне хорошо известное дело смерти капитана Геза
и выразил желание получить для газеты интересующие его сведения о моем
сложном участии.
Не было другого выхода отделаться от него. Я сказал:
- К сожалению, я не тот, которого вы ищете. Вы - жертва случайного
совпадения имен: тот Томас Гарвей, который вам нужен, сегодня не ночевал. Он
записан здесь под фамилией Ариногел Кук, и,. так как он мне сам в том
признался, я не вижу надобности скрывать это.
Благодаря тяжести, лежавшей у меня на сердце, потому что слова Биче об
ее отъезде были только что произнесены, я сохранил совершенное спокойствие.
Бреннер насторожился; даже его уши шевельнулись от неожиданности.
- Одно слово... прошу вас... очень вас прошу, - поспешно проговорил он,
видя, что я намереваюсь уйти. - Ариногел Кук?.. Томас Гарвей... его
рассказ... может быть вам известно...
- Вы должны меня извинить, - сказал я твердо, - но я очень занят.
Единственное, что я могу указать, - это место, где вы должны найти мнимого
Кука. Он - у стола, который занимает добровольная стража "Бегущей". На нем
розовая маска и желтое домино.
Биче слушала разговор. Она, повернув голову, смотрела на меня с
изумлением и одобрением. Бреннер схватил мою руку, отвесил глубокий,
сломавший его длинное тело поклон и, поворотясь, кинулся аршинными шагами
уловлять Кука.
Я подошел к Биче.
- Не будет ли вам лучше в саду? - сказал я. - Я вижу в том углу тень.
Мы прошли и сели; от входа нас заслоняли розовые кусты.
- Биче, - сказал я, - вы очень, очень серьезны. Что произошло? Что
мучает вас?
Она взглянула застенчиво, как бы издалека, закусив губу, и тотчас
перевела застенчивость в так хорошо знакомое мне, открытое упорное
выражение.
- Простите мое неумение дипломатически окружать вопрос, - произнесла
девушка. - Вчера... - Гарвей! Скажите мне, что вы пошутили!
- Как бы я мог? И как бы я смел?
- Не оскорбляйтесь. Я буду откровенна, Гарвей, так же, как были
откровенны вы в театре. Вы сказали тогда не много и - много. Я - женщина, и
я вас очень хорошо понимаю. Но оставим пока это. Вы мне рассказали о Фрези
Грант, и я вам поверила, но не так, как, может быть, хотели бы вы. Я
{поверила} в это, как в недействительность, выраженную вашей душой, как
верят в рисунок Калло, Фрагонара, Бердслэя; {я не была с вами тогда}.
Клянусь, никогда так много не говорила я о себе и с таким чувством странной
досады! Но если бы я поверила, я была бы, вероятно, очень несчастна.
- Биче, вы не правы.
- Непоправимо права. Гарвей, мне девятнадцать лет. Вся жизнь для меня
чудесна. Я даже еще не знаю ее как следует. Уже начал двоиться мир,
благодаря вам: два желтых платья, две "Бегущие по волнами и - два человека в
одном! - Она рассмеялась, но неспокоен был ее смех. - Да, я очень
рассудительна, - прибавила Биче задумавшись, - а это, должно быть, нехорошо.
Я в отчаянии от этого!
- Биче, - сказал я, ничуть не обманываясь блеском ее глаз, но говоря
только слова, так как ничем не мог передать ей самого себя, - Биче, все
открыто для всех.
- Для меня - закрыто. Я слепа. Я вижу тень на песке, розы и вас, но я
слепа в том смысле, какой вас делает для меня почти неживым. Но я шутила. У
каждого человека свой мир. Гарвей, {этого не} было?!
- Биче, это {было}, - сказал я. - Простите меня. Она взглянула с
легким, задумчивым утомлением, затем, вздохнув, встала.
- Когда-нибудь мы встретимся, быть может, и поговорим еще раз. Не так
это просто. Вы слышали, что произошло ночью?
Я не сразу понял, о чем спрашивает она. Встав сам, я знал без
дальнейших объяснений, что вижу Биче последний раз; последний раз говорю с
ней; моя тревога вчера и сегодня была верным предчувствием. Я вспомнил, что
надо ответить.
- Да, я был там, - сказал я, уже готовясь рассказать ей о своем
поступке, но испытал такое же мозговое отвращение к бесцельным словам, какое
было в Лиссе, при разговоре со служащим гостиницы "Дувр", тем более, что я
поставил бы и Биче в необходимость затянуть конченный разговор. Следовало
сохранить внешность недоразумения, зашедшего дальше, чем полагали.
- Итак, вы едете?
- Я еду сегодня. - Она протянула руку. - Прощайте, Гарвей, - сказала
Биче, пристально смотря мне в глаза. - Благодарю вас от всей души. Не надо;
я выйду одна.
- Как все распалось, - сказал я. - Вы напрасно провели столько дней в
пути. Достигнуть цели и отказаться от нее, - не всякая женщина могла бы
поступить так. Прощайте, Биче! Я буду говорить с вами еще долго после того,
как вы уйдете.
В ее лице тронулись какие-то, оставшиеся непроизнесенными, слова, и она
вышла. Некоторое время я стоял, бесчувственный к окружающему, затем увидел,
что стою так же неподвижно, - не имея сил, ни желания снова начать жить, - у
себя в номере. Я не помнил, как поднялся сюда. Постояв, я лег, стараясь
победить страдание какой-нибудь отвлекающей мыслью, но мог только до
бесконечности представлять исчезнувшее лицо Биче.
- Если так, - сказал я в отчаянии, - если, сам не зная того, я
стремился к одному горю, - о Фрези Грант, нет человеческих сил терпеть!
Избавь меня от страдания!
Надеясь, что мне будет легче, если я уеду из Гель-Гью, я сел вечером в
шестичасовой поезд, так и не увидев более Кука, который, как стало известно
впоследствии из газет, был застрелен при нападении на дом Граса Парана. Его
двойственность, его мрачный сарказм и смерть за статую Фрези Грант, за некий
свой, тщательно охраняемый угол души, - долго волновали меня, как пример
малого знания нашего о людях.
Я приехал в Лисс в десять часов вечера, тотчас направясь к Филатру. Но
мне не удалось поговорить с ним. Хотя все окна его дома были ярко освещены,
а дверь открыта, как будто здесь что-то произошло, - меня никто не встретил
при входе. Изумленный, я дошел до приемной, наткнувшись на слугу, имевшего
растерянный и праздничный вид.
- Ах, - шепотом сказал он, - едва ли доктор может. -Я даже не знаю, где
он. Они бродят по всему дому - он и его жена. Тут у нас такое произошло!
Только что, перед вашим приходом...
Поняв, что произошло, я запретил докладывать о себе и, повернув
обратно, увидел через раскрытую дверь молодую женщину, сидевшую довольно
далеко от меня на низеньком кресле. Доктор стоял, держа ее руки в своих,
спиной ко мне. Виноватая и простивший были совершенно поглощены друг другом.
Я и слуга тихо, как воры, прошли один за другим на носках к выходу, который
теперь был тщательно заперт. Едва ступив на тротуар, я с стеснением подумал,
что Филатру все эти дни будет не до друзей. К тому же его положение
требовало, чтобы он первый захотел теперь видеть меня у себя.
Я удалился с особым настроением, вызванным случайно замеченной сценой,
которая, среди вечерней тишины, напоминала мне внезапный порыв Дэзи:
единственное, чем я был равен в эту ночь Фалатру, нашедшему свое
несбывшееся. Я услышал, как она говорит, шепча: "Да, - что же мне теперь
делать?"
Другой голос, звонкий и ясный, сказал мягко, подсказывая ответ:
"Гарвей, - {этого не было?}"
- Было, - ответил я опять, как тогда. - Это было, Биче, простите меня.
Глава XXXV
Известив доктора письмом о своем возвращении, я, не дожидаясь ответа
уехал в Сан-Риоль, где месяца три был занят с Лерхом делами продажи
недвижимого имущества, оставшегося после отца. Не так много очистилось мне
за всеми вычетами по закладным и векселям, чтобы я, как раньше, мог только
телеграфировать Лерху. Но было одно дело, тянувшееся уже пять лет, в
отношении которого следовало ожидать благоприятного для меня решения.
Мой характер отлично мирится как с недостатком средств, так и с
избытком их. Подумав, я согласился принять заведывание иностранной
