все перескажу...
- Нет, нет, не говори! - перебил Обломов. - Она сочтет меня
бесчувственным, что я с радостью услыхал о ее замужестве.
- А радость разве не чувство, и притом еще без эгоизма? Ты радуешься
только ее счастью...
- Правда, правда! - перебил Обломов. - Бог знает, что я мелю... Кто ж,
кто этот счастливец? - Я и не спрошу.
- Кто? - повторил Штольц. - Какой ты недогадливый, Илья!
Обломов вдруг остановил на своем друге неподвижный взгляд: черты его
окоченели на минуту, и румянец сбежал с лица.
- Не... ты ли? - вдруг спросил он.
- Опять испугался. Чего же? - засмеявшись, сказал Штольц.
- Не шути, Андрей, скажи правду! - с волнением говорил Обломов.
- Ей богу, не шучу. Другой год я женат на Ольге.
Мало-помалу испуг пропадал в лице Обломова, уступая место мирной
задумчивости; он еще не поднимал глаз, но задумчивость его через минуту
была уж полна тихой и глубокой радости, и когда он медленно взглянул на
Штольца, во взгляде его уж было умиление и слезы.
- Милый Андрей! - произнес Обломов, обнимая его. - Милая Ольга...
Сергевна! - прибавил потом, сдержав восторг. - Вас благословил сам бог!
Боже мой! как я счастлив! Скажи же ей...
- Скажу, что другого Обломова не знаю! - перебил его глубоко тронутый
Штольц.
- Нет, скажи, напомни, что я встретился ей затем, чтоб вывести ее на
путь, и что я благословляю эту встречу, благословляю ее и на новом пути!
Что, если б другой... - с ужасом прибавил он, - а теперь, - весело заключил
он, - я не краснею своей роли, не каюсь; с души тяжесть спала; там ясно, и
я счастлив. Боже! благодарю тебя!
Он опять чуть не прыгал на диване от волнения: то прослезится, то
засмеется.
- Захар, шампанского к обеду! - закричал он, забыв, что у него не было
ни гроша.
- Все скажу Ольге, все! - говорил Штольц. - Недаром она забыть не
может тебя. Нет, ты стоил ее: у тебя сердце, как колодезь, глубоко!
Голова Захара выставилась из передней.
- Пожалуйте сюда! - говорил он, мигая барину.
- Что там? - с нетерпением спросил он. - Поди вон!
- Денег пожалуйте! - шептал Захар.
Обломов вдруг замолчал.
- Ну, не нужно! - шепнул он в дверь. - Скажи, что забыл, не успел!
Поди!.. Нет, поди сюда! - громко сказал он. - Знаешь ли новость, Захар?
Поздравь: Андрей Иванович женился!
- Ах, батюшка! Привел бог дожить до этакой радости! Поздравляем,
батюшка, Андрей Иваныч; дай бог вам несчетные годы жить, деток наживать.
Ах, господи, вот радости!
Захар кланялся, улыбался, сипел, хрипел. Штольц вынул ассигнацию и
подал ему.
- На вот тебе, да купи себе сюртук, - сказал он, - посмотри, ты точно
нищий.
- На ком, батюшка? - спросил Захар, ловя руки Штольца.
- На Ольге Сергевне - помнишь? - сказал Обломов.
- На Ильинской барышне! Господи! Какая славная барышня! Поделом
бранили меня тогда Илья Ильич, старого пса! Грешен, виноват: все на вас
сворачивал. Я тогда и людям ильинским рассказал, а не Никита! Точно, что
клевета вышла. Ах ты, господи, ах, боже мой!.. - твердил он, уходя в
переднюю.
- Ольга зовет тебя в деревню к себе гостить: любовь твоя простыла,
неопасно: ревновать не станешь. Поедем.
Обломов вздохнул.
- Нет, Андрей, - сказал он, - не любви и не ревности я боюсь, а
все-таки к вам не поеду.
- Чего ж ты боишься?
- Боюсь зависти: ваше счастье будет для меня зеркалом, где я все буду
видеть свою горькую и убитую жизнь; а ведь уж я жить иначе не стану, не
могу.
- Полно, милый Илья! Нехотя станешь жить, как живут около тебя. Будешь
считать, хозяйничать, читать, слушать музыку. Как у ней теперь выработался
голос! Помнишь Casta diva?
Обломов замахал рукой, чтоб он не напоминал.
- Едем же! - настаивал Штольц. - Это ее воля; она не отстанет. Я
устану, а она нет. Это такой огонь, такая жизнь, что даже подчас достается
мне. Опять забродит у тебя в душе прошлое. Вспомнишь парк, сирень и будешь
пошевеливаться...
- Нет, Андрей, нет, не поминай, не шевели, ради бога! - серьезно
перебил его Обломов. - Мне больно от этого, а не отрадно. Воспоминания -
или величайшая поэзия, когда они - воспоминания о живом счастье, или -
жгучая боль, когда они касаются засохших ран... Поговорим о другом. Да, я
не поблагодарил тебя за твои хлопоты о моих делах, о деревне. Друг мой! Я
не могу, не в силах; ищи благодарности в своем собственном сердце, в своем
счастье - в Ольге... Сергевне, а я... я... не могу! Прости, что сам я до
сих пор не избавил тебя от хлопот. Но вот скоро весна, я непременно
отправлюсь в Обломовку...
- А знаешь, что делается в Обломовке? Ты не узнаешь ее! - сказал
Штольц. - Я не писал к тебе, потому что ты не отвечаешь на письма. Мост
построен, дом прошлым летом возведен под крышу. Только уж об убранстве
внутри ты хлопочи сам, по своему вкусу - за это не берусь. Хозяйничает
новый управляющий, мой человек. Ты видел в ведомости расходы...
Обломов молчал.
- Ты не читал их? - спросил Штольц, глядя на него. - Где они?
- Постой, я после обеда сыщу; надо Захара спросить.
- Ах Илья, Илья! Не то смеяться, не то плакать.
- После обеда сыщем. Давай обедать!
Штольц поморщился, садясь за стол. Он вспомнил ильин день: устриц,
ананасы, дупелей; а теперь видел толстую скатерть, судки для уксуса и масла
без пробок, заткнутые бумажками; на тарелках лежало по большому черному
ломтю хлеба, вилки с изломанными черенками. Обломову подали уху, а ему суп
с крупой и вареного цыпленка, потом следовал жесткий язык, после баранина.
Явилось красное вино. Штольц налил полстакана, попробовал, поставил стакан
на стол и больше уж не пробовал. Илья Ильич выпил две рюмки смородинной
водки, одну за другой, и с жадностью принялся за баранину.
- Вино никуда не годится! - сказал Штольц.
- Извини, второпях не успели на ту сторону сходить, - говорил Обломов.
- Вот, не хочешь ли смородинной водки? Славная, Андрей, попробуй! - Он
налил еще рюмку и выпил.
Штольц с изумлением поглядел на него, но промолчал.
- Агафья Матвеевна сама настаивает: славная женщина! - говорил
Обломов, несколько опьянев. - Я, признаться, не знаю, как я буду в деревне
жить без нее: такой хозяйки не найдешь.
Штольц слушал его, немного нахмурив брови.
- Ты думаешь, это кто все готовит? Анисья? Нет! - продолжал Обломов. -
Анисья за цыплятами ходит, да капусту полет в огороде, да полы моет; а это
все Агафья Матвеевна делает.
Штольц не ел ни баранины, ни вареников, положил вилку и смотрел, с
каким аппетитом ел это все Обломов.
- Теперь ты уж не увидишь на мне рубашки наизнанку, - говорил дальше
Обломов, с аппетитом обсасывая косточку, - она все осмотрит, все увидит, ни
одного нештопанного чулка нет - и все сама. А кофе как варит! Вот я угощу
тебя после обеда.
Штольц слушал молча, с озабоченным лицом.
- Теперь брат ее съехал, жениться вздумал, так хозяйство, знаешь, уж
не такое большое, как прежде. А бывало так у ней все и кипит в руках! С
утра до вечера так и летает: и на рынок и в Гостиный двор... Знаешь, я тебе
скажу, - плохо владея языком, заключил Обломов, - дай мне тысячи две-три,
так я бы тебя не стал потчевать языком да бараниной; целого бы осетра
подал, форелей, филе первого сорта. А Агафья Матвеевна без повара чудес бы
наделала - да!
Он выпил еще рюмку водки.
- Да выпей, Андрей, право выпей: славная водка! Ольга Сергевна тебе
этакой не сделает! - говорил он нетвердо. - Она споет Casta diva, а водки
сделать не умеет так! И пирога такого с цыплятами и грибами не сделает! Так
пекли только бывало в Обломовке да вот здесь! И что еще хорошо, так это то,
что не повар; тот бог знает какими руками заправляет пирог; а Агафья
Матвеевна - сама опрятность!
Штольц слушал внимательно, навострив уши.
- А руки-то у нее были белые, - продолжал значительно отуманенный
вином Обломов, - поцеловать не грех! Теперь стали жестки, потому что все
сама! Сама крахмалит мне рубашки! - с чувством, почти со слезами произнес
Обломов. - Ей-богу, так, я сам видел. За другим жена так не смотрит -
ей-богу! Славная баба Агафья Матвеевна! Эх, Андрей! Переезжай-ко сюда с
Ольгой Сергеевной, найми здесь дачу: то-то бы зажили! В роще чай бы стали
пить, в ильинскую пятницу на Пороховые бы Заводы пошли, за нами бы телега с
припасами да с самоваром ехала. Там, на траве, на ковре легли бы! Агафья
Матвеевна выучила бы и Ольгу Сергевну хозяйничать, право выучила бы. Теперь
вот только плохо пошло: брат переехал; а если б нам дали три- четыре
тысячи, я бы тебе таких индеек наставил тут...
- Ты получаешь пять от меня! - сказал вдруг Штольц. - Куда ж ты их
деваешь?
- А долг? - вдруг вырвалось у Обломова.
Штольц вскочил с места.
- Долг? - повторил он. - Какой долг?
И он, как грозный учитель, глядел на прячущегося ребенка.
Обломов вдруг замолчал. Штольц пересел к нему на диван.
- Кому ты должен? - спросил он.
Обломов немного отрезвился и опомнился.
- Никому, я соврал, - сказал он.
- Нет, ты вот теперь лжешь, да неискусно. Что у тебя? Что с тобой,
Илья? А! Так вот что значит баранина, кислое вино! У тебя денег нет! Куда ж
ты деваешь?
- Я точно должен... немного, хозяйке за припасы... - говорил Обломов.
- За баранину и за язык! Илья, говори, что у тебя делается? Что это за
история: брат переехал, хозяйство пошло плохо... Тут что-то неловко.
Сколько ты должен?
- Десять тысяч, по заемному письму... - прошептал Обломов.
Штольц вскочил и опять сел.
- Десять тысяч? Хозяйке? За припасы? - повторил он с ужасом.
- Да, много забирали; я жил очень широко... Помнишь, ананасы да
персики... вот я задолжал... - бормотал Обломов. - Да что об этом?
Штольц не отвечал ему. Он соображал: "Брат переехал, хозяйство пошло
плохо - и точно оно так: все смотрит голо, бедно, грязно! Что ж хозяйка за
женщина? Обломов хвалит ее! она смотрит за ним; он говорит о ней с
жаром..."
Вдруг Штольц изменился в лице, поймав истину. На него пахнуло холодом.
- Илья! - спросил он. - Эта женщина... что она тебе?.. - Но Обломов
положил голову на стол и задремал.
"Она его грабит, тащит с него все... это вседневная история, а я до
сих пор не догадался!" - думал он.
Штольц встал и быстро отворил дверь к хозяйке, так что та, увидя его,
с испугу выронила ложечку из рук, которою мешала кофе.
- Мне нужно с вами поговорить, - вежливо сказал он.
- Пожалуйте в гостиную, я сейчас приду, - отвечала она робко.
И, накинув на шею косынку, вошла вслед за ним в гостиную и села на
кончике дивана. Шали уж не было на ней, и она старалась прятать руки под
косынку.
- Илья Ильич дал вам заемное письмо? - спросил он.
- Нет, - с тупым взглядом удивления отвечала она, - они мне никакого
письма не давали.
- Как никакого?
- Я никакого письма не видала! - твердила она с тем же тупым
удивлением...
- Заемное письмо! - повторил Штольц.
Она подумала немного.
- Вы бы поговорили с братцем, - сказала она, - а я никакого письма не
видала.
"Что она, дура или плутовка?" - подумал Штольц.
- Но он должен вам? - спросил он.
Она поглядела на него тупо, потом вдруг лицо у ней осмыслилось, даже
выразило тревогу. Она вспомнила о заложенном жемчуге, о серебре, о салопе и
вообразила, что Штольц намекает на этот долг; только никак не могла понять,
как узнали об этом; она ни слова не проронила не только Обломову об этой
тайне, даже Анисье, которой отдавала отчет в каждой копейке.
- Сколько он вам должен? - с беспокойством спрашивал Штольц.
- Ничего не должны! Ни копеечки!
"Скрывает передо мной, стыдится, жадная тварь, ростовщица! - думал он.
