комету, скажем, - вот и живи в ночи. А то - просто остановится по ту
сторону земли, тут нам и крышка навечной тьмы. Надо полагать - у солнца
тоже есть свой характер. Придется нам тогда для жизни, леса жечь, костры
раскладывать.
Похохатывая, щуря глаза, он продолжает.
- Ха-арошее небо у нас будет тогда: звезды есть, а - ни солнца, ни
месяца! Вместо месяца черный шарик будет торчать, коли верно, что месяц
у солнца свет занимает. Как хошь, так и живи - ничего не видать. Для во-
ров - удобно, а для всех других сословий - очень неприятно, а?
Однажды, подстригая мне волосы, он сказал:
- Ко всему люди привыкли, ничем их не испугаешь, ни пожарами, ничем.
В иных местах - наводнения бывают, землетрясения, - у нас ничего! Холеры
- и то не было, а кругом везде - холера. Человеку же хочется необыкно-
венного чего-нибудь, страшного. Страх для души, как баня для тела, очень
здорово...
---------------
Одноглазый арендатор городской купальни, - он же - "картузник", дела-
ет фуражки из старых брюк, - человек, которого город не любит, боится.
Встречая его на улицах, горожане опасливо сторонятся и смотрят вслед ему
волками, а иной идет прямо на картузника, наклоня голову, точно собира-
ясь боднуть его. Тогда картузник уступает дорогу и сам смотрит в затылок
дерзкого человека, прищурив глаз, усмехаясь.
- За что вас не любят? - спрашиваю я.
- Я - беспощадный, - хвастливо говорит он. - У меня такой навык, что
я - чуть кто неправильно действует, - сейчас его к мировому тащу!
Белок его глаза воспален, пронизан сетью кровавых жилок и в этой сет-
ке гордо сверкает рыжеватый круглый зрачек. Картузник коренастый, длин-
норукий, ноги у него - колесом. Похож на паука.
- Действительно, - меня не уважают, потому как я права знаю, - расс-
казывает он, свертывая папиросу из махорки. - Чужой воробей в мой огород
залетит - пожалуйте к мировому! Я из-за петуха четыре месяца судился.
Даже сам судья сказал мне: ты, говорит, напрасно человеком родился, по
характеру ты - овод! Даже били меня за мою беспощадность, однако бить
меня - невыгодно. Бить меня - все равно, как железо каленое, только руки
обожгешь. После битья я такое начинаю...
Он пронзительно свистнул. Он, действительно, кляузник, местный судья
завален его жалобами и прошениями. С полицией картузник живет в дружбе;
говорят, он любит писать доносы и ведет какую-то книгу, куда вписывает
различные прегрешения горожан.
- Зачем вы делаете это?
Он отвечает:
- Потому что уважаю мои права!
---------------
Лысый, толстый Пушкарев, слесарь и медник - вольнодумец, атеист. Под-
жимая дряблые губы, странно изогнутые, цвета дождевых червей, он говорит
сиплым басом.
- Бог, это - выдумка. Над нами ничего нет, только один синий воздух.
И все наши мысли - от синего воздуха. Сине живем, сине думаем, - вот где
загадка. Вся суть жизни моей, вашей - очень простая: были и сгнили.
Он - грамотен, много прочитал романов, особенно хорошо помнит один:
"Кровавая рука".
- Там французский архерей взбунтовался и обложил войском город Ларо-
шел. А против него действовал капитан Лакузон, - что делал, сукин сын!
Даже слюнки текут, когда читаешь. Шпагой действовал он - без промаха,
ткнет и - готов покойник! Замечательный воин...
Пушкарев рассказал мне:
- Сижу я, вот эдак же, вечером, праздник; читаю. Вдруг заявляется
земский счетчик, - статистик, по ихнему: желаю, говорит, познакомиться с
вами. Ну, что ж, говорю познакомьтесь. А сам - боком сижу к нему. Он и
то, и се, - прикинулся я дураком, мычу и все гляжу в сторону, в стенку.
- "Слышал я, - говорит, - что вы в бога не верите?" - Ну, тут я на него
и вскинулся: "Это - как так? - говорю. - Разве это допускается? А -
церкви зачем, попы, монахи, а? А ежели я в полицию заявлю, что вы меня к
неверию склоняете?". - Испугался он: "Извините, - говорит, - я думал..."
- "То-то, вот, - говорю, - думаете вы, о чем не надо. Мне эти ваши мысли
не к чему" - Выкатился он от меня, как мячик. Потом, вскоре, застрелил-
ся. Не люблю я этих земских, - фальшивый народ. Сосут мужика, тем и жи-
вы. Некуда девать ученых этих, ну - наладили им земство. Считайте! Они
считают. Человеку все едино, что делать, только жалованья ему побольше
давай...
---------------
А часовщик Корцов, по прозвищу "Лягавая блоха", маленький, волосатый
человечек с длинными руками, - патриот и любитель красоты.
- Нигде нет таких звезд, как наши, русские! - говорит он, глядя в не-
бо круглыми глазами, плоскими, как пуговицы. - И картошка русская - пер-
вая, по вкусу, на всей земле. Или - скажем - гармонии, - лучше русских
нет! Замки. Да - мало ли чем можем мы нос утереть Америкам этим.
Он сочиняет песни и, выпивши, сам поет их. Стихи его как будто нароч-
но надуманно нелепы, но песня, которую он поет чаще других, такова:
Сиза птичечка, синичка,
Под окном моим поет,
Она маленько яичко
После завтрея снесет.
Я скраду яичко это,
Положу в гнездо сове,
Пусть, что будет, то и будет
Моей буйной голове.
Ах, к чему мне ночью снится,
Будто череп мой клюет
Та сова, ночная птица,
Что, одна, в лесу живет?
Корцов поет эту песню на удалой, веселый мотив. А череп у него акку-
ратно кругл, совершенно гол, только от уха до уха, на затылке висит ры-
жеватая бахрома кудрявых волос.
Он любит восхищаться красотой природы, хотя окрестности города пус-
тынны, вспухли бесплодными холмами, изрезаны оврагами, нищенски некраси-
вы. Но часовщик, стоя на берегу мутной, пахучей реки, отравленной вой-
лочными заводами, восклицает с искренним чувством лирического восторга:
- Эх, красота же! Ширь, гладь. Иди, куда хошь. До-смерти люблю я эту
красоту нашу!
Двор его дома грязен, густо зарос крапивой и репьем, забросан облом-
ками дерева, железа, посреди двора гниет широкий диван, из его сиденья
торчат клочья, волоса. В комнатах пыльно, неуютно, все сдвинуто с места,
к цепям стенных часов привешен вместо гири кусок свинцовой трубы. Где-то
в углу стонет и ворчит больная жена, а по двору молча шмыгает сестра ее,
старая дева, желтая, худая, с оскаленными зубами; на ногах у нее опорки
мужских сапог, подол подоткнут до колен и обнажает икры ног в синих уз-
лах вен.
Корцов изобрел замок, который заряжается тремя ружейными патронами и
стреляет, если в него всунуть ключ. Замок весит двенадцать фунтов и име-
ет вид продолговатого ящика. По-моему, он должен стрелять в небеса, а не
в того, кто решится отпереть его.
- Нет, прямо в морду угодит! - заверяет изобретатель.
Его любят как чудака. А, может быть, горожанам нравится, что он нес-
частливо играет в карты, - все обыгрывают его. Ему нравится сечь детей,
- говорят, что сына своего он засек до-смерти, но это не мешает знакомым
приглашать Корцова, как знатока дела, для экзекуций над мальчишками,
опустошающими сады и огороды.
---------------
Не спеша, заложив руки за спину, ходит по городу Яков Лесников, высо-
кий, тощий, с длинной и узкой бородою и большим, унылым носом. Нечеса-
ный, грязный, он одет в какой-то балахон, подобие монашеской рясы, на
вихрах его полуседых и жестких волос торчит студенческая фуражка.
Большие водянистые глаза напряженно вытаращены, как будто этого человека
одолевает сон, а спать ему нельзя. Позевывая, он смотрит в даль, через
головы людей и спрашивает встречных:
- Ну, - как?
Ответы, видимо, не интересуют его, да они, наверное, знакомы ему:
- Так себе. Ничего. Живем.
Он славится как женолюб и великий распутник. Корцов не без гордости
говорил мне:
- Он даже с испанкой жил! Ну, а теперь, конечно, и мордовками не
брезгует...
Говорят, что Лесников "незаконный" сын знатного лица - архиерея или
губернатора. У него есть несколько десятин огородной земли и лугов, он
сдает землю эту в аренду слобожанам и одиноко живет на квартире у моего
соседа, больного чиновника казначейства.
Как-то вечером он валялся в саду на траве, под липой, пил пиво со
льдом и рычал, зевал. К нему подошел домохозяин, худенький, кислова-
то-любезный человечек в очках.
- Что, Яша?
- Скушно, - сказал Лесников. - Вот, - думаю - чем бы заняться?
- Поздно тебе заниматься делами...
- Пожалуй - поздно.
- Староват.
- Да.
Помолчали. Потом Лесников, не торопясь, проговорил:
- Очень скушно. В Бога, что ли, поверить?
Чиновник - одобрил:
- Это - не плохо. Все-таки - в церковь ходить будешь...
А Лесников, с воем зевнув, сказал:
- Во-от...
---------------
Зимин, торговец галантерейным товаром, хитрый мужик, церковный ста-
роста, сказал мне:
- От ума страдают люди, он всей нашей путанице главный заводчик.
Простоты нет у нас, потеряли простоту. Сердце у нас - честное, а ум -
жулик!..
---------------
Сижу, глотая знойный воздух, вспоминаю речи, жесты, лица этих людей,
смотрю на город, окутанный горячей опаловой мутью. Зачем нужен город
этот и люди, населяющие его?
Здесь Лев Толстой впервые почувствовал ужас жизни - "арзамасский",
мордовский ужас, но - неужели только для этого жил и живет город от вре-
мени Ивана Грозного?
Я думаю, что нет страны, где люди говорили бы так много, думали так
бессвязно, беспутно, как говорят и думают они в России, а особенно - в
уездной.
Арзамасские мысли случайны и похожи на замученных мальчишками, полуо-
щипанных птиц, которые иногда со страха залетают в темные комнаты, чтоб
разбиться на-смерть о непроницаемый обман прозрачных, как воздух, стекол
окна. Бесплодные "синие" мысли.
Подсматриваю я за этими людьми, и мне кажется, что прежде всего они
живут глупо, а потом уже - и поэтому - грязно, скучно, озлобленно и
преступно. Талантливые люди, но - люди для анекдотов.
С реки доносится шум и плеск воды, - прибежали мальчишки купаться. Но
их мало в городе, большинство ушло в лес, в поле и овраги, где прохлад-
но. В садах поднимается голубой дымок, это проснулись хозяйки и разжига-
ют самовары, готовясь к вечернему чаю.
Пронзительно верещит тонкий голос девочки:
- Ой, ма-амонька, ой, родная, ой, не бей меня по животику...
И - точно в землю ушел этот вопль.
Зной все тяжелее. Солнце как будто остановилось. Земля дышит сухим
пыльным жаром. Кажется, что небо стало еще более непроницаемым, - очень
неприятна и даже тревожна эта тусклая непроницаемость небес. Можно ду-
мать, что это не то небо, как везде, а - особенное, здешнее, плоское,
отвердевшее, созданное тяжелым дыханием людей странного города. Мреет
сизая даль, приобретая цвета стекла, выгоревшего на солнце, и, как будто
становясь плотнее, она близится к городу прозрачной, но непроницаемой
стеною.
Черненькими точками бестолково мелькают мухи, - это снова напоминает
о непроницаемости стекла.
А тяжелое, горячее безмолвие - все гуще, тяжелее.
В тишине певуче звучит полусонный, разнеженный голос женщины.
- Таисья, - одевайеся?
И такой же голос, но более низкий, томно отвечает:
- Одеваюся.
Молчание. И - снова:
- Таисья, ты - голубо?
- Я - голубо-о...ясь с дрожью в теле: - Nu#_106
М. Горький.
ЗНАХАРКА.
<Заметки из дневника воспоминания.>
...На завалине ветхой избы сухонький старик Мокеев, без рубахи, греет
изношенную кожу свою на ярком солнце июня, чинит бредень крючковатыми
пальцами. Под кожей старика жалобно торчат скобы ключиц, осторожно дви-
гаются кости ребер.
День - великолепен; честно работает солнце, отлично пахнет цветущая
липа, в жарком воздухе - тихая музыка; гудят пчелы; во дни косьбы они
трудятся, как будто, особенно упорно.
- Прохожий один сказывал, - сипит Мокеев, - дескать, человечье житье
- благо, и выходит так, что не одни господа, а всяк человек, хоша бы и
мужик, тоже - благородие. А мы говорим: благой, так это будет несуразен,
