что-то вроде Галлимулабалибей, а потом прибавил целый ряд
выдуманных им самим фамилий, как, например, Валиволаваливей,
Малимуламалимей, поручик Лукаш не удержался и пригрозил:
-- Я вас выкину, скотина. Продолжайте кратко, но связно.
И Швейк продолжал со свойственной ему обстоятельностью.
Когда он дошел до полевого суда, то подробно описал генерала и
майора. Он упомянул, что генерал косит на левый глаз, а у
майора -- голубые очи.
-- Не дают покоя в ночи! -- добавил он в рифму.
Тут командир двенадцатой роты Циммерман бросил в Швейка
глиняную кружку, из которой пил крепкую еврейскую водку.
Швейк спокойно продолжал рассказывать о духовном
напутствии, о майоре, который до утра спал в его объятиях.
Потом он выступил с блестящей защитой бригады, куда его
послали, когда батальон потребовал его вернуть как пропавшего
без вести. Под конец, уже предъявляя капитану Сагнеру
документы, из которых видно было, что высшая инстанция сняла с
него всякое подозрение, он вспомнил:
-- Осмелюсь доложить, господин лейтенант Дуб находится в
бригаде, у него сотрясение мозга, он всем вам просил кланяться.
Прошу выдать мне жалованье и деньги на табак.
Капитан Сагнер и поручик Лукаш обменялись вопросительными
взглядами, но в этот момент двери открылись, и в деревянном
чане внесли дымящийся суп из свиных потрохов. Это было начало
наслаждений, которых ожидали все.
-- Несчастный,-- проворчал капитан Сагнер, придя в хорошее
настроение в предвкушении предстоящего блаженства,-- вас спасла
лишь пирушка в честь заколотой свиньи.
-- Швейк,-- добавил поручик Лукаш,-- если с вами еще раз
случится нечто подобное, вам придется плохо.
-- Осмелюсь доложить, со мною должно быть плохо,--
подтвердил, отдавая честь, Швейк.-- Когда человек на военной
службе, то ему должно знать и понимать...
-- Исчезните! -- заорал капитан Сагнер.
Швейк исчез и спустился в кухню.
Туда же вернулся удрученный Балоун и попросил разрешения
прислуживать поручику Лукашу на пирушке.
Швейк пришел как раз в самый разгар спора повара Юрайды с
Балоуном.
Юрайда пользовался не совсем понятными выражениями.
-- Ты прожорливая тварь,-- говорил он Балоуну,-- ты бы
жрал до седьмого пота. Вот натерпелся бы ты мук пепельных,
позволь я тебе отнести наверх ливерную колбасу.
Кухня теперь выглядела совсем по-иному. Старшие писаря
батальонов и рот лакомились согласно разработанному поваром
Юрайдой плану. Батальонные писаря, ротные телефонисты и
несколько унтер-офицеров жадно ели из ржавого умывального таза
суп из свиных потрохов, разбавленный кипятком, чтобы хватило на
всех.
-- Здорово,-- приветствовал Швейка старший писарь Ванек,
обгладывая ножку.-- Только что здесь был вольноопределяющийся
Марек и сообщил, что вы снова в роте и что на вас новый мундир.
В хорошенькую историю я влип из-за вас. Марек меня пугает,
говорит, что из-за вашего обмундирования мы теперь никогда не
рассчитаемся с бригадой. Ваш мундир нашли на плотине пруда, и
мы через канцелярию батальона сообщили об этом бригаде. У меня
вы числитесь как утонувший во время купания. Вы вообще не
должны были возвращаться и причинять нам неприятности с двойным
мундиром. Вы и понятия не имеете, какую свинью вы подложили
батальону. Каждая часть вашего обмундирования у нас
заприходована. В моих списках наличия обмундирования роты это
обмундирование значится как излишек. В роте одним комплектом
обмундирования больше. Это я уже довел до сведения батальона.
Теперь нам пришлют из бригады уведомление, что вы получили
новое обмундирование, а между тем батальон в списке о наличии
обмундирования отметил, что имеется излишек одного комплекта. Я
знаю, чем это кончится, из-за этого могут назначить ревизию. А
когда дело касается такой мелочи, обязательно приедут из самого
интендантства. Вот когда пропадает две тысячи пар сапог, этим
никто не поинтересуется.
-- Но у нас ваше обмундирование потерялось,-- трагически
сообщил Ванек, высасывая мозг из попавшей ему в руки кости, а
остаток выковыривая спичкой, которая заменяла ему также
зубочистку.-- Из-за такой мелочи сюда непременно явится
инспекция. Когда я служил на Карпатах, так инспекция прибыла
из-за того, что мы плохо выполняли распоряжение стаскивать с
замерзших солдат сапоги, не повреждая их. Стаскивали,
стаскивали,-- и на двоих они лопнули. Правда, у одного они были
разбиты еще перед смертью. И несчастье-- как снег на голову.
Приехал полковник из интендантства, и, не угоди ему тут же по
прибытии русская пуля в голову и не свались он в долину, не
знаю, чем бы все это кончилось.
-- С него тоже стащили сапоги? -- полюбопытствовал Швейк.
-- Стащили,-- задумчиво ответил Ванек,-- но неизвестно
кто, так что полковничьи сапоги мы не смогли указать в отчете.
Повар Юрайда снова вернулся сверху, и его взгляд упал на
сокрушенного Балоуна, который, опечаленный и уничтоженный,
сидел на лавке у печи и с невыразимой тоской разглядывал свой
ввалившийся живот.
-- Твое место в секте гезихастов,-- с состраданием
произнес ученый повар Юрайда,-- те по целым дням смотрели на
свой пупок, пока им не начинало казаться, что вокруг пупка
появилось сияние. После этого они считали, что достигли третьей
степени совершенства.
Юрайда открыл духовку и достал оттуда одну кровяную
колбаску.
-- Жри, Балоун,-- сказал он ласково,-- жри, пока не
лопнешь, подавись, обжора.
У Балоуна на глазах выступили слезы.
-- Дома, когда мы кололи свинью,-- жалобно рассказывал он,
пожирая маленькую кровяную колбаску,-- я сперва съедал кусок
буженины, все рыло, сердце, ухо, кусок печенки, почки,
селезенку, кусок бока, язык, а потом...-- И тихим голосом, как
бы рассказывая сказку, прибавил: -- А потом шли ливерные
колбаски, шесть, десять штучек, пузатые кровяные колбаски,
крупяные и сухарные, так что не знаешь, с чего начать: то ли с
сухарной, то ли с крупяной. Все тает во рту, все вкусно пахнет,
и жрешь, жрешь...
-- Я думаю,-- продолжал Балоун,-- пуля-то меня пощадит, но
вот голод доконает, и никогда в жизни я больше не увижу такого
противня кровяного фарша, какой я видывал дома. Вот студень я
не так любил, он только трясется, и никакого от него толку.
Жена, та, наоборот, готова была умереть из-за студня. А мне на
этот студень и куска уха было жалко, я все хотел сам сожрать и
так, как мне было больше всего по вкусу. Не ценил я этого, всех
этих прелестей, всего этого благополучия. Как-то раз у тестя,
жившего на содержании детей, я выспорил свинью, зарезал ее и
сожрал всю один, а ему, бедному старику, пожалел послать даже
маленький гостинец. Он мне потом напророчил, что я подохну с
голоду, оттого что нечего мне будет есть.
-- Так, видно, оно и есть,-- сказал Швейк, у которого
сегодня сами собой с языка срывались рифмы.
Повар Юрайда, только что пожалевший Балоуна, потерял
всякое к нему сочувствие, так как Балоун быстро подкрался к
новым офицером. Они вышли из канцелярии штаба бригады и
макнуть ее в соус, в котором на большом противне лежала груда
жареной свинины.
Юрайда так сильно ударил его по руке, что краюха упала в
соус, подобно тому как пловец прыгает с мостков в реку.
И, не давая Балоуну вытащить этот лакомый кусок из
противня, Юрайда схватил и выбросил обжору за дверь.
Удрученный Балоун уже в окно увидел, как Юрайда вилкой
достал его краюху, которая вся пропиталась соусом так, что
стала совершенно коричневой, прибавил к ней срезанный с самого
верха жаркого кусок мяса и подал все это Швейку со словами:
-- Ешьте, мой скромный друг!
-- Дева Мария! -- завопил за окном Балоун.-- Мой хлеб в
сортире! -- Размахивая длинными руками, он отправился на село,
чтобы хоть там перехватить чего-нибудь.
Швейк, поедая великодушный дар Юрайды, говорил с набитым
ртом:
-- Я, право, рад. что опять среди своих. Мне было бы очень
досадно, если бы я не мог и дальше быть полезным нашей роте.--
Вытирая с подбородка соус и сало, он закончил: -- Не знаю, не
знаю, что бы вы тут делали, если бы меня где-нибудь задержали,
а война затянулась бы еще на несколько лет.
Старший писарь Ванек с интересом спросил:
-- Как вы думаете, Швейк, война еще долго протянется?
-- Пятнадцать лет,-- ответил Швейк.-- Дело ясное. Ведь раз
уже была Тридцатилетняя война, теперь мы наполовину умнее, а
тридцать поделить на два -- пятнадцать.
-- Денщик нашего капитана,-- отозвался Юрайда,--
рассказывал, и будто он сам это слышал: как только нами будет
занята граница Галиции, мы дальше не пойдем; после этого
русские начнут переговоры о мире.
-- Тогда не стоило и воевать,-- убежденно сказал Швейк.--
Коль война, так война. Я решительно отказываюсь говорить о мире
раньше, чем мы будем в Москве и Петрограде. Уж раз мировая
война, так неужели мы будем валандаться возле границ? Возьмем,
например, шведов в Тридцатилетнюю войну. Ведь они вон откуда
пришли, а добрались до самого Немецкого Брода и до Липниц, где
устроили такую резню, что еще нынче в тамошних трактирах
говорят по-шведски и друг друга не понимают. Или пруссаки, те
тоже не из соседней деревни пришли, а в Липницах после них
пруссаков хоть отбавляй. Добрались они даже до Едоухова и до
Америки, а затем вернулись обратно.
-- Впрочем,-- сказал Юрайда, которого сегодняшнее
пиршество совершенно выбило из колеи и сбило с толку,-- все
люди произошли от карпов. Возьмем, друзья, эволюционную теорию
Дарвина...
Дальнейшие его рассуждения были прерваны вторжением
вольноопределяющегося Марека.
-- Спасайся кто может! -- завопил Марек.-- Только что к
штабу батальона подъехал на автомобиле подпоручик Дуб и привез
с собой вонючего кадета Биглера.
-- С Дубом происходит что-то страшное,-- информировал
далее Марек.-- Когда они с Биглером вылезли из автомобиля, он
ворвался в канцелярию. Вы помните, уходя отсюда, я сказал, что
немного вздремну. Растянулся я, значит, в канцелярии на
скамейке и только стал засыпать, он на меня и налетел. Кадет
Биглер заорал: "Habacht!" Подпоручик Дуб поднял меня и
набросился: "Ага! Удивляетесь, что я застиг вас в канцелярии
при неисполнении вами своих обязанностей? Спать полагается
только после отбоя". А Биглер определил: "Раздел шестнадцатый,
параграф девятый казарменного устава". Тут Дуб стукнул кулаком
по столу и разорался: "Видно в батальоне хотели от меня
избавиться, не думайте, что это было сотрясение мозга, мой
череп выдержит". Кадет Биглер в это время перелистывал на столе
бумаги и для себя прочел вслух выдержку из одного документа:
"Приказ по дивизии номер двести восемьдесят". Подпоручик Дуб,
думая, что тот насмехается над его последней фразой насчет
крепкого черепа, стал упрекать кадета в недостойном и дерзком
поведении по отношению к старшему по чину офицеру и теперь
ведет его сюда, к капитану, чтобы на него пожаловаться.
Спустя несколько минут Дуб и Биглер пришли на кухню, через
которую нужно было пройти, чтобы попасть наверх, где находился
офицерский состав и где, наевшись жареной свинины, пузатый
прапорщик Малый распевал арии из оперы "Травиата", рыгая при
этом после капусты и жирного обеда.
Когда подпоручик Дуб вошел, Швейк закричал:
-- Habacht! Всем встать!
Подпоручик Дуб вплотную подошел к Швейку и крикнул ему
прямо в лицо:
-- Теперь радуйся, теперь тебе аминь! Я велю из тебя
сделать чучело на память Девяносто первому полку.
