циональным числом.
Пылкая речь влюбленного математика о нуле произвела на Олю примерно
такое же воздействие, как речь его деда Юрия Николаевича на рабо-
че-крестьянскую массу, собравшуюся в 17-м году под гармошку отпраздно-
вать свою историческую победу. Ибо говорить серьезные вещи несерьезным
людям -значит оскорблять и себя, и их. Тем более путанно, задыхаясь от
астмы ли, от любви ли. Гармонист ответил на оскорбление пулей, Оля от-
казом и разрывом. Аркадий мгновенно сник, съежился, но постепенно ожил
опять, как деревцо после мороза, начал расти, правда, не так бурно, а
более умеренно. Вскоре он женился на миловидной шатенке, умной, спо-
собной своей сокурснице, и перестал писать стихи.
Так ехал Аркадий Лукьянович в сидячем вагоне до станции В., пытаясь
занять себя то мыслями о прошлом, то научным журналом. Ехал во второй
раз, как и в первый, с той лишь разницей, что теперь за окном была
весна -худшая пора года в Центральной России, когда зимний холод уси-
ливается весенней сыростью, а северо-восточные ветры выдувают послед-
ние крохи жизни из бездомных птиц, зверей и прочих живых существ. Как
ни тяжело было в вагоне, как ни немела спина, ни ныла поясница, ни
стягивало кожу на голове, вскоре предстояло покинуть стены и крышу,
принять в лицо оскорбительные плевки мокрого снега, заплевавшего ци-
ферблат часов на сырой платформе, подъехавшей к вагону, переполненной
мокрыми озябшими людьми, рвущимися внутрь вагонной духоты, чтоб спас-
тись от снега и ветра хоть ненадолго. А снег и ветер, подобно расша-
лившимся подросткам, добавляли им в спины, затылки и задницы последние
пинки через открытые двери, и пинки эти достигали Аркадия Лукьяновича.
"Скоро ты будешь одним из них, с тоской подумал Аркадий Лукьянович,
согласно расписанию, через пятнадцать минут".
Он посмотрел на свои ручные часы, сверил их со станционными, цифры
на которых, казалось, корчатся и дрожат от хулиганского российского
климата.
Поезд пошел, заскользила вязкая насыпь, и так было лучше, ибо она
отгораживала унылую заоконную даль. Но вот насыпь оборвалась, словно
ее обрубили, коротко мелькнул мост, начало поворачиваться серое прост-
ранство, возле шлагбаума стояли подводы и самосвал, и жалость к кучке
серых людей возле подвод кольнула снизу под ребра. Но навстречу, заго-
раживая озябшую Россию, уже несся фирменный столичный поезд густо-си-
него цвета, как околышек военно-жандармской фуражки. Мелькали за зана-
весками литые щеки, безмолвный визг хохочущих женщин, бутылки пива на
столах. И, когда встречный экспресс унес свою сытость и тепло, за ок-
ном уже в несколько рядов стояли на соседних путях цистерны, товарня-
ки, какие-то одиночные пассажирские вагоны. Это уже была станция В.
Все вокруг зашевелилось, закашляло, завздыхало, и Аркадий Лукьянович
тоже поднялся, взял потфель и вышел. Первое впечатление было не такое
уж мрачное, как казалось. Здесь, за домами станции, ветер был не так
силен, к тому же на Аркадии Лукьяновиче было хорошее теплое непромока-
емое пальто, хорошая теплая шапка, теплые непромокаемые ботинки и мяг-
кие кожаные перчатки. Все по сезону и все импортное. Потфель тоже был
австрийский, привезенный женой с какого-то антивоенного научного сим-
позиума.
Так, оберегаемый своей хорошей одеждой и обувью, Аркадий Лукьянович
Сорокопут с достоинством прошелся по платформе, расправляя затекшие
части тела и даже производя легкий массаж на ходу то одной, то второй
рукой. Зрительная память у него была хорошая, и, не спрашивая, он на-
шел в хаосе переходов выход к привокзальной площади, откуда отправля-
лись рейсовые автобусы. На площади, однако, стало похуже. Ветер здесь
гулял удалой, задирал полы пальто, силился сорвать чешскую, помещичь-
его образца, цигейковую с большим козырьком шапку, и Сорокопут пожа-
лел, что не надел презираемый женой отечественный треух.
Он повернулся, ища автобусную остановку, и тут же ощутил плевок
прямо в глаза. Холодная снежная слюна потекла за ворот. Но еще хуже
ощущений были впечатления.
Мокрый, жалкого вида лозунг из последних сил хрипел на вокзальном
фронтоне: "Да здравствует многорукий коммунистический субботник". И
неоновая надпись в гриппозном полубреду сообщала об ожидании жиров.
Лишь приглядевшись, Аркадий Лукьянович понял, что речь шла о зале ожи-
дания транзитных пассажиров, но часть букв горела хуже или вовсе по-
гасла. Автобусы стояли в дальнем конце площади, у дощатого киоска, на
котором висело расписание рейсов. Толпилась очередь к окошку кассы.
Именно толпилась, так было всегда после прибытия поезда. Впрочем, ког-
да самые сильные и ловкие были обеспечены, стало поспокойнее, и Арка-
дий Лукьянович пристроился следом за самыми слабыми, главным образом
старушками, начал двигаться к окошку кассы.
Из расписания он узнал, что ему не повезло. Автобус ушел двадцать
пять минут назад, и теперь следующий собирался в рейс через час с не-
большим. Он уже начал тосковать, как услышал крик: "Одно место до..."
И назван был непосредственный пункт назначения. Народ в очереди и не
шевельнулся, конкуренция среди местной публики за места в такси была
явно не столичная. Народ здесь был экономный, считая, что собственные
силы -предмет дешевый и единственный им принадлежащий излишек того,
что они отдают государству.
Аркадий Лукьянович знал о возможности ехать от В. на такси, но, как
ему объяснили, возможность эта была крайне невелика. Такси появлялись
редко и подчинялись правилам теории вероятности, а не местного автот-
ранспортного хозяйства. Однако вот оно, вот кожаное покатое сиденье,
дающее отдых позвоночнику, вот мягкий, ласковый свет внутреннего пла-
фона, вот наркотический запах шоферской куртки и бензина, вот самоот-
верженная прочность небьющегося стекла и штампованного железа, прини-
мающего на себя бешеные удары природы, тогда как мощный мотор подобно
мечу рвет и режет враждебное пространство, прокладывая счастливцам
путь к заветной цели со скоростью 80н100 км в час.
- Такси!н крикнул Аркадий Лукьянович, подняв руку.
"И-и-и!"н передразнил ветер. Надо было кричать громче.
- Такси!!!
"Такси!!!"н заорало эхо в другом конце площади.
Ловок, ловок был конкурент, четко материализовавшийся в свете фона-
ря. Пожилой человек бежал несолидно, как мальчишка, и держал в руках
трехлитровую стеклянную банку с каким-то продуктом. Хлопнула дверца,
ожил мотор, подмигнул красный зрачок.
- Такси!!!нкрикнул Аркадий Лукьянович.
Это уже был звонкий крик отчаяния.
Здесь оно дышало, оставив на мокром снегу проталины, здесь оно сто-
яло на своих следах от рубчатых шин. Тепло и комфорт растаяли, как ми-
раж, реальностью был дикий холод безжалостной площади...
Аркадий Лукьянович покинул эту площадь через час. На этот раз он
был среди сильных, он брал автобус штурмом. Ему оторвали две пуговицы
пальто, но сидячего места он не добился. Вокруг учащенно дышал народ,
и Аркадий Лукьянович дышал в общем ритме с народом. Вспомнились стихи
отца, Лукьяна Юрьевича, посвященные его умершему товарищу, бывшему бу-
денновцу: "Он был среди сильных, он брал Перекоп, награда ему -лакиро-
ванный гроб".
Автобус действительно напоминал гроб на колесах, хоть и не лакиро-
ванный. Набитый мешками, кулями и телами, воздух твердел, ядовитые
продукты распада, образующиеся в результате жизнедеятельности, грозили
прервать обмен между организмом пассажиров и окружающей средой. Чем
спасается русский человек в такой крайней ситуации? Острым словцом,
ибо, кроме как на шутку, надеяться не на что.
- Граждане крестьяне, это кто-то из глубины, сейчас будем дышать
по очереди...
Засмеялись. Стало легче. Поехали.
- Так только до Нижних Котлецов будет, подбодрила Аркадия Лукьяно-
вича какая-то женщина, узнав в нем человека нездешнего и непривычно-
го. В Котлецах свободней станет.
Дружеское расположение женщины к Аркадию Лукьяновичу продолжалось,
правда, недолго. Минут через десять автобус сильно дернуло, подброси-
ло, центробежные силы оторвали женщину от поручня и, гипнотизируемая
ускорением, хоть и упираясь массой, усиленной ватной курткой, женщина
двинулась мелким напряженным шагом в сторону Аркадия Лукьяновича, уда-
ром лица о локоть Аркадия Лукьяновича выбила из его рук австрийский
портфель, отшатнулась и вторично в тот же локоть лицом...
- Пардон, сказал Аркадий Лукьянович почему-то по-французски, подби-
рая потфель и потирая ушибленный локоть.
Женщина не ответила, пробираясь назад к своему мешку.
- Порасставляли потфелей!н злобно пожаловалась она сама себе.
И Аркадий Лукьянович понял, что его "пардон" так же нелеп здесь,
как, например, запах французских духов. Надо было все смазать шуткой
либо промолчать.
Потеплело. Мокрый снег сменился холодным дождем, более шумным и
сердитым, чем снег, лишь лизавший окна автобуса, тогда как дождь начал
буйно в них стучать.
За окном господствовал все тот же серый цвет, который сопровождал и
поезд. Каменные заборы, каменные дворы автохозяйств и кучи, кучи, ку-
чи...
Все было свалено в кучи. Железо, какая-то серая масса, то ли удоб-
рение, то ли цемент... Мелькнула куча порченой картошки, над которой
кружило воронье, и издали это напоминало картину Верещагина, где воро-
ны кружили над полем битвы, над кучей черепов.
Пейзаж действительно напоминал поле прошумевшей битвы. Какой и с
кем? Кто поизмывался над этим среднерусским полком, где все было разб-
росано, неучтено, над всем царил глиняный древнеегипетский идол "хуа",
все было первобытной алгеброй, возникшей за семнадцать веков до Р. Х.,
между тем как поля эти нуждались просто-напросто в прочных четырех
действиях арифметики, которые любой бухгалтер легко отобьет на костяш-
ках своих счетов. Остатки же математики, которые достались по наследс-
тву от людей, которых теперь уже нет, почти нет и скоро совсем не бу-
дет, реквизированы для дел военно-космических так старательно, что по-
лям этим и арифметики не осталось, только бесформенный "икс", "хуа",
куча...
Автобус остановился у шлакоблочных тоже кучей расположенных до-
мов-башен городского типа. Это и была деревня Нижние Котлецы, вернее,
бывшая деревня, растоптанная каким-то военным заводом.
Народ потянул к выходу, под дождь, бегом через поле к домам. Вышла
и женщина, взвалившая на себя мешок. Остановилась под дождем, перек-
рестилась на церковь, которая стояла среди еще сохранившихся остатков
деревни, потом, стуча по спине мешком, побежала вслед за остальными к
шлакоблочным домам.
Стало свободней, Аркадий Лукьянович сел, блаженно закрыв глаза, ба-
луя свое тело, баюкая его на расшатанном пружинном сиденье. Навалилась
усталость, хотелось спать.
Здесь, подальше от железной дороги, пейзаж стал пустынней, но и чи-
ще. Дождь утих, начало смеркаться, где-то вдали уже рассыпалась позо-
лота огоньков. Водитель включил свет и в автобусе, отчего явилось ка-
кое-то праздничное настроение отдыха после трудов и бед.
Автобус повернул с шоссе и выехал на проселок, зачвакал колесами по
глине. У края поля перед канавой сидел на корточках мужик в кроличьем
треухе, справлял свою нужду. Автобус с множеством людей в освещенных
окнах, можно сказать, застал его врасплох... Мужик, не суетясь, корот-
ким движением сдвинул треух с затылка на лицо, укрыл свой облик от
посторонних глаз и уже инкогнито, безымянно, в качестве "икса", "хуа",
небольшой кучки, продолжил свое дело.
"Как просто", подумал Аркадий Лукьянович и, окончательно успокоен-
ный этой ясной, словно восковая свеча, притчей, заснул.
Он проснулся от шума воды. Еще во сне ему казалось, что он каким-то
образом оказался в лодке, а когда пересел из автобуса в лодку, не пом-
нит. Автобус действительно шел по воде, вода плескала чуть ли не у
окон. Аркадий Лукьянович услышал тревожное словцо: "Наводнение... Реч-
