девался задок, - ведь его еще можно было пустить в дело.
Самой лучезарной звездой, сиявшей при дворе князя Иринея,
была советница Бенцон, вдова лет тридцати с лишком, в молодости
прославленная красавица, еще сейчас не лишенная
привлекательности, единственная, чье дворянское происхождение
подвергалось сомнению, но за которой князь, несмотря на это,
раз навсегда признал право допуска ко двору. Острый, живой и
проницательный ум, знание света, а главное, некоторую
холодность натуры, необходимую для того, чтобы властвовать, -
все это советница умело использовала, так что, по сути, именно
она держала в руках нити кукольной комедии, которую разыгрывал
этот двор. Дочь ее Юлия воспитывалась вместе с принцессой
Гедвигой, и советница имела столь большое влияние на духовное
развитие последней, что та в кругу княжеской семьи казалась
чужой, особенно же резко отличалась от брата. Дело в том, что
принц Игнатий, осужденный на вечное детство, был почти
слабоумным.
Вдове Бенцон противостоял столь же влиятельный, столь же
глубоко вникавший в интимнейшие обстоятельства жизни княжеского
дома, хотя и совсем иначе, чем она, не лишенный странностей
человек, склонный к иронии чернокнижник, которого ты,
благосклонный читатель, уже знаешь как шш1ге с1е р1а181Г при
Иринеевом дворе.
Примечательны обстоятельства, при коих маэстро Абра-гам
очутился в княжеском семействе.
Блаженной памяти родитель князя Иринея "был нрава
скромного и кроткого. Он понимал, что любое проявление силы
неминуемо сломает маленький, хрупкий механизм его
государственной машины, вместо того чтобы ускорить ее бег. А
посему он предоставил делам в своем владеньице идти так, как
они шли искони, когда же из-за этого он лишался случая блеснуть
государственным умом или иными способностями, дарованными ему
небом, то утешался тем, что в его княжестве всякому жилось
привольно; ну а с мнением о нем иностранных дворов обстояло так
же, как с репутацией женщины: чем меньше о ней говорят, тем она
безупречней. Если маленький двор князя был чопорным,
церемонным, допотопным, если князь не успел проникнуться
некоторыми самоновейшими идеями, то все это следует приписать
несгибаемости деревянного остова, сколоченного долгими усилиями
его придворных: обер-гофмейстеров, гофмаршалов и камергеров. Но
и внутри этого остова было одно очень важное колесико, бег
которого не в силах был остановить ни один гофмейстер, ни один
маршал. То было врожденное тяготение князя ко всему
фантастическому, необычному, таинственному. По примеру
достойного калифа Гарун аль-Рашида он любил бродить переодетым
по городу и окрестностям, дабы удовлетворить или хотя бы дать
пищу этой своей причуде, самым удивительным образом
противоречившей всему складу его характера. В таких случаях он
надевал круглую шляпу, натягивал серый сюртук, и с первого
взгляда все понимали, что теперь князя узнавать не должно.
Случились как-то, что князь, таким образом переодетый, а
следовательно, и неузнаваемый, шел по аллее от дворца в
отдаленную часть парка, где стоял одинокий домик вдовы одного
из княжеских поваров. Подойдя к домику, князь приметил две
закутанные в плащи фигуры, тихонько выскользнувшие из двери
домика. Он отступил в сторону. Историограф Иринеева рода, у
которого я позаимствовал эти сведения, уверяет, что князя
невозможно было бы увидеть и узнать не только в сером сюртуке,
но и в самом пышном придворном костюме с блестящей орденской
звездой на груди по той простой причине, что в тот вечер стоял
непроглядный мрак. Но вот двое закутанных мужчин поравнялись с
князем, и он явственно услышал следующий разговор.
Первый сказал: "Сиятельный брат, прошу, возьмись за ум,
хоть на сей раз не будь ослом! Этого человека надо убрать
скорей, покуда князь о нем не прослышал, не то проклятый колдун
сядет нам на шею и своими сатанинскими штуками навлечет на всех
нас погибель!"
Второй отвечал: "Не горячись так, топ сЬег {геге, сделай
милость. Ты знаешь мою мудрость, мою вауо1Г 1гше. Завтра же
швырну опасному проходимцу несколько карлино, и пусть
показывает фокусы где хочет, но только не здесь. Ведь князь,
кроме всего прочего..."
Голоса отдалились, и князю не удалось узнать, каково
суждение о нем гофмаршала, - двое людей, которые выскользнули
из домика и вели тот подозрительный разговор, как раз и были
гофмаршал и его брат, обер-егермейстер, - князь тотчас же
узнал их по голосам.
' Устроитель празднеств (фр.).
' Мой дорогой брат (фр.). -Ловкость (фр.).
Легко себе представить, что князь не нашел ничего лучшего,
как незамедлительно отыскать того человека, того опасного
чародея, от знакомства с коим так хотели оградить его. Он
постучался в домик, вдова вышла, держа в руке свечу, и, увидев
круглую шляпу и серый сюртук, вежливо, но холодно спросила:
"Чем могу служить, топмеиг ?" Так всегда называли князя, когда
он бывал переодет и его не должно было узнавать. Князь
справился о неизвестном, который, по слухам, остановился у нее
в доме, и ему сообщили, что это ученый, знаменитый фокусник, со
множеством аттестатов, разрешений и прочих грамот и что он
намерен показать здесь свое искусство. Только что, поведала
князю вдова, сюда приходили двое придворных, и он так напугал
их своими необъяснимыми кунштюками, что они выбежали из дома
бледные, донельзя растерянные, взволнованные.
Князь приказал немедля вести себя наверх. Маэстро Абра-гам
(он-то и оказался знаменитым фокусником) встретил государя как
гостя, коего давно ждал, и замкнул за ним дверь.
Никто не знает, что маэстро Абрагам показывал князю.
Известно только, что его светлость провел у него всю ночь, а на
следующий день во дворце для маэстро Абрагама были отведены
комнаты, куда князь мог незаметно попадать из своего кабинета
потайным ходом. Известно далее, что князь перестал называть
гофмаршала топ сЬег ат и никогда более не просил
обер-егермейстера рассказать чудесную охотничью историю о белом
рогатом зайце, упущенном им (обер-егермейстером) в день его
первой охоты. Такая немилость повергла обоих братьев в глубокую
печаль и уныние и заставила их недолго спустя покинуть двор.
Известно, наконец, что маэстро Абрагам удивлял придворных,
горожан и всех окрестных жителей не только своими
фантасмагориями, но и тем благорасположением, какое все более и
более снискивал у князя.
О чудесах, которые проделывал маэстро Абрагам,
вышеупомянутый историограф рода Иринеева рассказывает столько
невероятного, что, живописуя их, рискуешь вовсе потерять
доверие снисходительного читателя. Однако же фокус, который
историограф почитал наиболее чудесным из всех и который, по его
мнению, достаточно свидетельствует о преступных связях маэстро
с враждебной нам нечистой силой, есть не что иное, как
пресловутое акустическое чудо, возбудавшее впоследствии
превеликий шум под названием "Невидимой девушки", чудо поистине
фантастическое и ошеломляющее, каковое чародей еще в то время
сумел преподнести столь изобретательно, как никто другой после
него.
Мой милый друг (фр.).
Кроме того, да будет известно, что князь сам совместно с
маэстро Абрагамом проделывал некоторые магические операции, и
фрейлины и камергеры, как и прочие придворные, стараясь
перещеголять друг друга, высказывали по сему случаю
всевозможные глупые, бессмысленные догадки. Но в одном
согласились все: что маэстро Абрагам посвящает князя в тайну
изготовления золота, о чем можно было заключить по дыму,
проникавшему временами из лаборатории, а также вводит его в
общество полезных для него духов. Все были уверены, что князь
ничего не решает, не выдаст даже патента новому бургомистру в
местечке, ни прибавки к жалованью княжескому истопнику, не
посовещавшись со своим Агатодемоном, со своим эртШт {апиНагет
или со звездами.
После кончины старого князя сын его Ириней взял в свои
руки бразды правления, а маэстро Абрагам покинул страну.
Молодой князь ни в малейшей степени не унаследовал склонности
отца к фантастике и чудесам; он не стал удерживать маэстро, но
очень скоро обнаружил, что магическая власть чародея
сказывалась главным образом в его умении заклинать некоего
злого духа, весьма охотно гнездившегося при малых дворах, а
именно: адского духа скуки. Да и почтение, которым отец его
дарил маэстро Абрагама, пустило глубокие корни в душе молодого
князя. Бывали минуты, когда маэстро казался князю Иринею
сверхъестественным существом, стоящим много выше любого
человека, как бы высоко он ни поднимался. Говорят, что этот
странный взгляд сложился у князя после одной незабываемой
минуты, пережитой в детские годы. Как-то раз мальчик,
обуреваемый несносным ребяческим любопытством, забрался в
комнату маэстро и по нечаянности сломал маленький механизм,
только что законченный с большим тщанием и искусством;
разгневанный этой роковой неловкостью, маэстро отвесил
сиятельному проказнику звонкую пощечину, после чего не очень
вежливо, зато весьма поспешно выпроводил его из комнаты в
коридор. Обливаясь слезами, юный князь едва мог проЛе-петать:
"АЬгаЬат... 8оий1е1" , а растерявшийся обер-гофмей-стер счел
даже опасным проникать глубже в княжескую тайну, осмеливаясь
лишь подозревать ее.
' Домашний дух (лат.). -Абрагам... пощечина (лат.).
Князь почувствовал живейшее желание иметь при себе маэстро
Абрагама как оживляющее начало придворного механизма; но все
старания вернуть чернокнижника были напрасны. Лишь после того
злосчастного променада, когда князь Ириной потерял свое
владеньице, когда он завел химерический двор в Зигхартсвейлере,
появился и маэстро Абра-гам, и воистину он не мог выбрать более
подходящей минуты. Ибо помимо того, что...
(М. пр.) ...к описанию того удивительного события, что,
говоря языком остроумных биографов, составило эпоху в моей
жизни.
Читатели! Юноши, мужчины, женщины! Если под вашей шкуркой
бьется чувствительное сердце, если в вас живет тяга к
добродетели, если вам дороги сладостные узы, которыми опутывает
нас природа, то вы поймете и полюбите меня!
Стояла жаркая погода, я весь день провалялся под печкой.
Но с наступлением сумерек в открытое окно кабинета заструился
освежающий ветерок. Едва я стряхнул с себя сон, грудь моя
расширилась, проникнутая неизреченным чувством, грустным и
вместе радостным, что будит в нас самые сладостные упования.
Обуреваемый этими чувствами, я выгнул спину выразительным
движением, каковое бездушные люди прозвали "кошачьим горбом".
Прочь, прочь отсюда - меня потянуло на лоно природы; я
отправился на крышу и стал прогуливаться в лучах закатного
солнца. Вдруг из слухового окошка донеслись до меня нежные,
какие-то знакомые и влекущие звуки; что-то неведомое с
необоримой силой влекло меня вниз. Я оставил прекрасную природу
и пролез на чердак. Спрыгнув, я тотчас же увидел большую
красивую кошку в черных и белых пятнах, сидевшую в удобной позе
на задних лапках; она-то издавала те манящие звуки и теперь
обвела меня проницательным, испытующим взглядом. Я немедленно
сел против нее и, следуя внутреннему побуждению, постарался
попасть в лад песне, столь звучно начатой черно-белой
красавицей. Мне это удалось, должен признаться, как нельзя
лучше; вот тогда-то - оповещаю о том психологов, кои
