закусок, которые он ел до войны. Это было своеобразным
протестом против того, что в течение двадцати четырех часов у
него маковой росинки во рту не было.
Одновременно со Швейком в бригаду пошла следующая бумага:
"На основании телеграммы No 469 пехотинец Йозеф Швейк,
сбежавший из одиннадцатой маршевой роты, передается штабу
бригады для дальнейшего расследования".
Конвой, состоявший из четырех человек, представлял собой
смесь разных национальностей. Там были поляк, венгр, немец и
чех; последнего назначили начальником конвоя: он был в чине
ефрейтора. Он чванился перед земляком-арестантом, явно
выказывая свою неограниченную власть над ним. Когда Швейк на
вокзале попросил разрешения помочиться, ефрейтор очень грубо
ответил, что мочиться он будет в бригаде.
-- Ладно,-- согласился Швейк,-- только дайте мне этот
приказ в письменной форме, чтобы, когда у меня лопнет мочевой
пузырь, все знали, кто был тому виной. На все есть закон,
господин ефрейтор.
Ефрейтор, деревенский мужик, испугался этого мочевого
пузыря, и весь конвой торжественно повел Швейка по вокзалу в
отхожее место. Вообще ефрейтор во время пути производил
впечатление человека свирепого. Он старался выглядеть таким
надутым, будто назавтра должен был получить по меньшей мере
звание командующего корпусом.
Когда они сидели в поезде на линии Перемышль-- Хыров,
Швейк, обращаясь к ефрейтору, сказал:
-- Господин ефрейтор, смотрю я на вас и вспоминаю
ефрейтора Бозбу, служившего в Тренто. Когда того произвели в
ефрейторы, он с первого же дня стал увеличиваться в объеме. У
него стали опухать щеки, а брюхо так надулось, что на следующий
день даже казенные штаны на нем не застегивались. Но что хуже
всего, у него стали расти уши. Отправили его в лазарет, и
полковой врач сказал, что так бывает со всеми ефрейторами.
Сперва их всех раздувает, но у некоторых это проходит быстро, а
данный больной очень тяжелый и может лопнуть, так как от
звездочки у него перешло на пупок. Чтобы его спасти, пришлось
отрезать звездочку, и он сразу все спустил.
С этой минуты Швейк тщетно старался завязать разговор с
ефрейтором и по-дружески объяснить ему, отчего говорится, что
ефрейтор -- это наказание роты.
Ефрейтор ничего не отвечал, только угрюмо пригрозил, что
неизвестно, кто из них двоих будет смеяться, когда они прибудут
в бригаду. Короче говоря, земляк не оправдал надежд. А когда
Швейк спросил, откуда он, тот ответил: "Это не твое дело".
Швейк на все лады пробовал разговориться с ефрейтором.
Рассказал, что его не впервые ведут под конвоем, что он всегда
очень хорошо проводил время со всеми конвоирами.
Но ефрейтор продолжал молчать, и Швейк не унимался:
-- Мне кажется, господин ефрейтор, вас постигло большое
несчастье, раз вы потеряли дар речи. Много знавал я печальных
ефрейторов, но такого убитого горем, как вы, господин ефрейтор,
простите и не сердитесь на меня, я еще не встречал. Доверьтесь
мне, скажите, что вас так мучает. Может, я помогу вам советом,
так как у солдата, которого ведут под конвоем, всегда больше
опыта, чем у того, кто его караулит. Или, знаете, господин
ефрейтор, расскажите что-нибудь, чтобы скоротать время.
Расскажите, например, какие у вас на родине окрестности, есть
ли там пруды, а может быть, развалины замка. Вы могли бы
сообщить нам также, какое предание связано с этими развалинами.
-- Довольно! -- крикнул вдруг ефрейтор.
-- Вот счастливый человек,-- порадовался Швейк,-- ведь
люди всегда чем-нибудь недовольны.
-- В бригаде тебе вправят мозги, я с тобой связываться не
стану,-- это были последние слова ефрейтора, после чего он
погрузился в полное молчание.
Вообще конвойные мало развлекались. Венгр беседовал с
немцем особым способом, поскольку по-немецки он знал только
"jawohl" / Да (нем.)/ и "was?" / Что? (нем.)/. Когда немец
что-нибудь рассказывал, венгр кивал головой и приговаривал
"jawohl", а когда умолкал, он говорил "was?", и немец начинал
снова. Конвоир-поляк держался аристократом: он ни на кого не
обращал внимания и забавлялся тем, что сморкался на пол, очень
ловко пользуясь большим пальцем правой руки, потом он задумчиво
растирал сопли прикладом ружья, а загаженный приклад
благовоспитанно вытирал о свои штаны, неустанно бормоча при
этом: "Святая дева".
-- У тебя что-то не получается,-- сказал ему Швейк.-- На
Боиште в подвальной квартире жил метельщик Махачек. Так тот,
бывало, высморкается на окно и так искусно размажет, что
получалась картина, как Либуша пророчит славу Праге. За каждую
картину он получал от жены такую государственную стипендию, что
вечно ходил с распухшей рожей. Однако этого занятия он не
бросил и продолжал совершенствоваться. Правда, это было его
единственным развлечением.
Поляк ничего не ответил, и под конец весь конвой
погрузился в глубокое молчание, будто они ехали на похороны и
благочестиво размышляли о покойнике.
Так они приблизились к Вояличу, где стоял штаб бригады,
x x x
Тем временем в штабе бригады произошли существенные
перемены Начальником штаба был назначен полковник Гербих. Это
был человек больших военных способностей, которые ударили ему в
ноги и проявились в форме подагры. Однако он имел в
министерстве очень влиятельных знакомых, благодаря которым не
ушел на пенсию, а слонялся по штабам разных крупных воинских
соединений, получал высшие ставки с самыми разнообразнейшими
надбавками военного времени и оставался на посту до тех пор,
пока во время очередного подагрического приступа не выкидывал
какой нибудь глупости. После этого его переводили в другое
место, обычно с повышением. За обедом он говорил с офицерами
исключительно о своем отекшем большом пальце на ноге, который
иногда так распухал, что полковнику приходилось носить
специальный сапог.
Во время еды самым приятным развлечением для него было
рассказывать всем, что этот палец мокнет и беспрестанно потеет,
что его постоянно приходится обкладывать ватой и что испарина
от пальца пахнет прокисшим мясным супом.
Понятно, почему весь офицерский состав с искренней
радостью расставался с Гербихом, когда его переводили в другое
место. Но в общем это был приветливый господин. С младшими
офицерами он держался по-приятельски и рассказывал им, сколько
он в свое время выпил и съел вкусных вещей, покуда его не
скрутило.
Когда Швейка доставили в бригаду и по приказу дежурного
офицера с соответствующими бумагами привели к полковнику
Гербиху, у последнего сидел подпоручик Дуб.
Через несколько дней после перехода Санок -- Самбор с
подпоручиком Дубом стряслась новая беда. За Фельдштейном
одиннадцатая маршевая рота повстречала транспорт лошадей,
который перегоняли к драгунскому полку в Садовую Вишню.
Подпоручик Дуб и сам не знал, как это произошло, но ему
вдруг захотелось показать поручику Лукашу свое кавалерийское
искусство. Он не помнил, как вскочил на коня и как исчез вместе
с ним в долине ручья. Позже подпоручика нашли прочно засевшим в
небольшом болотце. Должно быть, и самый искусный садовник не
сумел бы так посадить его. Когда подпоручика вытащили оттуда с
помощью аркана, он ни на что не жаловался и только тихо стонал,
словно перед смертью. В таком состоянии его привезли в штаб
бригады, мимо которого они шли, и поместили в маленький
лазарет.
Через несколько дней он пришел в себя, и врач объявил, что
ему еще раза два или три намажут спину и живот йодом, а потом
он смело может догонять свою роту.
Теперь подпоручик Дуб сидел у полковника Гербиха и
разговаривал с ним о разных болезнях.
Завидев Швейка, Дуб, которому было известно о загадочном
исчезновении ординарца у Фельдштейна, громко закричал:
-- Так ты опять здесь! Многих негодяев носит черт знает
где, но еще худшими мерзавцами они возвращаются обратно. Ты --
один из них.
Для полноты картины следует заметить, что в результате
приключения с конем подпоручик Дуб получил легкое сотрясение
мозга. Поэтому мы не должны удивляться, что он, наступая на
Швейка, призывал бога на борьбу со Швейком и кричал в рифму:
-- О царю небесный, взываю к тебе! Дымом скрыты от меня
пушки гремящие, бешено летят пули свистящие. Воеводе
непобедимый, молю тебя, помоги мне одолеть этого разбойника...
Где ты так долго пропадал, мерзавец? Чье это обмундирование ты
надел на себя?
Следует также добавить, что в канцелярии у
полковника-подагрика были весьма демократические порядки,
правда, лишь между приступами подагры. Здесь пребывали все
чины, дабы выслушать его рассуждения относительно отекшего
пальца с запахом прокисшего мясного супа.
Когда у полковника Гербиха не было приступа, к нему в
канцелярию набивались самые различные военные чины, ибо он в
эти редкие минуты бывал очень весел и разговорчив, любил
собирать вокруг себя слушателей, которым рассказывал сальные
анекдоты, что на него прекрасно действовало, а остальным
доставляло удовольствие принужденно посмеяться над старыми
анекдотами времен генерала Лаудона.
В эти периоды служить у полковника Гербиха было очень
легко. Всякий делал что ему вздумается, и можно с уверенностью
сказать, что там, где штаб возглавлял полковник Гербих, вовсю
крали и творили всевозможные глупости.
Так и сегодня. Вместе со Швейком в канцелярию полковника
нагрянули разные военные чины. Пока полковник читал
препроводительную бумагу, адресованную штабу бригады и
составленную майором из Перемышля, они молча ожидали, что
произойдет дальше.
Подпоручик Дуб, однако, продолжал разговор со Швейком в
привычной для него милой форме:
-- Ты меня еще не знаешь, но когда меня узнаешь, подохнешь
от страха!
Полковник обалдел от письма майора, так как тот диктовал
эту бумагу, еще находясь под влиянием легкого отравления
алкоголем.
Несмотря на это, полковник Гербих был все же в хорошем
настроении, так как со вчерашнего дня боли прекратились и его
большой палец вел себя тихо, словно агнец.
-- Так что вы, собственно, натворили? -- спросил он Швейка
так ласково, что у подпоручика Дуба от зависти сжалось сердце и
он поспешил ответить за Швейка.
-- Этот солдат, господин полковник,-- представил он
Швейка,-- строит из себя дурака, дабы прикрыть идиотством свои
преступления. Правда, я не ознакомлен с содержанием присланной
с ним бумаги, но тем не менее догадываюсь, что этот негодяй
опять что-то натворил, и в крупном масштабе. Если вы разрешите
мне, господин полковник, ознакомиться с содержанием этой
бумаги, я, безусловно, смогу вам дать определенные указания,
как с ним поступить.-- Обращаясь к Швейку, он сказал по-чешски:
-- Ты пьешь мою кровь, чувствуешь?
-- Пью,-- с достоинством ответил Швейк.
-- Вот видите, что это за тип, господин полковник,-- уже
по-немецки продолжал подпоручик Дуб.-- Вы ни о чем не можете
его спросить, с ним вообще нельзя разговаривать. Но
когда-нибудь найдет коса на камень! Его необходимо примерно
наказать. Разрешите, господин полковник...
Подпоручик Дуб углубился в чтение бумаги, составленной
майором из Перемышля, и, дочитав до конца, торжествующе
воскликнул:
-- Теперь тебе, Швейк, аминь. Куда ты дел казенное
обмундирование?
-- Я оставил его на плотине пруда, когда примерял эти
тряпки, чтобы узнать, как в них чувствуют себя русские
солдаты,-- ответил Швейк.-- Это просто недоразумение.
