выражение чрезмерной экзальтации, нередко свойственной людям,
горько обиженным судьбой или чересчур впечатлительным. Одним
словом, Юлия недавно прочла пьесу Шекспира "Как вам это
понравится" и сравнивает вас с меланхолическим мосье Жаком.
- О, какая прозорливость! Небесное дитя! - воскликнул
Крейслер, и на глазах у него даже блеснули слезы.
-Сверх того,-продолжала Бенцон,-когда вы
импровизировали на гитаре и, как она рассказывает, то пели, то
разговаривали, моя Юлия признала в вас утонченнейшего музыканта
и композитора. Она уверяет, что в ту минуту се захватила стихия
музыки; словно повинуясь необъяснимой силе, она начала петь и
играть с таким вдохновением, какого не знала до сих пор...
Скажу вам правду, Юлия не могла примириться с мыслью, что
никогда больше не увидит загадочного человека и он останется у
нее в памяти лишь чудным музыкальным виденьем; принцесса,
напротив, со свойственной ей горячностью, утверждала, что, если
безумствующий призрак появится еще раз, это убьет се. Девушки
всегда жили душа в душу, ни разу не было между ними ни малейшей
размолвки, и я права, когда говорю, что сейчас повторяется
сцена из их раннего детства, только теперь они поменялись
ролями: тогда Юлия непременно хотела бросить в камин забавного
Скарамуша, которого ей подарили, а принцесса заступилась за
него и объявила, что он ее любимец.
- Я согласен,- весело смеясь, перебил ее Крейслер,- по
воле принцессы отправиться вслед за Скарамушем в камин, поручив
себя нежному покровительству милой Юлии.
- Упоминание о Скарамуше, - сказала Бенцон, - прошу
принять как забавную шутку, а потому, исходя из вашей
собственной теории, вы не должны истолковать ее дурно. Впрочем,
вы легко мне поверите, если я скажу, что сразу узнала вас,
когда девушки описали вашу наружность и происшествие в парке.
Даже без выраженного Юлией желания повидать вас я поставила бы
на ноги всех людей, оказавшихся под рукой, чтобы немедленно
разыскать вас в зиг-хартсвейлерском парке, потому что с первого
же нашего кратковременного знакомства вы стали мне дороги. Но
все розыски были напрасны, и я решила, что вы опять пропали
бесследно. Каково же было мое удивление, когда сегодня утром вы
вдруг предстали предо мной. Юлия сейчас у принцессы -
вообразите, какая буря самых противоположных чувств поднялась
бы в душе у обеих девиц, когда бы они вдруг узнали о вашем
прибытии! О том, что за причина столь неожиданно привела вас
сюда, тогда как я считала, что вы прочно обосновались при дворе
великого герцога и состоите там официальным капельмейстером, я
сейчас не прошу вас рассказывать, сделаете это, когда захотите
и сочтете нужным.
Пока советница все это говорила, Крейслер погрузился в
глубокое раздумье. Он вперил взор в землю и водил пальцем по
лбу, как человек, старающийся вспомнить что-то забытое.
- О, это нелепейшая история, - начал он, когда советница
смолкла, - вряд ли стоит ее пересказывать. Смею утверждать
лишь одно: в том, что принцессе угодно было принять за
бессвязные речи помешанного, была и доля правды! Когда я, на
свою беду, всполошил в парке это маленькое капризное существо,
я и впрямь возвращался с визита, который я нанес нс
кому-нибудь, а его светлости, самому великому герцогу; да и
здесь, в Зигхартсвейлере, я собирался сделать еще много
чрезвычайно приятных визитов.
- Ах, Крейслер, - перебила его советница, тихо смеясь
(она никогда не позволяла себе смеяться громко, от души), -
ах, Крейслер, вы, конечно, опять дали волю своей прихотливой
фантазии. Если не ошибаюсь, резиденция герцога находится не
менее как в тридцати часах ходьбы от Зигхартсвейлера!
- Ну и что же? - возразил Крейслер. - Но ведь путь мой
лежит через сады, да еще такого поистине великолепного стиля,
что даже сам Ленотр восхитился бы ими. Но ежели вы не изволите
верить, достойнейшая, что я делал визиты, то допустите наконец,
что сентиментальный капельмейстер, с песней в груди и на устах,
с гитарой в руке, бродит по душистым лесам, по свежим зеленым
лугам, пробирается меж дико нагроможденных скал, по узким
мосткам, под которыми, пенясь, мчатся лесные ручьи, да, что
такой капельмейстер, вливая свое соло в многоголосый, поющий
вокруг хор, сам того не желая, без всякой цели, легко мог
забрести в уединенную часть чужого сада. Так и я попал в
зигхартсвейлерский княжеский парк; ведь он всего только
ничтожная частица необъятного парка, взращенного самой
природой. Но нет, это не совсем так! Только сию минуту, когда
вы мне поведали, что целое веселое охотничье племя было послано
ловить меня, будто заблудившуюся в парке дичь, у меня впервые
родилась твердая внутренняя убежденность, что мое место именно
здесь. Убежденность, которая все равно загнала бы меня в силки,
пожелай я даже продолжать свой безумный бег. Вы изволили
благосклонно заметить, что знакомство со мной доставило вам
некоторую радость, - как же мне не помнить те роковые дни
смятения и всеобщего бедствия, когда нас свела судьба? Вы
встретились мне, когда я метался из стороны в сторону,
неспособный принять какое-нибудь решение, когда вся душа моя
была истерзана. Вы приняли меня с теплым радушием и, раскрывши
моему взору ясное безоблачное небо своей спокойной, замкнутой
для всех женственной мягкости, пытались меня утешить, вы
порицали и вместе прощали буйную необузданность моих поступков,
приписывая их бездонному отчаянию, в какое я впал под гнетом
несчастий. Вы меня вырвали из окружения, которое я сам
признавал двусмысленным; ваш дом стал для меня приютом мира и
дружбы, где я, преклоняясь перед вашим молчаливым горем,
забывал о своем. Беседа ваша, исполненная остроумия и
доброжелательства, действовала на меня как целительное
лекарство, хотя вы даже не знали моей болезни. Не грозные
события, которые могли поколебать мое положение в обществе,
нет, поверьте, повлияли на меня столь губительно! Я уже давно
мечтал порвать связи, угнетавшие и страшившие меня, и мне ли
было сетовать на судьбу, - она лишь помогла мне осуществить
то, для чего у меня так долго недоставало ни сил, ни мужества.
Нет! Почувствовав себя свободным, я вновь очутился во власти
необъяснимого беспокойства, которое с самой ранней юности так
часто раздваивало мое "я", о не было страстное томление,
которое, по верному выражению одного глубоко чувствующего
поэта, рождено высшей жизнью духа и длится вечно, ибо вечно
остается неутоленным; томление, которое не терпит ни обмана, ни
фальши и, дабы не умереть, должно всегда оставаться
неудовлетворенным. Нет, безумное, снедающее желание влечет меня
вперед, в неустанной погоне за безымянным Нечто, которое я ищу
вне себя, тогда как оно погребено в недрах моей души - как
темная тайна, как бессвязный, загадочный сон о рае высочайшего
блаженства, каковое даже во сне нельзя пережить, а можно лишь
предчувствовать, и это предчувствие терзает меня всеми муками
Тантала. Когда я был еще совсем ребенком, такое состояние часто
и внезапно овладевало мною; в самый разгар веселых игр с
товарищами я убегал в лес, в горы, бросался ничком на траву и
безутешно плакал и рыдал, а ведь только что я в своей резвости
превосходил самых отчаянных проказников. Позднее я научился
лучше владеть собой, но не изобразить словами всех моих мук,
когда в самом веселом обществе, среди близких и
благожелательных друзей я наслаждался искусством, более того,
когда то или иное льстило моему тщеславию, - и вдруг все
начинало казаться мне жалким, ничтожным, бесцветным, мертвым, и
я оставался один, словно брошенный в печальной пустыне. Только
один светлый ангел властен над демоном зла, и это дух музыки.
Часто, торжествуя, встает он иэ глубин души моей, и перед
могучим голосом его стихает вся скорбь земной, юдолй.
-Я всегда считала,-перебила его советница,-что музыка
воздействует на вас слишком сильно, даже пагубно; я видела, как
искажались ваши черты во время исполнения какого-нибудь
превосходного сочинения. Вы бледнели, не могли выговорить ни
слова, стонали и плакали, а потом обрушивались с самым жестоким
презрением, с самыми оскорбительными насмешками на каждого, кто
осмеливался высказывать суждение против сочинителя. Даже
когда...
- О милейшая советница, -- прервал ее Крейслер, и вся
его серьезность и искреннее волнение сразу уступили место
особой, присущей ему иронии, - о милейшая советница, это все
уже позади. Вы не поверите, достойнейшая, до чего я стал
благовоспитан и рассудителен при дворе великого герцога. С
каким величайшим душевным спокойствием и благодушием я могу
теперь отбивать такт на представлении "Дон-Жуана" или "Армиды",
как любезно улыбаюсь примадонне, когда она в головоломной
каденции спотыкается о ступеньки звуковой лестницы; и ежели
гофмаршал по окончании "Времен года" Гайдна шепчет мне: "Сео
ЬНеп ешшуатй, топ сЬег тайге с1е сЬареЦе!" - я способен,
улыбаясь, кивать головой и многозначительно брать понюшку
табаку! Да, я способен терпеливо слушать какого-нибудь ценителя
искусства, камергера или церемониймейстера, толкующего, что
Моцарт и Бетховен ни черта не смыслили в пении, а Россини,
Пу-читта и как там еще зовут всех этих пигмеев достигли
подлинных высот оперной музыки. Да, достойнейшая, вы не
поверите, сколь много я извлек полезного за время моего
ка-пельмейстерства, но самое главное - окончательно уверился,
что артисту полезно определиться на казенную должность, иначе
самому черту и его бабушке не сладить бы с этими надменными и
заносчивыми людишками. Произведите непокорного композитора в
капельмейстера или музыкального директора, стихотворца - в
придворного поэта, художника - в придворного портретиста,
ваятеля - в придворного скульптора, и скоро в стране вашей
переведутся все бесполезные фантасты, останутся лишь полезные
бюргеры отличного воспитания и добрых нравов!
- Тихо, тихо, - недовольно проговорила советница, -
остановитесь, Крейслер, вы опять сели на своего конька, а он,
как всегда, взвился на дыбы. Но я чувствую неладное и тем
сильней желаю доподлинно узнать, какое неприятное происшествие
вынудило вас так поспешно бежать из столицы. Ведь все
обстоятельства вашего появления в парке указывают на такое
бегство.
-А я,- спокойно отвечал Крейслер, вонзив пристальный
взор в советницу, - я смею вас заверить, что неприятное
происшествие, изгнавшее меня из столицы, отнюдь не зависело от
внешних обстоятельств, - причиной ему я сам. Именно то
беспокойство, о котором я только что говорил, кажется, чересчур
пространно и серьезно, напало на меня с большей силой, чем
когда-либо, и я не мог там более оставаться. Вы знаете, как я
радовался, получив место капельмейстера у великого герцога. Я
имел глупость надеяться, что постоянное занятие искусством
внесет успокоение в мою душу, усмирит демона в моей груди. Но
из того немногого, что я успел рассказать вам о своем
воспитании при дворе великого герцога, вы, достойнейшая,
заключите, как жестоко я обманулся. Избавьте меня от описания
того, как пошлое заигрывание со святым искусством, - к чему и
я волею судеб был причастен, - как глупость бездушных
шарлатанов, скудоумных дилетантов, вся нелепая суета этого
мира, населенного картонными марионетками, все более и более
открывали мне глаза на презренную никчемность моего
существования. Однажды утром мне надлежало явиться на прием к
