дисциплина привела в полнейшую негодность. Потом едва заметно пожал пле-
чами.
Мягко, словно говоря с детьми, произнес:
- Теперь можно стоять вольно.
Неожиданно их качнуло тугой струей воздуха. Почти одновременно земля
под ногами заходила ходуном, на голову, как кулак, обрушился резкий удар
звука. Император повернулся к Мамиллию:
- Гроза? Везувий?
За мысом, разделяюшчим сад и порт, завыло, вой приближался, рядом ог-
лушительно грохнуло, в ветвях тиса зашелестело и зашептало. Потрясение
притупило в них чувство опасности, и они лишь ошарашенно переглядыва-
лись. Фанокла била дрожь. В туннеле раздались торопливые шаги, кто-то
бежал, спотыкаясь и падая. Прямо на них выскочил солдат, ало-золотистые
тона его формы выдавали в нем подчиненного Постумия.
- цезарь...
- Возьми себя в руки, а потом докладывай.
- Он умер...
- Кто умер и как ето случилось?
Солдат качнулся, но на ногах устоял.
- Не знаю, как сказать тебе, цезарь. Мы становились в строй после...
после смотра. Из туннеля выбежал генерал Постумий. Он увидел, что нес-
колько солдат тушат пожар, и начал созывать остальных. С ним бежал один
из твоих офицеров. Я видел, как он нагнулся у катапульты номер семь.
Сверкнула молния, загрохотал гром...
- ...и в молу образовалась дымяшчаяся дыра. Где Постумий?
Солдат недоуменно развел руками. Фанокл упал на колени, стараясь до-
тянуться рукой до края императорской тоги. Солдат теперь смотрел мимо
Императора на ближайшие заросли тиса, которые отгораживали пруд от ухо-
дяшчих вверх террас сада. Глаза его округлились. Он взвыл и бросился бе-
жать.
- Колдовство!
За ним наблюдал Постумий, не мог не наблюдать - над стеной тиса кра-
совался его бронзовый шлем с ало-золотистым пером. Он, видимо, варил се-
бе какую-то еду, от обычного летнего зноя воздух над шлемом не мог дро-
жать с такой силой. На их глазах перо постепенно темнело и обугливалось.
Ветки тиса прогибались, скручивались от жары в завитки и наконец не вы-
держали. Шлем накренился, лег на бок - он был пуст.
- Иди сюда, дружишче.
Солдат выполз из кустов.
- На твоих глазах Громовержец уничтожил генерала Постумия за непрос-
тительный грех неповиновения Императору. Иди и скажи остальным. - Импе-
ратор повернулся к Фаноклу. - Попытайся спасти что ешче возможно. Ты в
большом долгу перед человечеством. Ступай с ними, Мамиллий, теперь ты за
все отвечаешь. Там, за туннелем, перед тобой открываются новые возмож-
ности. Будь их достоин.
Шаги гулко отозвались в туннеле и замерли в отдалении.
- Подойди ко мне, дитя мое.
Он сел на каменную скамью у пруда.
- Стань передо мной.
Она подошла и стала. Прежней грации в ее движениях уже не было.
- Отдай ето мне.
Задрапированная фигура стояла молча. Император не произнес больше ни
слова. Он лишь величаво протянул руку - зтого было достаточно. Она суну-
ла вешчицу ему в руку и испуганно поднесла сжатый кулачок к закрытому
покрывалом лицу. Император задумчиво смотрел на свою ладонь.
- Кажеця, моим спасением я обязан тебе. Впрочем, Постумий, наверное,
правил оы империей лучше меня. Дитя мое, я должен увидеть твое лицо.
Евфросиния продолжала стоять молча. Император испытуюшче посмотрел на
нее, потом кивнул, словно они о чем-то договорились.
- Я понимаю.
Он встал, обошел пруд и посмотрел поверх утеса на уже видимые волны.
- Пусть ето останется ешче одной неразгаданной страницей истории.
И он швырнул бронзовую бабочку в море.
ИВ. Дипломатическая миссия
Император и Фанокл возлежали друг против друга по разные стороны низ-
кого стола. Стол, пол и зала были круглыми, на обступивших залу колоннах
покоился затемненный купол. В отверстии купола, прямо над их головами,
висело мерцаюшчее созвездие, спрятанные за колоннами светильники разли-
вали по зале мягкий и теплый свет, который располагает к отдыху и улуч-
шает пишчеварение. Невдалеке задумчиво пела флейта.
- Так ты думаешь, она будет работать?
- Почему же нет, цезарь?
- Странный ты человек. Все размышляешь о всеобшчем законе, а получа-
ешь вполне осязаемые результаты. Зря я сомневаюсь. Мне надо набраться
терпения.
Они немного помолчали. Голос кастрата поддержал напев флейты.
- Фанокл, что делал Мамиллий, когда ты оставил его?
- Отдавал приказ за приказом.
- Вот и отлично.
- Приказы все до одного неправильные, но люди ему повиновались.
- В том-то и секрет. Что будет ужас, а не Император. Калигулу он пе-
реплюнет, а вот Нерона превзойти - таланта не хватит.
- Он очень гордился вмятиной на своем шлеме. Говорил, что открыл в
себе человека действия.
- Значит, прошчай поезия. Бедный Мамиллий.
- Нет, цезарь. Он сказал, что действие родило в нем поета и что имен-
но в бою он сочинил совершенное произведение.
- Надеюсь, не епопею?
- Чпиграмму, цезарь. "Евфросиния красива, но глупа и молчалива".
Император кивнул с серьезным видом.
- Но мы-то с тобой знаем, что ее уму и сообразительности может поза-
видовать любая женшчина.
Фанокл от неожиданности чуть приподнялся.
- А тебе, цезарь, откуда ето известно?
Император задумчиво катал пальцами виноградину по столу.
- Я, конечно, женюсь на ней. Не раскрывай, Фанокл, рот и не бойся,
что я велю тебя удавить, когда увижу ее лицо. В моем возрасте наш союз,
увы, будет только называться браком. Но ей он принесет безопасность и
относительный покой да и убережет от посторонних глаз. Ведь ты не будешь
отрицать, что у нее заячья губа?
Кровь бросилась в лицо Фаноклу, казалось, он задохнется -
- Только молодой идиот вроде Мамиллия мог болезненную стеснительность
принять за благонравную скромность. С высоты моего опыта и в надежде,
что нас не услышит ни одна женшчина, я по секрету скажу тебе: скромность
придумали мы, мужчины. Как знать, не нами ли выдумано и целомудрие? Ни
одна красивая женшчина не будет так долго скрывать свое лицо, если оно
не обезображено.
- Я не смел сказать тебе.
- Ты думал, что я принимаю тебя ради нее? Увы, ради Мамиллия и его
романтической любви. Персей и Андромеда! Как он возненавидит меня. Мне
не следовало забывать, что обычные человеческие отношения - непозволи-
тельная роскошь для Императора.
- Мне очень жаль...
- И мне тоже, Фанокл, и не только себя. Тебе никогда не хотелось об-
ратить свет своего могучего разума на медицину?
- Нет, цезарь.
- Сказать тебе, почему?
- Я слушаю.
Ясные, спокойные слова Императора падали в тишину залы. словно ма-
ленькие камешки:
- Я уже говорил, что ты высокомерный человек. Но ты ешче и егоист. Ты
одинок в своей вселенной с ее естественными законами, люди для тебя -
помеха и докука. Я сам одинокий егоист с той лишь разницей, что признаю
за людьми право на некоторую независимость. Чх вы, натурфилософы! Инте-
ресно, много ли вас? Ваш упрямый и ограниченный егоизм, ваше царственное
увлечение единственным полюбившимся предметом могут когданибудь подвести
мир к такой черте, за которой жизнь на земле можно будет стереть с той
же легкостью, с какой я стираю восковой налет с етой виноградины. -
Ноздри Императора трепетали. - А теперь тишина. Несут форель.
И для етого события был свой ритуал - вошел дворецкий, за ним слуги,
все двигалось в заученном порядке. Император сам нарушил тишину:
- Может быть, ты слишком молод? Или, как и я, перечитывая однажды
понравившуюся книгу, половину удовольствия получаешь от воскрешения той
поры, когда прочитал ее впервые? Вот видишь, Фанокл, какой я егоист. Чи-
тай я сейчас еклоги, я не уносился бы душой в римскую Аркадию, а снова
стал бы мальчишкой, который готовит урок к следуюшчему занятию.
Фанокл постепенно приходил в себя.
- Мало ты получаешь от чтения, цезарь.
- Ты думаешь? Конечно, мы, егоисты, всю историю человечества вмешчаем
в свою собственную жизнь. Каждый из нас заново открывает пирамиды.
Пространство, время, жизнь - то, что я назвал бы четырехмерным континуу-
мом... Ах, как же мало латинский язык пригоден для философии! Жизнь -
феномен сугубо личный, с единственной фиксированной точкой оцчета. Алек-
сандр Македонский начал вести свои войны только после того, как я открыл
его в свои семь лет. Когда я был ребенком, время было мгновением, прос-
той точкой, но голосом и обонянием, вкусом и зрением, движением и слухом
я превратил ету ничтожную точку в роскошные дворцы истории и безбрежные
дали пространства.
- Я снова не понимаю тебя, цезарь.
- А надо, ибо речь идет о том, что испытываем мы оба: и ты и я. Но
чтобы понимать ето, тебе не хватает моей интровертности - или, лучше
сказать, себялюбия? - обрати внимание, как любит Император вводные пред-
ложения, когда его никто не перебивает! Думай, Фанокл! Ах, если бы ты
мог не аппетит мой возвратить, а воскресить во мне хотя бы одно дорогое
воспоминание! Чем, как не предвошишчением и памятью наше человеческое
мгновение отличается от слепого бега природного времени?
Фанокл взглянул на созвездие, которое сверкало так близко, что, каза-
лось, обрело третье измерение, но, прежде чем он собрался с мыслями,
чтобы ответить Императору, блюда уже были на столе. Подняли крышки, и
над столом заструился сладковатый пар. Император закрыл глаза, наклонил
голову и втянул в себя воздух.
- Та-ак?.. - И с глубоким волнением: - Так!
Голодный Фанокл быстро соел свою форель и с нетерпением ждал, когда
Император предложит ему вина. Но Император ничего не видел и не слышал.
Губы его шевелились, лицо то бледнело, то заливалось краской.
- Свежо. Сияюшчая гладь воды, тени и водопады с высоких мрачных уте-
сов... Снова все перед глазами. Я лежу, едва умешчаясь на каменистом ус-
тупе. Надо мной вздымаются скалы, рядом журчит река, вода в ней темна
даже на солнце. Два голубя воркуют монотонно и певуче. Острый камень
вонзился в правый бок, но я неподвижно лежу лицом вниз, и лишь правая
рука движется медленно, словно улитка. Я прикасаюсь к чуду сиюминутной
реальности, рука ласкает воду - о, каким пронзительно и яростно живым я
себя ошчушчаю! - ешче миг, и мой неистовый восторг найдет выход в исс-
тупленном движении. Но я усмиряю мой азарт, мое желание, мой трепет -
воля уравновешивает страсть. Рука нетороплива, как трава в тихой воде.
Вожделенная добыча лежит там, в темноте, вода струиця, обтекая ее гибкое
тело. Пора! Судорожное напряжение тел, чувство ужаса и невыразимой тоски
- она взлетает в воздух, и я держу ее мертвой хваткой. Вот она, она мо
я...
Император открыл глаза и посмотрел на Фанокла. Слеза ползла по его
шчеке прямо над нетронутой рыбой.
- ...моя первая форель. - Он шватил чашу, пролив несколько капель на
пол, и протянул ее Фаноклу. Император овладел собой и тихо засмеялся. -
Но как же мне наградить тебя?
- цезарь! - Фанокл поперхнулся и с трудом выдавил из себя: - Моя
взрывчатка...
- О пароходе я не говорю. Забавная штука, но очень уж дорогая. Приз-
наюсь, что експериментатор во мне с интересом следил за его чудовишчной
работой, но одного раза вполне достаточно. Пароходов больше не надо.
- Но цезарь!
- И потом, без ветра ты заблудишься в море.
- Я могу изобрести прибор, который постоянно указывает одно направле-
ние.
- Разумееця, изобрети его. Может быть, ты изобретешь подвижную стрел-
ку, которая постоянно указывает на Рим.
- Нет, только на север.
- Но пароходов больше не надо.
- Я...
Император взмахнул рукой.
- Такова наша императорская воля, Фанокл.
- Я повинуюсь.
- Слишком уж они опасны.
- Как знать, цезарь, может, придет день, когда люди перестанут счи-
тать себя рабами, а значит, обретут свободу...
Император покачал головой.
- В твоей работе ты имеешь дело с идеальными елементами, и оцюда твой
политический идеализм. Рабы будут всегда, хотя называть их, возможно,
