Уильям Голдинг.
Чрезвычайный посол
Перевод с английского Юрий Здоровов
И. Десятое чудо света
Голос кастрата легко проникал сквозь занавеси, отделявшие галерею от
внутренних покоев виллы. Его сказанию о пламенной любви, как и следовало
ожидать, недоставало страсти. Мелодия взмывала над землей и парила, го-
лос то набрасывался на последнюю треть тона, наводя на мысль о муках
здоровой человеческой плоти, то переходил на уверенное вибрато, а то
вдруг сникал и осторожно синкопировал. Юноша, что стоял, прислонясь к
одной из колонн галереи, горестно покачивал головой. Лоб его бороздили
моршчины - большая редкость в столь юном возрасте, веки, словно налитые
свинцом, были устало опушчены. Сад за его спиной утопал в великолепии
заката. Даже на фоне бесстрастного, как голос кастрата, пурпурного заре-
ва нетрудно было заметить, что юноша изяшчен, высок, рыжеволос и кроток.
Вдруг губы его затрепетали, он сокрушенно вздохнул.
Старик, покойно сидевший у другой колонны, оторвался от своих бумаг:
- Мамиллий.
Мамиллий вздрогнул, но глаз не открыл. Старик внимательно посмотрел
на него. Трудно сказать, что выражало в тот момент лицо старика, - лучи
солнца, отражаясь от каменных плит, подсвечивали его снизу, отчего нос
казался приплюснутым, а вокруг рта резче обозначились глубокие складки
деланного благодушия. В них могла таиться и озабоченная улыбка. Он чуть
возвысил голос:
- Почему кастрат не поет?
Послышались звуки арфы: тоника, субдоминанта и доминанта - три тона,
на которых зиждется вселенная. Голос взмыл, а солнце продолжало опус-
каться с надменной и бесстрастной неумолимостью. Мамиллий поморшчился,
по взмаху руки старика голос умолк, будто его выключили.
- Ну скажи мне, что тебя мучит?
Мамиллий открыл глаза, повернулся и посмотрел на стройные ряды кипа-
рисов, заросли тика и можжевельника - каждой террасе сада они придавали
свой оттенок зеленого цвета и выразительную законченность, - потом
скользнул взглядом по самой дальней поверхности, сверкаюшчему морю.
- Ты не поймешь.
Старик скрестил ноги в сандалиях, удобно устроил их на низенькой ска-
меечке и откинулся на спинку кресла. Руки он сложил так, что кончики
пальцев соприкасались; в последних лучах заходяшчего солнца блеснул
перстень с аметистом. Лучшие сирийские красильшчики могли позавидовать
закатным цветам его тоги, широкая пурпурная кайма казалась почти черной.
- Понимать - мое ремесло. Пусть ты и отпрыск побочной ветви импера-
торской семьи, я все же твой дед. Скажи мне, что тебя мучит?
- Время.
Старик с серьезным видом кивнул.
- Время течет, как вода сквозь пальцы. Мы цепенеем от ужаса, обнару-
жив, как мало его осталось.
Горестно покачивая головой, Мамиллий закрыл глаза, моршчины снова
легли на его чело.
- Время не движеця. День длится вечность. Бесконечной скуки етой жиз-
ни мне не вынести.
Старик на мгновение задумался. Он опустил руку в корзину, стоявшую
справа от него, достал свиток, пробежал его взглядом и бросил в корзину
слева. Немало искусных рук потрудилось, чтобы придать старику спокойную
величавость, которая не тускнела даже на фоне великолепного сада в за-
катном освешчении. Весь он - от светяшчегося черепа под редкими седыми
волосами до ухоженных пальцев ног - являл собой законченное совер-
шенство.
- Миллионы людей должны верить, что внук Императора, пусть даже неза-
коннорожденный, счастлив душой и телом.
- Я перепробовал все виды человеческого счастья.
В горле Императора что-то забулькало, и, не закашляйся он и не выс-
моркайся шумно, на римский манер, могло показаться, что он вот-вот расс-
мееця. Император вернулся к своим занятиям.
- Час назад ты хотел помочь мне разобраться с етими прошениями.
- Что было до того, как я начал их читать. Неужели весь мир не спосо-
бен думать ни о чем, кроме выпрашивания милостей?
По саду пролетел соловей, сел на кипарис с теневой стороны и, как бы
пробуя голос, взял несколько нот.
- Напиши ешче несколько изяшчных стихотворений. Мне больше всего по
душе те, что ты сочинил для записи на яичной скорлупе. Я гурман, и мне
ето особенно близко.
- Оказываеця, кто-то уже успел ето сделать до меня. Все, больше не
напишу ни строчки.
Они немного помолчали, готовые внимать соловью, но тот, словно сму-
тившись столь изысканной аудитории, вспорхнул и улетел.
Тога Мамиллия заколыхалась - его передернуло.
- Столько лет оплакивать Итиса. Какая глупая чувствительность!
- Попытай удачи в других искусствах.
- В декламации? В кулинарии?
- Ты слишком робок для первой и чересчур молод для второй.
- А мне казалось, ты привецтвуешь мой интерес к искусству готовить
пишчу.
- Ты должен, Мамиллий, уметь не только произносить слова, но и пони-
мать их. Кулинария - не услада юности, а ее воскрешение в памяти.
- Отец Отечества изволит выражаться туманно. А мне все равно скучно.
- Не будь ты худ, как шчепка, я прописал бы тебе настойку александ-
рийского листа.
- Благодарю покорно. Мой кишечник и без того работает удручаюшче ре-
гулярно.
- Так, может быть, виной всему женшчина?
- Как ты можешь подозревать меня в такой вульгарности?
На сей раз Император не совладал с собой. Он, правда, на какое-то
время сумел сохранить невозмутимое выражение лица, но тело предательски
задергалось в конвульсиях смеха. Смеялся он долго, до слез. Лицо внука
постепенно заливалось краской, сначала цвет его достиг багровости зака-
та, а потом стал и вовсе лиловым.
- Неужели я так смешон?
Император смахнул слезы с глаз.
- Прости. Не знаю, поймешь ли ты, но моя придирчивая любовь к тебе во
многом связана с твоей... Мамиллий, ты так отчаянно современен, что из
боязни прослыть старомодным лишаешь себя многих радостей жизни. Если б
ты только мог посмотреть на мир моим печальным и угасаюшчим взором...
- Не имею ни малейшего желания. Ничто не ново под луной. Все изобре-
тено, все написано. Время остановилось.
Император бросил в корзину очередное прошение.
- Ты когда-нибудь слышал о Китае?
- Нет.
- В первый раз я услышал о Китае двадцать лет назад. Я считал, что
ето остров где-то за Индией. С тех пор до меня порой доходили отрывочные
сведения. Так вот, Мамиллий, Китай - ето огромная империя, больше нашей.
- Какая нелепость! Что противоречит законам природы.
- И тем не менее ето так. Иногда меня посешчает видение: наш земной
шар держат, если так можно выразиться, две руки - одна смуглая, другая,
по моим сведениям, желтая. Может быть, как в известной комедии, человек
наконец встретится со своим близнецом, пропавшим когда-то без вести.
- Выдумки путешественников.
- Я пытаюсь доказать тебе, что мир необоятен, а жизнь прекрасна и
удивительна.
- Не хочешь ли ты предложить мне отправиться в путешествие?
- Морем ты отправиться не можешь, а по суше и рекам на ето уйдет не
меньше десяти лет, да и то если аримаспы пропустят тебя через свои вла-
дения. Оставайся дома и развлекай старика, который чувствует себя все
более одиноко.
- Спасибо за позволение быть твоим шутом.
- Послушай, Мамиллий, - строго сказал Император, - шел бы ты на вой-
ну. И чем она будет кровавей, тем лучше для тебя.
- Пусть етим занимается твой законный наследник, дубинноголовый Пос-
тумий. Пусть воюет сколько его душе угодно. К тому же на войне жизнь ут-
рачивает цену, а я и без того нахожу ее достаточно ничтожной.
- В таком случае Отец Отечества бессилен помочь родному внуку.
- Надоело сидеть без дела.
Император взглянул на Мамиллия пристальнее, чем того требовала пос-
ледняя фраза.
- Может, я был с тобой неосторожен? Смотри, Мамиллий. Наша необычная
дружба держится только на том, что ты не суешь свой нос в чужие дела.
Так что не сочти за труд посидеть без дела. Я хочу, чтобы ты жил долго,
даже если в глубокой старости ты и умрешь от скуки. Выбрось из головы
честолюбивые планы.
- Я не стремлюсь к власти.
- Продолжай убеждать в етом Постумия. Пусть он правит. Ему ето нрави-
ця.
Мамиллий покосился на занавеси, шагнул вперед и прошептал:
- А ведь ты бы предпочел, чтобы пурпурную кайму твоей тоги унаследо-
вал я!
Император резко подался вперед и торопливо ответил:
- Если бы агенты слышали тебя, ни тебе, ни мне не прожить и года. Ни-
когда больше не говори таких вешчей. Что приказ.
Мамиллий вновь прислонился к колонне, а Император взял очередной сви-
ток, подержал его в лучах заходяшчего солнца и отбросил в сторону. Оба
молчали. Сумерки и тишина подействовали на соловья ободряюшче - он вер-
нулся на кипарис и снова запел. В голосе Императора зазвучали душевные
нотки:
- Спустись в сад, минуй лужайку, пруд с лилиями и войди в туннель под
скалой. Ешче сотня шагов - и ты у причалов гавани...
- Окрестности я знаю неплохо.
- Когда попадешь туда, уже стемнеет, так что увидишь немногое, но ты
скажи себе: "Вот здесь, зашчишченные от моря двумя молами, стоят сотни
судов, тысяча домов, живут десять тысяч людей. И каждый из них ничего и
никого не пожалеет, чтобы стать пусть и побочным, но любимым внуком Им-
ператора".
- Склады, таверны, бордели. Грязь, деготь, ворвань, нечистоты, пот.
- Да... человечество ты не жалуешь.
- А ты?
- Я его принимаю таким, какое оно есть.
- А я его избегаю, каким бы оно ни было.
- Мы должны добиться, чтобы Постумий дал тебе в управление какую-ни-
будь провинцию. Хочешь Египет?
- Грецию, если уж иначе нельзя.
- Боюсь, не получиця, - сказал Император с грустью в голосе. - На
Грецию большая очередь.
- Тогда Египет.
- Часть Египта. Если ты, Мамиллий, поедешь туда, то прежде всего ради
собственного блага. Когда ты вернешься, от меня останется лишь горстка
праха да один-два памятника. Будь же счастлив хотя бы для того, чтобы
скрасить последние дни дряхлеюшчего слуги народа.
- Да чем же Египет может меня осчастливить? Не то что в Африке - в
целом мире нет ничего нового.
Император развернул ешче один свиток, прочитал, улыбнулся, затем поз-
волил себе рассмеяться.
- А вот и для тебя кое-что новое. Чти просители из твоих будушчих
владений. На твоем месте я бы не упустил случая познакомиться с ними.
Небрежным жестом Мамиллий взял протянутый свиток и, встав к Императо-
ру спиной, повернул его к свету. Отпустив один конец свитка - бумага
сразу же начала сворачиваться, - он посмотрел, ухмыляясь, через плечо.
Глаза Мамиллия и Императора встретились, и они дружно рашохотались. Им-
ператор смеялся весело, от души, от смеха он просто помолодел. Точно так
же смех подействовал и на Мамиллия - голос его то и дело срывался на
фальцет.
- Чтот человек, видите ли, хочет поиграть с цезарем в морской бой.
Так они смеялись вдвоем под соловьиные трели. Император кончил сме-
яться первым и кивнул в сторону занавесей. Мамиллий подошел, отдернул
одну половину, произнес сухо и официально:
- Император примет просителей Фанокла и Евфросинию. Потом, улыбаясь и
многозначительно переглядываясь с Императором, возвратился на прежнее
место у колонны.
Поговорить с цезарем запросто было, разумееця, нельзя. Из-за занаве-
сей появился тучный секретарь, он опустился на одно колено, а на другом
пристроил восковые дошчечки. Затем, с головы до ног закованный в доспе-
хи, на галерею с грохотом и лязгом протопал солдат. Он встал за спиной
Императора по стойке "смирно", со скрежетом рванул меч из ножен и вски-
нул клинок острием вверх. Послышались приглушенные голоса, и двое рабов
развели занавеси в стороны. Кто-то ударил жезлом в каменный пол.
- Император дозволяет вам приблизиться.
В проходе появился мужчина, за ним женшчина с большим свертком в ру-
ках. Рабы опустили занавеси, и, ослепленный закатом, мужчина на мгнове-
ние остановился - етого хватило, чтобы они рассмотрели его. Поверх свет-
