что даже его глазные яблоки высохли от отсутствия слезной жидкости,
потрескались, как земля в засуху.
"Глаз -вот что нас соблазняет, думал Аркадий Лукьянович в отчая-
нии, глазное яблоко, как яблоко в Эдеме. Глаз -источник нашего мате-
риального миража, и нам хочется все увиденное вокруг попробовать, съ-
есть, включая и собственное глазное яблоко, о чем нашептывает каприз-
ной женственной натуре нашей хитрый змий -гамлетизированный разум наш.
Ибо гамлетизм как пиршество разума, как стремление любой ценой доста-
вить удовольствие разуму своему есть современная форма эпикурейства.
Впрочем, и эпикурейство не исчезло, но в сочетании с гамлетизмом оно
стало еще более безнравственным, ища оправдание крайнему эгоизму свое-
му не в теле уже, а в духе".
Перед Аркадием Лукьяновичем на тумбочке лежала стопка свежих газет,
в которых был опубликован список свежеиспеченных лауреатов Государс-
твенной премии. И среди них Сорокопут Аркадий Лукьянович. Конечно же,
в составе коллектива. Какая же нынче может быть индивидуальная наука,
в век господства технологии над замыслом? А замысел невозможен без
чувства цели. Аркадий Лукьянович знал, что отец его обладал во много
раз бо'льшими математическими способностями, чем он, однако неблагоп-
риятные обстоятельства вынудили его выбрать в математике самую скром-
ную должность провинциального бухгалтера. Впрочем, может, и здесь ска-
залось ощущение цели.
Может, именно бухгалтерия сегодня важней всего в неучтенной фарао-
новой стране, и любой патриот должен осознать, что нельзя решать урав-
нение высших степеней, пока не решено типовое уравнение первой степени
из папируса египтянина Ахмеса: "Куча, ее седьмая часть и еще одна ку-
ча" составляют вместе определенную заданную сумму. Сколько составляет
"куча"? Семь -это понятно. Это библейская цифра плодородия. Две "кучи"
-это прошлое и нынешнее России. Ибо мы умудрились свалить в "кучи" не
только настоящее, но и прошлое своей страны. А из чего состоит сумма,
подсказывает нам математика древней Индии. Европа тогда корчилась в
истерии крестовых походов, а в Индии расцвела культура, расцвела мате-
матика и было создано ясное представление об иррациональном числе. Ин-
дусы называли его -"долги", тогда как положительное число называлось
"имущество". Но как отделить "долги" от "имущества", отрицательные
числа от положительных, если все это также свалено в "кучи", если наша
страна -это неучтенная "куча", где все перемешано и перепутано, и доб-
рое и дурное?
Даже самые великие идеи, если б они возникли, утонут в "куче", за-
вязнут в древнеегипетском фараоновом "иксе" и только принесут вред,
соединившись в горючую смесь с прошлыми идеями и прошлыми костями.
Нет, стране не нужны новые идеи, ей нужны хорошие бухгалтеры и лири-
ческие поэты. Ибо лирика не вносит ничего нового в мир человека, а
приводит в порядок и одухотворяет существующее.
Если прогресс в обозримом будущем вполне может обойтись умелыми
технологами, то порядок невозможен без чувства цели. И чем дальше бу-
дет идти время, тем сильней будет ощущать страна, государство недоста-
ток в тех людях, которых она сама же обидела и затравила. Ибо опасен
бесцельный технологический прогресс. Но растет пропасть между техноло-
гией и целью, растут взаимное непонимание, обида и озлобление.
Аркадию Лукьяновичу вспомнилась притча, которую рассказывал ему
отец. Это была старая малороссийская фольклорная притча. Впрочем, он
слышал эту притчу и в других вариантах, но в отцовском ему нравилось
не столько общеизвестное содержание, сколько ее наивная лубочная расц-
ветка.
В одном богатом селе появился знахарь, над которым потешались и ко-
торого травили, так как считали его колдуном, по нынешней терминологии
н метафизиком. В конце концов то ли знахаря изгнали, то ли он сам по-
кинул село, устав от оскорблений. Ясно лишь, что знахарь стал жить в
лесу, среди диких зверей, диких деревьев и диких трав. Но однажды к
знахарю в лес прибежали люди в струпьях и ранах, с плачем прося вер-
нуться в село, которое
здоровенные хохочущие рыла. Люди же в струпьях оказались нанятыми
комедиантами. Тихо, не сказав ни слова, ушел из села знахарь, сопро-
вождаемый насмешками, шутками и грушами-гнилушками, которые весьма
метко швыряли ему в сгорбленную спину и большие, и малые. Немного вре-
мени прошло, опять прибежали люди с еще худшими струпьями, с еще более
ужасными ранами и с мольбой о помощи, поскольку на сей раз черная бо-
лезнь -чума - действительно явилась губить село.
Однако на мольбы людские о помощи знахарь ответил: "Другый раз нэ
пидманэш" - "Второй раз не обманешь".
Не говорят ли нам то же самое тени замученных, отлученных, оскорб-
ленных врачевателей наших?
Но мы не слышим, уши наши мертвы, и живем мы не душой, а рефлексами
головного мозга, двигаясь от обезьяны к лопуху, даже если лопух этот
приобретает формы пышных государственных похорон-празднеств вокруг то-
го, кто еще при жизни обратился в прах. Так что правильней было бы со-
общать: "Гроб с телом праха..."
Тому, кому при жизни воздаются мирские, фараоновы почести, не воз-
дается почесть Божья. Сердце его лопается, как механическая пружина
дешевого будильника-жестянки. И вовек не услышать ему Божьего "до",
вовек не зазвучать в нем струне в ответ на Божий резонанс. Однако
иногда, в момент сильной душевной боли, это может произойти даже с
отступником. Ибо сильная душевная боль как-то отдаленно воссоздает еще
при жизни тела момент его смерти.
Это может произойти с тем, кто, будучи нечист, жаждет очищения, как
пересохшая гортань среди жара раскаленного песка жаждет глотка воды.
И едва Аркадий Лукьянович услышал Божий звук, как слезы сами хлыну-
ли, наподобие долгожданного ливня, вымоленного крестным ходом.
В ту же минуту на вечернюю Москву, на ее крыши и мостовые обрушился
теплый праздничный ливень, отлакировав тусклый город и разбрызгав по
черному зеркальному блеску золотые капли.
Жена вошла в комнату, чтоб закрыть окно, оттуда повеяло влажным
ветром, однако Аркадий Лукьянович глазами показал ей: "Не надо". Он
хотел весь вечер остаться немым, соблюдать обет молчания, чтоб одноз-
начным словом не нарушать Небесной светомузыки, в которой Божий рояль
звучал в сопровождении плеска дождя и света городских огней.
Такова жизнь Аркадия Лукьяновича Сорокопута, человека бездетного, а
значит, завершающего целую ветвь на древе российской интеллигенции.
Жизнь, увиденная в период если не переломный, то по крайней мере неоп-
ределенный.
Нам бы, однако, хотелось предупредить упрек Аркадию Лукьяновичу в
рассудочности его мыслей и холоде его чувств. На это следует сказать,
что холод и тепло есть явления равноправные и равнорасположенные от
нуля - Абсолюта.
Всякому времени в природе ли, в культуре ли соответствует своя тем-
пература. Конечно, одним нравится зима, другим лето, одним горячая
плоть розовощеких простушек, другим вялый темперамент бледных аристок-
раток.
Речь, однако, не о личных пристрастиях. Когда холод окружающей сре-
ды заставляет жизнь притихнуть или даже замереть, она защищает себя
понижением температуры. Так бледный символизм приходит на смену розо-
вощекому реализму, а способ выжить становится явлением культуры.
Поговаривают, и поговаривают всерьез, о возможности замораживания
тел неизлечимо больных до лучших времен, используя мнимую смерть про-
тив смерти подлинной.
Не замораживает ли и символизм серебряным холодом своим культуру до
лучших времен, когда под новым Солнцем вновь расцветет розовощекое
Возрождение? Важно лишь, чтоб на серебре была полноценная, а не фаль-
шивая проба. Ведь культура не только рождается жизнью, но и рождает
жизнь, не только переносит образ из жизни в искусство, но и, наобо-
рот, из искусства в жизнь.
Учитывая все это, простим Аркадию Лукьяновичу Сорокопуту и кокетли-
вые мысли его жаждущего разума, и холодные слезы его иссушенных горем
горячих глаз. Измятый "кучей", он пытается хоть бы восстановить форму
в надежде, что когда-нибудь содержание разморозит ее.
Откуда возьмется это тепло, пока не известно. Надо лишь помнить,
что доброй рукой поданный стакан кипятка может временно заменить Солн-
це.
Ноябрь 1982 года
Западный Берлин
