кухне, ни почитать лежа, ни посмотреть телевизор - в комнате спала дочь.
Так и коротали время до полуночи на табуретках.
- У меня от них уже мозоли на заднице, - печально шутил Олег. - Вот
выиграть бы в лотерею "жигуля", взял бы деньгами, хватило бы на обмен
квартиры. Я бы купил еще себе "Никон". Видел в комиссионке. С набором линз
и объективов. Какой аппарат!.. Молодцы японцы!..
- А что бы ты мне купил?
- А что ты хочешь?
- Мебель хорошую. Настеньке в комнату - детский набор из светлого
дерева, а в нашу - югославскую или финскую стенку, журнальный столик,
диван и два кресла. Знаешь, из серого велюра. Или из сиреневого. Очень
красиво... Обе комнаты обставили б...
Он давно мечтал о хорошей японской фотокамере. Не раз держал в руках,
заходя в комиссионный, разглядывал, щелкал. Как профессионал, толк в этом
знал. Но повертев, повздыхав, уходил расстроенный: цена была для него
немыслимой...
- Почему ты не ужинаешь? - спросила Катя. Она видела, что муж как бы
отсутствовал, отгородился от нее, от всего своими затаенными мыслями...
- Не хочется... Чаю попил...
- Олег, я знаю, что с тобой творится! Уж я-то вижу!
Очень прошу тебя, оставь это, выбрось из головы! Забудь!..
- Нет, я решил и сделаю!
- Подумай о дочери.
- Я о ней и думаю. О ее будущем... В конце концов тут и мой, личный
интерес. И хватит!
Она знала, - его не переломать, упрям.
- Сними сорочку, воротник уже грязный.
- Ничего, еще один день поношу, - но все же сорочку снял.
Она посмотрела на его сильные покатые плечи, мышцы уже чуть заплыли
сальцем, огрузнел, а ему всего тридцать один год...
15
Старое дело, которое пришлось вытащить не без вздоха из архива,
состояло из двух томов.
Михаил Михайлович Щерба знал его почти наизусть, уже дважды занимался
в разное время по просьбе парткомиссии обкома и административного отдела.
И вот сейчас - в третий раз по очередной жалобе.
Полистав первый том, он остановился на допросе некоего Вороновича и
стал читать.
"СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ваша фамилия Воронович Игорь Матвеевич. Родились 24
сентября 1918 г. в Черкассах. Служили кадровую. Рядовым. Все правильно?
ВОРОНОВИЧ. Да. Все так.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Как попали в отряд "Месть"?
ВОРОНОВИЧ. Вышел вместе с батальоном из окружения.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Сколько человек участвовало в расстреле?
ВОРОНОВИЧ. Двое. Я и еще один.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Когда это произошло?
ВOРОНОВИЧ. В октябре 1941 года.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Какого числа?
ВОРОНОВИЧ. Двадцать четвертого или двадцать пятого. Уже не помню
точно. Но не позже. Двадцать шестого я был ранен.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Кто отдал приказ о расстреле? Поподробней, пожалуйста.
ВОРОНОВИЧ. Под вечер командир роты вызвал меня и еще одного бойца -
Василия Орлика. Сказал, чтобы мы взяли с собой оружие и отправились к
комиссару. Ну мы и пошли с Орликом к комиссарской землянке. Часовой
доложил, что мы прибыли. Была ночь, сильный ветер, ливень, весь лес от
него гудел. И все черно вокруг. Вышел комиссар. Спросил, откуда мы родом.
Потом сказал: нам предстоит расстрелять двух саботажников. Это, мол,
приказ командира. Их держали в отдельной землянке под замком. Там же стоял
часовой... Ну, мы их и повели... К яру...
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Вы знали, кто они?
ВОРОНОВИЧ. Нет. Видели только, что в гражданской одежде. Тьма была
такая, что лиц не разглядеть.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Где же вы их расстреляли?
ВОРОНОВИЧ. Я ж говорю - в яру Вильчанского леса. Пока дошли туда, а
потом возвращались, - вымокли до исподнего.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Там и зарыли?
ВОРОНОВИЧ. Там... Кое-как...
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Сейчас нашли бы это место?
BОРОНОВИЧ. Трудно сказать... Дело-то ночью происходило. Места
незнакомые. Когда мы с Орликом шли назад, через лес, чуть не
заблудились...
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Что вы можете сообщить по поводу того, вершился ли
какой-нибудь публичный или другой суд над ними, может разбирательство
официальное?
ВОРОНОВИЧ. Об этом ничего не знаю, не слышал.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ну, а в отряде слухов потом никаких не возникало?
ВОРОНОВИЧ. Я уже говорил, что через день меня ранило, из отряда
выбыл. Два месяца отлеживался у одной старухи на хуторе. Может сперва и
гуляли какие слухи, разговоры. Да долго, видать, не гуляли. Время было
какое осенью сорок первого? Сами знаете. Тысячи безвестно гибли. А тут -
двое. Забылось быстро...
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Как видите, не забылось... Когда вы последний раз
виделись с Орликом?
ВОРОНОВИЧ. Давно. Очень давно. Годов двадцать пять тому... Даже не
знаю, жив ли еще. Он где-то в Курской области тогда находился..."
Дальше в деле шло отдельное поручение в адрес прокуратуры Курска с
просьбой допросить Орлика.
Михаил Михайлович прочитал и этот небольшой документ.
"...СЛЕДОВАТЕЛЬ. Вы, Орлик Дмитрий Игнатьевич, родились 21 ноября
1917 года в Хомутовке Курской области...
ОРЛИК. Да.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Как попали в отряд "Месть"?
ОРЛИК. Вышел с батальоном из окружения.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Вы знакомы с Вороновичем Игорем Матвеевичем?
ОРЛИК. А как же! Вместе топали от Перемышля. Да и потом все разом
хлебали.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Что вы можете сообщить о случае расстрела двоих
гражданских лиц двадцать четвертого или двадцать пятого октября 1941 года?
ОРЛИК. Ночью дело было. Дождь, холодрыга. Только я сменился, стоял
часовым, вымок, как щенок бездомный, а тут прибегает Воронович: "Вставай,
ротный зовет". А я едва угрелся, переобулся. Неохота была из-под шинели
вылезать. Да что поделаешь. Злой и поперся. Ротный отправил к комиссару.
Тот и приказал нам отвести этих куда подальше и шлепнуть. Из-за них,
гадов, опять мокнуть, тащиться через лес! Ох и лютый я был на них.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. А вы знали, кто они?
ОРЛИК. И понятия не имел. Говорю же, злой на них был. Да и дело-то
мое сторона: начальство приказало, а я рядовой. Потом кто-то сказал, то ли
полицаи местные, то ли дезертиры. Через эту падаль ни обсохнуть, ни
поспать не удалось.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Где вы их расстреляли?
ОРЛИК. А в яру...
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Как давно вы видели Вороновича?
ОРЛИК. А считай года с пятьдесят пятого не виделись.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Переписываетесь?
ОРЛИК. Где уж!.. Какие у него интересы ко мне или у меня к нему? У
каждого своя жизнь за такой срок образовалась. Про что писать-то? Уж и не
поймем друг дружку..."
Ничего нового из этих бумаг Щерба и на сей раз для себя не извлек. К
моменту возникновения всей истории в живых оказались только командир
отряда, Воронович и Орлик. Командир отряда. Главный фигурант. О него-то
все и споткнулось. Он-то и нагородил все возражения и противоречия.
Странные ссылки на свидетелей, которых нет в живых. А что выдоишь из
Орлика и Вороновича? Простые исполнители. Никаких расхождений в их словах.
Никаких уверток. Зацепиться не за что. Голый сюжет: им приказали - они
расстреляли. И показания эти, конечно, в пользу потерпевших. Объективно.
Но делать нечего, надо копаться. Михаил Михайлович заложил тонкую стальную
линейку меж страниц, закрыл том и поднялся. Наступило обеденное время.
16
Утром Теодозия Петровна наметила поход по хозяйственным делам: в
магазин за мастикой для полов, в молочный и хлебный, в сберкассу оплатить
коммунальные услуги. Это она делала аккуратно, каждого третьего числа
нового месяца, на следующий день после получения пенсии. Еще надо было
зайти в переплетную мастерскую, - из старенькой, доставшейся еще от матери
Библии, выпало несколько страниц, и Теодозия Петровна не могла допустить,
чтоб гибла на ее глазах и от ее рук главная книга жизни.
Одевшись по погоде (сезонное ношение одежды было ей не указом), она
собрала сумки, напихала в них целлофановые кулечки и направилась к двери
Богдана Григорьевича. В коридоре у его порога стояла пара черных выходных
туфель, начищенных до блеска. Обувь он всегда держал за дверью. Теодозия
Петровна знала, сколько у Богдана Григорьевича костюмов (а их было всего
два), сколько пар обуви (коричневые осенне-зимние утепленные ботинки,
коричнево-желтые повседневные туфли и эти - торжественные, черные), знала
по расцветкам его пять сорочек.
Наличие туфель, выставленных за дверь, подсказывало, что Богдан
Григорьевич дома.
Она тихонько постучала и, дождавшись ответа, вошла. Он стоял на
стремянке у книжных полок и рылся в какой-то папке. Теодозия Петровна
быстрым подозрительным взглядом окинула комнату, будто проверяя, все ли
тут как всегда и обычным ли делом занят хозяин.
- Так я иду, - сказала она.
- Бутылочку молока, два рогалика. Расчетная книжка, извещения за
телефонные переговоры и деньги вон там, - указал сверху Богдан
Григорьевич, словно отозвался на давно установившийся пароль "Так я иду".
Деньги, расчетная книжка, извещения лежали на столе, рядом с
бумагами, папками.
Взяв то, что ей полагалось, Теодозия Петровна вышла.
Богдан Григорьевич услышал, как хлопнула дверь за Теодозией
Петровной, и улыбнулся своим мыслям. Он хорошо изучил этот тип людей. При
всей набожности, скромности, хозяйственности и очень избирательной доброте
Теодозия Петровна была злопамятна, ограждала себя естественным для ее
мышления удобным, понятным обывателю фарисейством и приспосабливала свою
природную завистливость к обстоятельствам таким образом, чтоб окружающие
не замечали. Ее легковнушаемость могла бы считаться безобидной, когда бы
Бог дан Григорьевич не помнил, что подобная легковнушаемость, - как
бикфордов шнур поджигает толпу, и та совершает безумства, кажущиеся ей
праведными, а через столетия оказывающиеся безнравственными. И то, что
Теодозия Петровна ревниво заботилась о Богдане Григорьевиче, не позволяло
ему заблуждаться в ее истинных мотивах. Еще лет десять назад она
надеялась, что одинокий, тихий, скромный сосед (Бог с ним, что попивает,
отучит) женится на ней - такой же тихой, одинокой и скромной женщине,
богомольной, хозяйственной, с хорошей репутацией у окрестных людей. Этого
не случилось, но заветная мысль-надежда стала как бы постоянным ее
будничным состоянием, вросла в сознание, как реальность, и обхаживая
Богдана Григорьевича, Теодозия Петровна словно исполняла свой долг верной
жены, верной перед Богом и законным мужем. "Инерция иллюзии, присущая
опять же человеку из толпы", - как квалифицировал это Богдан Григорьевич.
"Человек толпы" - термин, символ, которым Богдан Григорьевич пользовался
очень давно, вложив в него всю свою социально-этическую неприязнь к Хаму,
Мздоимцу, Погромщику, Вору, Фарисею, Лизоблюду, Убийце... "Теодозия -
убийца", - улыбнулся он, вспомнив ее умиротворенное лицо, когда она пекла
пасхальные куличи или раскладывала один из своих любимых пасьянсов.
Впрочем, всяко бывало, все зависит от мотивов и обстоятельств, а мотивация
поступков изначально сложнее, нежели выглядит потом, когда вылезет из недр
мозга на поверхность жизни... Да, тот тип людей, к которым он испытывал
неприязнь, был ему понятен: их связывает Единомыслие, как антиподов -
необходимость в Инакомыслии - единственно надежной энергии, двигателе
цивилизации. Теодозия не подозревает, что благодаря инакомыслию Христос и
стал Христосом. И парадоксально, что "человек толпы" приник к его
стопам...
Отыскав нужные бумаги, Богдан Григорьевич осторожно стал спускаться
со стремянки, сел к столу читать, задумчиво покачивая двумя пальцами
